– Разумеется, нет.

– Тогда идем. Я ни в коем случае тебя не выпроваживаю – этого я никогда бы не сделала, – но ты должна сама строить свою жизнь.

Мэнди ушла, а слова матери, казалось, все висели в воздухе. И поэтому, не видя иных перспектив, Нина сходила на собеседование в кафе «У Сантино» и стала там работать.

Это было традиционное британское заведение общественного питания, притулившееся в самом конце оживленной центральной улицы в лондонском районе Крауч-Энд. Барная стойка с потрескавшейся поверхностью из «формайки», на ней – банки с маринованными яйцами; длинный ряд фритюрниц для жарки рыбы в кляре, сосисок и шкварок, которые затем перекладывали в тепловые витрины. В зале стояло несколько столиков, но здесь в основном торговали едой на вынос, и народу всегда толпилось много. Смены длились по восемь часов, и четыре девушки работали на износ, принимая заказы и упаковывая рыбу под бдительным оком пожилой миссис Сантино – грозной женщины со скрипучим прокуренным голосом. В сравнении с ней мистер Сантино был тихий старичок, который постоянно жарил рыбу, и ему помогали еще два парня.

Макс впервые попался Нине на глаза, когда она отрабатывала свою третью смену. Она стояла за барной стойкой, принимая заказ, а он, пошатываясь, вышел из кухни с огромным чаном наструганного картофеля.

– Посторонись! – рявкнул он, вываливая во фритюрницу сырой картофель. Ей на руку брызнула капля кипящего масла, она вскрикнула от боли. – Я же сказал: посторонись! – буркнул он и с пустым чаном потопал на кухню.

Миссис Сантино, заметив, что на руке Нины вздувается огромный волдырь, сразу потащила девушку в кухню и сунула ее руку под кран с холодной водой.

– Я же предупреждала, чтоб ты не лезла в жаровню! – орала миссис Сантино. – По-твоему, у меня есть время заполнять бумажки, фиксируя производственные травмы таких дур, как ты?! Держи под холодной водой пятнадцать минут, это у тебя будет вместо перерыва!

Миссис Сантино вернулась в зал, а глаза Нины обожгли слезы. Взревела огромная картофелечистка, в которую Макс вывалил громадный мешок картофеля. Она смотрела, как Макс ворочает огромными мешками по пятьдесят фунтов[8] каждый, перекладывая их с тележки на пол возле картофелечистки. Внешне он сильно отличался от остальных работников, худых и прыщавых. Плотный и мускулистый, он был наделен грубой красотой, которую подчеркивал тонкий белый шрам, тянувшийся по скуле от левого уха до ямочки на подбородке. Его глаза необычного оранжево-карего цвета тоже вызывали восхищение. Рукава его рубашки были закатаны до самых плеч, на загорелой коже блестел пот. Заметив, что она наблюдает за ним, он наградил ее сердитым взглядом.

– Я не дура! Ты не дал мне возможности отойти от фритюрницы! – крикнула Нина сквозь рев картофелечистки, но Макс, не обращая на нее внимания, отошел к тележке, чтобы передохнуть.

Кончился июль, а Нина продолжала трудиться в кафе «У Сантино». Свою работу она ненавидела, но ее влекло к Максу. Она выяснила, что ему двадцать семь лет и что у него репутация хулигана: однажды он явился на работу с огромным синяком под глазом и разбитой губой. Чем упорнее Макс ее игнорировал, тем упорнее она пыталась вызвать его на разговор. Фирменную футболку с эмблемой «У Сантино» она теперь носила меньшего размера, перестала надевать на работу бюстгальтер и старалась уходить на перерыв одновременно с ним. Но он по-прежнему не замечал ее, на все ее вопросы отделывался односложными ответами, не поднимая головы от газеты или от экрана телефона.

На исходе августа Нина и вовсе приуныла. За ужином в местном итальянском ресторане мама познакомила ее со своим новым приятелем – Полом. Внешне он был так себе – грузноватый, с проплешиной на голове, да и чувством юмора не блистал, но мать, Нина это видела, была по уши в него влюблена, и она поняла, что скоро Пол переселится к ним.

В первых числах августа – это была среда – Нина по окончании долгой смены в кафе села в машину и поехала домой. Масуэлл-Хилл, где она жила, от Крауч-Энда находился недалеко, дороги были свободные. На перекрестке в конце центральной улицы она остановилась на светофоре. Пока ждала, когда какая-то старушка с хозяйственной сумкой на колесиках – та тащилась еле-еле – перейдет дорогу, увидела, как с тротуара на проезжую часть шагнула знакомая фигура. Это был Макс. Он встал перед ее автомобилем, посмотрел на нее через лобовое стекло, затем, оглядевшись, подошел к машине со стороны пассажирского кресла и постучал в окно, чтобы она открыла дверцу. Не раздумывая, Нина нажала кнопку центрального замка и разблокировала двери.

Макс залез в машину, сел рядом с ней. На нем были синие джинсы, белая футболка и коричневая кожаная куртка. Его русые волосы свисали до плеч, под левым глазом виднелся небольшой порез. От него несло пивом и потом.

Светофор на перекрестке вспыхнул янтарным светом и переключился на зеленый.

– Зеленый. Поехали, – произнес он.

Нина тронула машину с места и в заднее стекло увидела двух полицейских. Те выбежали из переулка и стали оглядывать улицу во всех направлениях. Макс немного сполз в кресле, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Нина посмотрела на него, хотела сказать, чтобы он не дымил в салоне, ведь это автомобиль ее мамы, но у нее отнялся язык. Близость Макса ее необычайно волновала. Он взглянул на нее, затем опустил стекло и положил на нижний край окна локоть. Нина осознала, что не думает, куда едет, и только что пропустила поворот к своему дому. Она посмотрела по сторонам, пытаясь сообразить, что ему сказать. Он взглядом прочесывал дорогу. Она никогда не видела таких невероятных глаз. Они у него были бездонные и блестели, словно где-то в их глубине пылали угольки.

– Куда едем? – нарушила она наконец молчание.

– Твоя машина. Ты за рулем. Какого черта спрашиваешь, куда мы едем? – Макс выбросил в окно окурок. Нина заметила, что он осматривает салон – скользнул взглядом по стопке компакт-дисков со старыми записями группы «Уэстлайф»[9], лежавших под магнитолой, по стикеру «Спокойствие и Акуна Матата» на приборной панели, – и внезапно смутилась, чувствуя себя неотесанной дурой. Макс открыл бардачок, стал в нем рыться.

– Куда полез? – возмутилась она.

Он извлек на свет розовую тряпочку в синий горошек и вскинул брови.

– Твое?

– Нет. Машина мамина. Это ее. – Нина наклонилась к нему, пытаясь выхватить у него находку, но Макс отвел руку с вещицей подальше от нее.

– Она держит в бардачке свои трусики?

– Это тряпка, чтоб стекло вытирать.

– По мне, так это трусики, – хохотнул Макс. – Она забыла их надеть после свидания с твоим папашей?

– Папа умер.

– О черт. Прости, – извинился он, снова убирая тряпку в бардачок.

– Ладно, проехали. А бойфренд у нее есть. Тот еще придурок.

Макс улыбнулся и покачал головой.

– На свете таких полно. Жвачка есть?

– Нет.

Он закрыл бардачок и стал смотреть в окно на бегущую мимо дорогу.

– Это случилось давно, – произнесла Нина.

– Что?

– Папа давно умер. От сердечного приступа.

Макс всматривался в уличные вывески. Нина чувствовала, что он теряет к ней интерес, и злилась на себя. Зачем она упомянула про отца?

– Высади меня здесь. – Макс показал на паб, что стоял на углу улицы. Нина затормозила у обочины, он взялся за ручку на дверце.

– Ты куда? – выпалила она.

– В паб.

– Я никогда не была в «Русалке». – На вид это было сомнительное заведение, с заколоченными окнами на фасаде.

– Девушки вроде тебя туда не ходят. – Он открыл дверцу.

– Откуда ты знаешь, какая я? На работе все пялишься на меня, оцениваешь, бросаешь непристойные взгляды, а потом запрыгиваешь в мою машину и считаешь, что я должна просто тебя подвезти!

– Но это же вроде машина твоей мамы?

– Мамы. Я просто хотела сказать, что не надо строить предположения насчет людей, они почти всегда ошибочны.