– Это имидж с несколько негативной окраской, – добавил Дилл.

– Да, он прав. Что можно сказать о репутации девушки в школе, если у нее есть свое мнение по любому вопросу и она привыкла выражать его вслух?

– Что ж, я под впечатлением, – сказала Эйприл.

– Чудесно. А теперь, пока ты рассчитываешь моего друга, я, пожалуй, прикину, как мне лучше всего потратить здесь свои три сотни долларов.

– А как насчет тебя? – обратилась Эйприл к Трэвису. – Не уверена, что у нас тут много чего есть для такого высокого парня, но что-то, возможно, найдется.

Трэвис залился краской и, подняв глаза, кривовато улыбнулся.

– О нет, спасибо, мэм. Я каждый день ношу практически одно и то же, чтобы не тратить на это время.

Эйприл с Лидией переглянулись. Лидия покачала головой, и на лице Эйприл отразилось понимание.

Лидия без труда нашла, на что потратить свои деньги. Прежде чем уйти, она попросила Дилла сфотографировать ее в новых нарядах. Они сделали около пятидесяти снимков, на которых она по-разному сочетала вещи, а потом еще около двадцати совместных кадров Лидии с Эйприл. Девушки обменялись номерами телефонов и договорились держать связь.

Не успели друзья выйти на улицу, как их кожа покрылась пленкой пота. На улице было не меньше 35 градусов. Послеобеденное солнце палило нещадно.

Гул цикад напоминал биение сердца на ультразвуковом аппарате.

Лидия жестом подозвала друзей.

– Давайте сделаем пару фоток вместе. Наша последняя школьная поездка в Нэшвилл.

Дилл выдавил из себя улыбку.

– Ну давай, приятель, ты можешь и лучше, – сказала ему Лидия.

Он попытался снова – безрезультатно.

– Слушай, Лидия, можешь сфотографировать меня с дубинкой? – обратился к ней Трэвис.

Лидия была в полном восторге от удачной сделки для Дилла, своих собственных обновок и новоиспеченной стильной подруги. И тем не менее последовательности ради притворилась раздраженной.

– О, ладно, валяй, неси дубину.

Трэвис ломанулся к машине, взял дубинку и, вернувшись, принял мрачный, отрешенный вид.

– Давай.

Лидия сделала несколько снимков. Трэвис менял позу: оперся на дубинку, потом замахнулся ею, будто для удара.

– Только сфоткай меня так, чтобы было видно ожерелье с драконом.

– Чувак, я не новичок в этом деле и умею акцентировать внимание на аксессуарах.

Когда она закончила фотографировать, Трэвис подошел к ней, чтобы посмотреть на получившиеся кадры. Его лицо осветила широкая, детская улыбка. От него пахло потом, а одежда отдавала прелым запашком, словно очень долго пролежала в стиральной машине, прежде чем ее достали сушиться.

– А я хорошо смотрюсь, – пробормотал он, – прямо как Рэйнар Нортбрук из «Кровавых распрей».

Дилл, вытянувшись, заглянул в телефон.

– О, да на этих снимках черным по белому написано: «Рэйнар Нортбрук», – пошутил он.

Лидия хлопнула в ладоши.

– Джентльмены, я хочу есть. Поехали в Panera.

– Там слишком пафосно. Я хочу в Krystal, – сказал Трэвис.

– Ну, нет.

– Да брось, ты же музыку по дороге выбираешь.

– В Форрествилле есть Krystal, a Panera нет. Мы не для того сюда столько ехали, чтобы поесть в тупом Krystal и заработать себе ту же диарею, что и в Форрествилле.

– Пусть Дилл выберет. Он разрешит наш спор.

Дилл все это время смотрел куда-то в пустоту.

– Я… не голоден. Поем дома.

– Это неважно, – сказал Трэвис, – проголосовать-то ты можешь.

– Проголосуешь за Krystal – пойдешь домой пешком, – заявила Лидия.

– Тогда мой голос за Panera, – сказал Дилл и искренне улыбнулся.

В конечном счете для Трэвиса они купили еду в Krystal.

Дилл очень надеялся, что на обратном пути, когда он спросит, могут ли они заехать в тюрьму, Лидия скажет, что ей нужно домой и у нее нет времени ждать, пока он пообщается с отцом. Но нет.

Тюрьма «Ривербенд» располагалась в обманчиво красивой, живописной части Нэшвилла. Массивные бежевые строения с узкими окнами стояли в окружении гряды холмов и роскошных лесных насаждений.

– Я ненадолго. Вы же знаете: терпеть не могу это место, – сказал Дилл, выбираясь из машины.

Лидия что-то печатала на своем телефоне.

– Не волнуйся, приятель. Я пока начну писать пост для блога, про возвращение в школу.

Трэвис молча поднес книгу поближе к лицу.

– Вообще-то, ребят, вы должны были сказать, что спешите домой, – пробурчал Дилл.

– Ой, ладно, – сказала Лидия, не поднимая глаз. – Давай, Дилл, побыстрее там, а то меня посадят под домашний арест или высекут.

– Ага, поторопись, – добавил Трэвис. – Я хочу поскорее вернуться домой и потусить с папашей, а не читать здесь свою любимую книгу.

Дилл смущенно улыбнулся и показал им средний палец. Потом, глубоко вздохнув, направился ко входу в главное здание, прошел через пост охраны и отметился в журнале. Охранники отвели его в комнату для посещений. Все в ней выглядело совсем не так, как показывают по телевизору. Здесь не было прозрачных разделителей и телефонных трубок. Только большое помещение с круглыми столами, у каждого из которых стояло по два-три стула, и несколько торговых автоматов. Эта комната напоминала школьную столовую, и пребывание здесь доставляло ему ровно столько же удовольствия. Воздух казался спертым, прохлада была едва ощутимой: в здании определенно имелась система кондиционирования, но в силу каких-то финансовых или моральных ограничений ею не пользовались должным образом. В помещении дежурило несколько охранников.

Дилл был единственным посетителем. Он сел за стол и принялся барабанить по нему пальцами. Ноги его тоже постоянно подпрыгивали. Скорее бы покончить с этим.

Тут дверь открылась, и в комнату в сопровождении охранника вошел Диллард Эрли-старший. Дилл повернулся и встал.

Его отец был высоким и худым, даже костлявым. У него были глубоко посаженные темные глаза, подкрученные вверх длинные усы и длинные грязные черные волосы, испещренные сединой и собранные в хвост. При каждой новой встрече Дилл отмечал про себя, что отец стал еще жестче, коварнее, нелюдимее, изворотливее. Тюрьма обтесывала его, лишая тех немногих крупиц мягкости и кротости, которыми он прежде обладал. Отец был почти на десять лет старше матери Дилла, но выглядел старше на все двадцать.

На нем были темно-синие джинсовые штаны и светло-голубая грубая рубаха с номером на груди и надписью tdoc на спине.

Отец неторопливо подошел к нему настороженной походкой хищника.

– Здравствуй, младший.

Дилл ненавидел, когда его называли младшим.

С секунду они стояли и смотрели друг на друга. Объятия и прикосновения здесь были запрещены. Сидя по другую сторону стола, Дилл чувствовал исходивший от отца запах. Не то чтобы плохой, но очень острый, отчетливый, первобытный дух. Так пахнут давно немытые кожа и волосы.

Они сели. Отец Дилла положил руки на стол. На костяшках пальцев одной руки у него было вытатуировано слово «Марк», а другой – «16:18». Вот такой поворот. И не к лучшему. Не самое обнадеживающее зрелище – замечать за ним все новые странности.

Дилл старался говорить непринужденно.

– Привет, пап. Ты, похоже, татуировки сделал.

Отец посмотрел на свои руки так, словно услышал об этом впервые.

– Да, сделал. Мне здесь не дают практиковать мои обряды, поэтому теперь я ношу знаки веры на собственной коже. Этого им у меня не отнять.

Похоже, ты неплохо справляешься. Все думали, что в тюрьме отцу придется непросто, учитывая, за что его посадили. Но они недооценивали отцовскую харизму. По всей вероятности, если можешь убедить людей брать в руки змей и пить яд, то вполне способен найти себе защиту от тех, кого отец называл «содомитами».

Они сидели друг против друга. Повисла неловкая пауза.

– Ну… как ты тут? – спросил Дилл.

– Живу одним днем, хвала Иисусу.

– Тебя… нормально кормят? – Поддерживать разговор было непросто. В тюрьме даже погода не являлась предметом обоюдного интереса.