Тридцать первого у нас был первый практикум по Чарам. Флитвик обучал нас и слизеринцев заклинанию Левитации. Словами „Вингардиум Левиоса“ мы должны были поднять в воздух птичье перо, и получилось это опять не у всех. Мы со Сьюзен и Дафна от наших, а также Малфой и Нотт от слизеринцев – вот, кажется, и все.
Следующим уроком этот же практикум проходили гриффиндорцы и равенкловцы, и там первой оказалась, как водится, всезнайка Грейнджер, успевшая за два месяца стать ходячим кошмаром не только на своем факультете, но и на всех остальных. Помню, как она наше чаепитие раскритиковала. Чего вы, мол, с русских пример берете, что это за манеры, это вносит резкий диссонанс в традиции волшебного мира… ну, дальше вы поняли. Правозащитный задор во всей красе. Кончилось тем, что мадам Спраут, ставшая большой любительницей чая по-русски, вежливо, но настойчиво попросила Гермиону к нашему столу более не подходить. С тех пор гриффиндорская всезнайка сидела за своим столом, ела овсянку и хлебала тыквенный сок в гордом одиночестве — и Лаванда, и Парвати уже давно столовались у нас.
О результатах этого практикума нам потом рассказали сестрички Патил, когда пришли к нам попить чаю, ну, а то, что последовало за этим уроком, мы и сами видели.
Так вот, урок у Флитвика был за этот день последним, и когда мы уже шли на торжественный ужин, на Гермиону напоролся никто иной, как Рон Уизли, назвавший ее „поганой грязнокровкой“, „ходячим кошмаром“ и „занудой, у которой нет друзей“. Столь наглые высказывания в последнее время позволяли себе только слизеринцы, видимо, по старой памяти, мы же, все остальные, от оскорблений воздерживались, печальный пример Снейпа, распустившего язык и получившего за это пятнадцать лет, у всех был перед глазами. И вот теперь все опять повторилось. Гермиона залилась слезами и куда-то убежала.
Ужин… в общем, прошел он как обычно, с той лишь разницей, что свечки в зале теперь летали не сами по себе, а внутри оранжевых тыкв, в боках которых были прорезаны дырки в виде „глаз“, „носа“ и „оскаленной зубастой пасти“.
Когда мы уже заканчивали чаепитие, в зал неожиданно ворвался „Не только лишь все“, в миру профессор Квиррелл. Ворвался и свалился Дамблдору буквально на стол.
- Тролль… В школе тролль…
Началась ужасная суматоха. Быстро смотал со стола скатерть, собрал вокруг себя всех своих друзей.
- Успокойтесь все! — закричал Дамблдор, выпустив фейерверк из своей ВП. — Старосты, немедленно уводите учеников в спальни!
Нас кое-как собрали в четыре колонны и в темпе вывели из Большого Зала. Все это время, пока мы убегали от тролля, я держал за руку Сьюзен, чтобы не отстала и не заблудилась, впрочем, та и сама держалась за меня, как приклеенная. Слава Богу, все обошлось, и когда мы, наконец, добрались до своего „русского улья“, как за глаза уже иногда именовали наше общежитие, к нашей дружной компании прибилось пятеро с Гриффиндора и трое с Равенкло.
Как потом выяснилось, вечер чуть было не закончился трагедией. Отставшего от своих Рона Уизли за каким-то демоном понесло именно в тот коридор, куда шел тролль, от коего он потом удирал через всю школу. В итоге „Уизли № 6“ отделался парочкой солидных синяков, переломом трех ребер и обгаженными штанами. Высунувшаяся на шум из туалета, в котором она пряталась, Гермиона уцелела лишь чудом, поскольку тролль ее тоже увидел и замахнулся дубиной. На счастье, тупую тварь как раз в этот момент настигли и прибили Дамблдор, МакГонагалл и Флитвик.
Рон и Гермиона в итоге лишились по полста баллов, плюс их деканы пообещали написать родителям.
Дора подкараулила момент и через камин позвонила матери. Судя по ее словам после этого разговора, Андромеда несколько раз мне писала, но ни одно письмо почему-то не дошло. Мы рассказали об этом мадам Спраут и мадам Боунс, они теперь разбираются. Все же хорошо, когда на твоей стороне местное МВД, главное теперь Сьюзен не обижать.
В ноябре состоялся первый в этом году матч по „квиддичу“, как именуют здесь единственный известный вид спорта. Сходил прикола ради, посмотрел.
Представьте себе стадион, на котором трибуны высотой с девятиэтажный дом, и каждый сектор стоит отдельно, между ними — пустота, места столько, что пассажирский вагон в длину поместится, на глаз так метров по двадцать — двадцать пять между теми трибунами. Спортсмены выступают командами по семь человек, в процессе летают на метлах. Мячей почему-то четыре, один большой, им забивают голы в три пары колец, стоящих там же, где на нормальном стадионе футбольные ворота стоят. Три человека из команды забивают (они называются „охотники“), а один на этих кольцах на шухере стоит, ну, этот как был вратарем, так и есть. За гол команде начисляют десять очков. Еще два мяча, поменьше размером, летают сами по себе, их перекидывают друг другу по две пары игроков, именуемых „загонщиками“, с бейсбольными битами в руках. Последний мяч, который лишний раз еще и не видно, размером примерно с воробья, золотой и с крылышками, порхает как бабочка и может быть где угодно. Так вот, седьмой человек из команды, именуемый „ловцом“, должен этот самый мяч схватить. Когда поймают — игра заканчивается, а схватившей золотого воробья команде присуждается сто пятьдесят очков, и это практически всегда приносит команде победу.
Смысл существования последнего мяча я так и не понял. Что-то здесь нечисто. Вот, представьте себе матч Чемпионата мира по футболу, играют, к примеру, испанцы с голландцами, счет накануне финального свистка 5:1 в пользу голландцев. Тут на поле влетает попугай, какой-нибудь Давид Вилья этого попугая хватает, и счет сразу становится 16:5 в пользу испанцев. Причем времени на отыгрыш не дают, факт отлова этого самого попугая сам по себе приравнивается к финальному свистку, потому что, пока не поймают, игра не прекратится. Феерический бред, если честно. Так даже обычных игроков иметь не надо, достаточно двоих — вратаря, чтоб голы отбивал, и этого самого ловца, чтоб золотых воробьев по полю ловил. Объяснил все это нашим, вроде поняли, хотя и не все. И мне еще даже намекали, что мой, ну то есть, Гариков папаша, был во времена оны этим самым ловцом. Вот только на хрена это надо лично мне? Сам-то я даже простые полеты на метлах не уважаю, это только в крайнем случае сгодится, драпать, когда совсем припрет. Так для полета в один конец много ума не надо.
Дверь в запретный коридор мы с Дорой все-таки заделали, старым русским способом под названием „доска поперек двери, гвоздями-сотками приколоченная“. Что удивительно, местный завхоз и ревнитель порядка по имени „мистер Филч“ даже не особо и возражал, повозникав немного для приличия, но, когда мы на пару с Дорой научно-популярно объяснили ему, что намереваемся убрать даже случайную вероятность открытия запретной двери, он от нас отстал.
Помимо заколачивания двери добытой неизвестно где толстой дубовой доской, я еще с помощью Доры сотворил жестяную табличку „НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЕТ!“, ту самую, желтую, с черепом и костями, и на ту дверь повесил. А довершила ансамбль написанная кривыми буквами надпись: „ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ — ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!“, как это пишут на трансформаторных будках, чтоб не лазили.
Весь сентябрь мне не давал покоя вопрос отопления в зимний период. Англичане вообще всегда славились пренебрежением в этом деле, но ведь я-то никакой не англичанин! А поэтому, когда морозы все же начались, посреди нашей гостиной стараниями щучьего веления и моего хотения была поставлена большая кирпичная печь, в которой весело гудел огонь.
- Ух, как тепло! — сказали мои однокурсники, когда зашли в гостиную в первый раз после установки печки. — Это что же такое? Гарри, твоя работа?
- Ну да, моя. Это печка, такими в России отапливают частные дома.
- А чем ее надо топить? Угля, наверное, жрет вагонами!
- Зачем углем? На Руси дровами топят! А дров у нас – вон, целый Запретный Лес за окном колышется. Так что в воскресенье возьмем топоры и пилы и пойдем рубить дрова.
- А не страшно ли?
- Почему мне должно быть страшно?
