— Это скучно! — крикнула она, хлопнула в ладони, делая изо льда воду, снова соскользнула с ветки, уходя на глубину, скрылась с глаз, но на островке так и осталась стоять высоченная льдина.

Брок обхватил себя за плечи. Сказать, что было холодно — это ничего не сказать. Мокрая одежда липла к телу, вытягивая последние остатки тепла. Казалось, его заперли в морозильной камере. Изо рта вырывался пар, зубы отстукивали чуть ли не имперский марш. Он прижался плечом к ледяной перегородке, приложил к ней ладонь, немного отчаянно улыбнулся, повторяя беззвучно одно и то же слово.

— Уходи.

— Хуй тебе, — сказал Барнс, и крикнул: — Отпусти его, или я нахрен тебя в глине запеку на ужин. Выходи!

— А догонишь? — русалка показалась из воды. — Отпустить? А знаешь, я и тебя не отпущу. Ты странный, интересный. Магия тебя будто бы обтекает, лишь немного задевая потоком. Но двое — это слишком много, слишком шумно.

Она уселась на водной глади, будто бы та снова сделалась твёрдой, выхватила из воздуха костяной гребень и принялась расчесываться.

— Отпущу одного… кровь за кровь или книга за любовь. Выбирай.

— То есть, если я убью себя, ты отпустишь его и дашь книгу? — уточнил Барнс, чтобы убедиться, что он правильно все понял.

— Книгу? Нет. Книга за любовь. А кровь за кровь. Ты любишь меня и вы уходите с книгой, — протянула русалка, всё так же улыбаясь. — Или один из вас отдаёт свою кровь мне за жизнь второго. Выбирай, любовь моя. Он или ты. Ты или он. Книга или любовь. Любовь или книга.

— Да не могу я с тобой переспать, дура ты земноводная, — взвыл Барнс. Он погладил лед узилища Брока. — Ты же меня слышишь, правда, сладенький? Не так и нужна нам эта книга, правда? Ну… Найдем какой-нибудь другой способ отсюда выбраться. А если не найдем, какая разница, где жить? Все будет хорошо. Ей нужна кровь — я дам ей того, чего она хочет.

Брок заорал, забился в своей ледяной темнице, не понимая, почему Барнс его не слышал, самому ему было всё прекрасно слышно и понятно. Скользкой бестии не нужны были несколько капель, слишком уж голодно она облизывала тонким чёрным языком безгубый рот, щерила мелкие острые зубки. Она выпьет всю до капли, а потом взгрызётся в плоть, в кости.

Он бил, бил и бил кулаком в лёд, проклинал водяную тварь. Умолял Барнса уходить, закончить всё здесь и сейчас, самому потом найти выход и вернуться обратно в их мир. Упав на колени, Брок отчаянно махнул рукой и велел убираться.

— Мне вся-вся-вся твоя кровь нужна. Много крови, любо-овь моя-я.

— Где гарантии, что ты его отпустишь, когда получишь всю-всю-всю мою кровь? — посмотрел Барнс на русалку. — Мне нужны гарантии. Можешь дать клятву, магическую. Что, получив мою кровь, ты его отпустишь.

Барнс все для себя решил. Да, Броку будет больно, но не настолько, чтобы уйти вслед за ним, он будет жить, и это было самым главным. Жаль, не получится обнять на прощание, поцеловать, почувствовать его тепло. Похоже, это была его судьба — умереть во льдах и холоде.

— Брок, сладенький, — Барнс сидел рядом с узилищем Брока и гладил лед живой ладонью, — ты же знаешь, что я просто так не умру. Знаешь. Закинешь меня порталом к Ангусу, и он все исправит. Вылечит. Я живучий. Я люблю тебя, — и снова повернулся к русалке. — Ну! Гарантии!

Русалка затихла, как и весь Озёрный край вокруг них замер в ожидании дальнейшего решения своей хозяйки.

— Клянусь, — грохнуло со всех сторон. — Получу всю твою кровь — и он свободен. Волен идти куда захочет. Клянусь!

Острым ногтем она рассекла кожу на груди напротив сердца крест-накрест и ещё раз повторила слова клятвы. Грохнуло, полыхнула в отдалении молния, озаряя небо яркой вспышкой.

Брок снова ударил в ледяную стену, не жалея руки.

— Брок, я же не умру, ты успеешь, — Барнс снова погладил глыбу льда, и ему показалось, что он чувствует тепло Брока, его дыхание. Прикрыв глаза, Барнс коснулся льда губами, а потом скинул плащ и вытащил нож. — Хотела — получай.

Барнс отвернулся от глыбы, он бы совсем ушел, чтобы Брок этого не видел, но было просто некуда. Да и он эгоистично хотел провести последние минуты жизни рядом с любимым. Почему-то умереть ради того, чтобы Брок жил, было таким нормальным, таким естественным, но Барнс не стал об этом задумываться. Он взял нож и легко проткнул себе артерию на шее.

Кровь, горячая, пахнущая металлом хлынула, фонтаном из пробитой дыры, Барнс облокотился спиной о глыбу, в которой был заточен Брок, откинул голову, чтобы гадине, возжелавшей любви или крови, было лучше видно, как он отдает свою кровь за любимого человека.

— Я люблю тебя, сладенький.

Мир выцвел, выгорел до белизны. Брок замер, не веря своим глазам, раскрыл рот в беззвучном отчаянном крике, рванулся вперёд, ударился в стену раз-другой-третий. Он выл, рыдал, не понимая что происходит. Не смея оторвать взгляда от страшной раны, от пульсирующей струи крови, почти чёрной, густой, с каждым толчком уносящей жизнь единственного, кто стоил жизни. Брок видел, как бледнели губы, как стекленел взгляд, но продолжал рваться, бросаться вперёд. пока стена не дрогнула, пока он не вывалился на пожухлую траву, пробивая ледяную преграду, подхватил невозможно тяжёлое сейчас тело возлюбленного на руки, прижал к себе и завыл, заревел безнадёжно, чувствуя как холодеют пальцы его руки. Ничего вокруг больше не было, не существовало. Он не мог успеть, не мог помочь. Барнс так и не показал, как делать грёбаную водяную сферу вокруг себя, да и куда торопиться, куда бежать. Когда…

— В жопу книгу, Детка, — прохрипел Брок, целуя бледные губы. — В жопу мир. Я люблю тебя. Я так тебя люблю.

Он подхватил нож, выпавший из ладони Барнса и замахнулся, чтобы последовать за ним, хоть в посмертии обрести покой вместе.

— Стой! Не надо! — девичий тонкий крик разрезал тишину.

Брок неловко дёрнулся, но так и застыл с лезвием у самого своего горла, без возможности пошевелиться шальными глазами следил, как кровь Барнса истаивает, словно втягиваясь в поры кожи, как затягивается дыра на шее, а грудная клетка приходит в движение, вдохом снова наполняя лёгкие ещё мгновение назад мёртвого любимого воздухом.

— Брок! — Барнс с ужасом смотрел на поднесенный к горлу нож в руке Брока, не понимая, что произошло. Он же должен был умереть, чтобы Брок жил. — Нет, Брок.

Барнс потянулся, вынимая нож из пальцев. Он не знал, сколько прошло времени, не представлял, что вообще тут произошло, только понимал, что лежит живой у Брока на коленях, а тот весь мокрый, замерзший, с дрожащими руками и синюшными губами пытается себя убить.

— Иисусе, — прошептал Брок и как-то весь обмяк, вжался в Барнса, не в силах больше сдерживать рвущие глотку рыдания.

Он сжал Барнса изо всех сил, гладил его по спине, плечам, слепо тыкался губами в шею, благодаря всех на свете богов за то, что жив тот, ради кого жил он сам.

— Я и не знала, что любовь ещё есть, — голос русалки утратил волшебство, звонкость капели. Да и сама она изменилась. Не стало хвоста и чёрных загнутых когтей. На залитом ярким солнечным светом берегу стояла самая обычная девушка, чем-то даже похожая на Раду, в ярко-синем сарафане в пол, расшитой рубахе. Она с нежностью смотрела на сидящих у её ног.

— Т-ш-ш-ш, — Барнс погладил Брока по волосам, обнял кое-как. А потом резко поднялся, вздернул Брока на ноги и, не обращая внимания на русалку, принялся стаскивать с него мокрую одежду. — Давай, замерзнешь же. Ну, потом пострадаем вместе, если захочешь. Давай.

Он был жив. Они оба были живы, и Барнс не совсем понимал, что сейчас чувствует. И для того, чтобы в этом разобраться, нужно было успокоиться, сесть и подумать, а думать сейчас было некогда. Нужно было переодеть Брока, дать в морду русалке за то, что заставила его любимого человека страдать и пережить такой кошмар, и только после всего этого можно было обдумать свое состояние.

Барнс вытряхивал из бездонного мешка запасную одежду, заворачивал Брока в свой сухой плащ, прижимал к себе, чувствуя, как того колотит, только понять не мог, от холода или еще от чего.