Она сидела в углу своей темные камеры и радостно скалила зубы. Сегодня наконец-то будет свобода, сегодня она наконец-то сбежит.

Молодой послушник даже не заметил, как пленница с помощью острых когтей своровала у него связку ключей. И хотя воровать она ненавидела, но тот факт, что сворованной оказалось ее собственная жизнь, бесил больше какого-то аморального поступка.

Охранника возле двери никогда не ставили — это была ее личная заслуга: за пять лет заточения она научилась притворяться живым трупом, и даже ее больной вид был заточенной только на руку. Благодаря этому она убедила своих врагов, что сил на побег или сопротивление у неё нет совершенно.

«Пять, четыре, три, два, один…», — считала узница мгновения до кормежки. Она научилась чувствовать время и чувства ее еще никогда не обманывали: в коридоре послышалась знакомая легкая поступь. А через десять ударов сердца зазвонит колокол, оповещающий окружающих об обеде.

«Дон-дон-дон», — донеслось до ее чутких ушей.

— Странно, — в вечной тишине растерянный голос юноши прозвучал подобно раскатам первого грома. — Неужели я их потерял?

И этот гром был приятным баюкающим хриплым баритоном.

Ей даже показалось, что когда-то она его слышала, хотя послушник заговорил впервые за те два года, как он очутился в этом месте. По крайней мере так подсказывала память.

— Чёрт, — выругался он, тщательно обыскивая свою одежду. — Придётся подождать, Пантидера.

Она всем телом вздрогнула. Как давно не произносили ее имя чужие уста. Она уже успела забыть его резкое звучание. Пантидера.

Молодой человек вернулся минут через двадцать. Капюшон наполовину скрывал его лицо, но от узницы не укрылся яркий след от тяжелой пощечины.

Девушка прикрыла ресницами сочувствующий взгляд.

Насилие она тоже ненавидела.

Он поставил на пол деревянный поднос со свежеиспечённой буханкой хлеба и стаканом еще теплого молока. Иногда ей давали сносную свежую пищу.

Послушник выпрямился и досадливо потёр правое бедро. Ее целительский дар уловил исходящую от ноги ноющую боль. Однако помочь этому человеку она не могла. Нельзя.

Вопреки ожиданиям Пантидеры парень не уходил. Он стоял на месте, вперив в нее какой-то измученный испытующий взгляд. Пленная чувствовала это и насильно подавляла желание посмотреть ему в глаза в ответ.

«Почему он смотрит? — раздражалась она всё сильней. — Что ему надо?»

Но стоило этим мыслям прозвучать в ее голове, как он неожиданно присел на корточки и положил рядом с подносом свёрток какой-то ткани.

— Ночи стали холоднее, — спокойно пояснил он свой поступок. — Осень разошлась не на шутку.

Сказав это, он покинул мою клетку.

Она лежала до тех пор, пока не стихли шаги, а потом не без любопытства развернула пахнущий травяным мылом свёрток. Серая рубаха из плотной ткани с высоким воротником на пуговицах, тёплые штаны с начесом непонятного цвета и…

— Плащ? — изумление было настолько велико, что язык невольно выпустил мысль.

Черный тяжелый кожаный плащ с едва заметной вышивкой из серебристых ниток на капюшоне. Вещь явно была не новая — об этом ей поведал запах молодого человека, полностью пропитавший подклад.

В душе Пантидеры засуетились противоречивые чувства. С одной стороны, плащ и другая одежда очень пригодились бы в дороге (драный тюремный балахон будет вызывать подозрение к ее персоне), с другой — слишком уж странно, слишком кстати пришлась эта подачка.

Но отступать было уже поздно.

Лучи заходящего солнца медленно исчезали из маленького решетчатого окна.

Девять, восемь, семь…

Один раз протяжно зазвенел колокол.

… шесть, пять, четыре…

С улицы послышался гомон голосов приближающихся людей.

… три, два, один!

Вечерняя молитва началась. Время пришло.

Пантидера, уже одетая, медленно поднялась с каменного пола, пряча за пазуху хлеб, и приблизилась к замку решетки.

По немыслимой причине ее держали в заточении пять лет. Все это время она чего-то ждала.

Пантидера с рождения не знала родных родителей. До десяти лет она росла в большой деревушке Вѐрески под опекой местной травницы, с раннего возраста обучавшей ее целительству. Сиротке нравилось изучать новые растения, их свойства и помогать женщине с уходом за больными. Наличие врождённого дара значительно облегчало ее обучение.

Когда ей только стукнуло одиннадцать, началась жестокая межрассовая война за территорию. Тяжелее всего приходилось людям; способных к магии среди них было ничтожно мало, а в войне именно маги были главным преимуществом.

Деревню сразу захватили эльфы. Мужчин и женщин, оказавших сопротивление, без колебаний убивали. Остальных знатные особы разбирали для пополнения гарема, некоторых из них присваивали себе представителей как женского, так и мужского пола. Детей до наступления более зрелого возраста использовали в качестве прислуги.

Несмотря на юный возраст Пантидеры два эльфа, брат с сестрой, были очарованы ее детским образом и решили сразу поселить ее в гареме. Там ей предстояло задержаться на полтора года. Будучи маленькой, она не понимала, что именно от неё хотели эльфы, они упорно пытались научить малышку науке любви, но все попытки были тщетны. Господин и Госпожа решили оставить ее в покое до тех пор, пока не повзрослеет, но и без дела девочка не осталась — из наложницы она превратилась в личную прислугу Госпожи. Однако это деятельность пришлась ей по душе гораздо больше: ухаживать за Госпожой и помогать ей одеваться, прихорашиваться нравилось маленькой целительнице больше, чем образ малолетней развратницы.

Эльфы обучили ее этикету, манерам, грамоте, счету, нескольким языкам, ведению домашнего хозяйства и, самое главное, самообороне. Благодаря этому она могла защитить себя как с оружием, так и без него.

На тринадцатилетие будущей узницы произошел новый круговорот событий: на эльфийских хозяев напали вампиры. Тогда-то впервые и проснулась вторая сущность Пантидеры — длиннохвостая рысь. Вместо обычного куцего огрызка у неё был роскошный пушистый хвост, достигающий целых двух локтей длиной. К несчастью, вампиры издавна недолюбливали оборотней, поэтому юную девушку чуть не убили во время преследования.

Пройдя многие города, Пантидера осела в столице людей — Норшене — на целый год. Ей удалось устроиться помощницей лекаря, а вскоре и занять его место. Возможно, если бы не очередной резкий поворот судьбы, она могла бы стать известным целителем среди близлежащих городов, но влияние войны на живых[1] дало неожиданный результат. Многие живые, среди которых подавляющим большинством были беззащитные и беспомощные люди, обратились в веру. Они активно принялись за строительство церквей и монастырских крепостей, в которых надеялись укрыться от целого мира. В будущем Пантидера сделала вывод, что вера нужна только слабым. Среди верующих было немало оборотней, люди этого даже не подозревали, ведь они были практически неотличимы. Однако для людей среди всех рас самыми противоестественными казались именно оборотни. Вампира, эльфа, кентавра, русалку, гнома, дриаду, алконоста, крушана или дроу всегда можно было определить с первого взгляда, но оборотни для них были чужими среди своих. Они превращали в диких зверей и, по их мнению, теряли рассудок. Постоянное напряжение, бесконечные сомнения в ближнем своем привели к тому, что они объявили оборотней нечистью и приступили к активному уничтожению их вида. Некоторым оборотням сохраняли жизнь исключительно для экспериментов, направленных на выявление слабостей двуликих нелюдей. Информация о губительном положении оборотней быстро разошлась среди представителей других рас, но никто из них не собирался вмешиваться в происходящее — каждый был озабочен сохранением собственной жизни в межрасовой войне. Именно поэтому Закрытое королевство оборотней, ради самозащиты никого не впускавшее и не выпускавшее, ничего не знали о жестокой расправе над своими подданными.