Пока я переодевалась, он включил чайник и даже нашел чашки.
– Кстати, Танюша сердится на меня и заодно и на вас за побег с ее праздника. Когда я вернулся, она рвала и метала… – Он смеется и смотрит на меня с видом заговорщика.
Еще одно слово, и я кинусь на него с кулаками. Это не мой принц! Верните мне моего принца, не дайте очередной раз поцеловать обыкновенную лягушку. Его спас телефонный звонок. Неизвестно, как бы весело было этому Золотому Мальчику после того, как я наговорила бы кучу гадостей о нем, его связи с Танюшей и…
– Ну, здравствуй, дорогая моя. – Танюша возбуждена, и хорошо, что между нами сейчас приличное расстояние, мне с нею в рукопашном бою не справиться.
– Здравствуй, душенька, – ответила я медовым голосом, подыгрывая кузине. Этот ее вечный приторно-сладкий голосок!
– Ты пропала, не звонишь…
Я никогда не звоню Танюше, но она игнорирует мое слишком явное желание обходиться в этой жизни без нее. Что-то в психике Танюши не так, она вечно ведет себя как разлученный близнец, стремящийся во что бы то ни стало воссоединиться со своей половинкой. Ей никак невдомек, что, родившись и выросши единственным в семье ребенком, я эгоистка до кончиков ногтей, что не люблю, нет, ненавижу коллективную опеку, задыхаюсь в перенаселенных чужими людьми комнатах, испытываю отвращение к переполненному транспорту и чужому дыханию за спиной. Я редко задерживаюсь на кафедре, стараюсь не спускаться в метро, избегаю троллейбусов в часы пик и лучше просижу голодной пару дней, но доеду на такси до места назначения. Мы с Танюшей два сапога пара – психически нездоровые, каждая со своей дурью, и категорически отказывающиеся признать за кем-то право взять верх.
– Телефон не в порядке? – прервала мои размышления Танюша.
– Ты что-то не в духе… – предположила я, позволив Танюше выпустить пар, в чем тут же раскаялась.
– Будешь тут в духе! – резко ответила она. – Чем вы там вчера с Ильей занимались?
– Ну-у! – засмеялась я, прикрыв ладонью трубку, представляя мечущуюся весь день Танюшу, копящую в себе злость. Она так долго держалась – и вот наконец прорвало!..
Похоже, Золотой Мальчик догадывается, с кем я так мило беседую, и отводит в сторону хитрый взгляд.
– А чем, по-твоему, могут заниматься две особи мужского и женского пола? Спариванием, моя дорогая!!!
«Золотой» доктор хохочет, широко раскрыв рот, даже не представляя себе, как я его в этот момент ненавижу. Танюша фыркает в трубку. Всем полегчало, кроме меня. Малышка не в себе, скажут они при встрече и от души посмеются над моими фантазиями. Чего еще ждать от этой липучки, которая как моллюск готова присосаться к любому. Достаточно посмотреть, как летун с ней обращается. Она себе так всю жизнь выдумала! Все самое романтическое случилось с нею во сне.
Неужели так трудно оставить меня в покое? Чем я заслужила все это? Ответа нет.
Мы молча допиваем остывший чай. Нам не о чем говорить. Мы незнакомые и чужие друг другу люди.
Он аккуратно поставил чашку и поднялся:
– Спасибо за чай. Я рад, что вам уже лучше.
Если на меня нашло, то это надолго. Я киваю головой: чего уж там, пожалуйста за чай, и сегодня мне значительно лучше, чем вчера.
– Кстати, пекусь о фамильной чести, признайтесь, Валюша рогат?
Он ответил легко, без тени волнения на лице, глядя мне в глаза, как человек с чистой совестью или непревзойденный актер:
– Не знаю.
– Вот и хорошо.
– Кому хорошо? – нахмурившись, спросил он.
Тут бы успокоиться, но бесенок, не дающий мне спокойно жить, отрезал:
– Всем.
Мне плохо, но я обещаю сама себе: то ли еще будет.
Павел уже давно вернулся из Питера и наверняка успел куда-нибудь слетать. «Послезавтра» прошло две недели назад. Иногда кажется, что плохо мне не оттого, что Павлу так и не пришло в голову поинтересоваться причиной моего отсутствия, а виной всем неприятностям Танюшин Золотой Мальчик, которого я приняла за кого-то другого, такого знакомого и желанного.
В аудитории уже не пахнет краской, теперь холодно и неуютно. Студенты, как обычно, выглядят сонными и очень измученными. Первый курс, еще не привыкли, не настроились и не могут понять, что делать со свалившейся на голову свободной и взрослой самостоятельной жизнью. За окном идет дождь. Тоска. Моя мамочка бодро поставила по телефону диагноз: авитаминоз и переутомление, не забыв прибавить «аггравация». И на том спасибо. От поездки на каникулы к ним (мамочке и ее супругу) в гости я вежливо отказалась, сославшись на занятость. Моей мамочке остается только вздыхать и говорить, что я себя гроблю и в мои годы надо думать о семье, а не о работе, тем более что работа у меня не ахти какая. Она права, но по всему получается, что, кроме как работать, я больше ни на что не способна. Я универсальный преподаватель, способный заменить любого у нас на кафедре, и никогда не отказываюсь, потому что у всех дети, внуки, а у меня даже мыши в доме от тоски и одиночества не заводятся.
Девица с прической «перышками» мямлит, нервно листая учебник, и, определенно, не знает, что с чем спрягают и где про это написано. Как ее там? Архипова.
– Садитесь, Архипова, мы бы с удовольствием вас еще послушали, но, к сожалению, время неумолимо.
Студентка на пару лет старше меня и поступала раза три-четыре. Она меня ненавидит. Не могу сказать, что я питаю к ней очень нежные чувства, но, поскольку мы в разных категориях, она позволяет себе что-то сердито бубнить под нос, не решаясь протестовать открыто, а я только кисло улыбаюсь. Может быть, эта самая Архипова станет великим врачом. Тогда уж точно заработает на переводчика.
– Нуте-с, пара в небытие, ума вам не прибавилось. К следующему занятию повторить прилагательные. – Тоска. Им скучно. У них море конспектов, а эта тетка, или как там меня, со своим немецким. – И, естественно, «тысячи». У кого нет текстов, с удовольствием поделюсь.
Если бы они знали, как мне хочется сбежать отсюда! Это все не мое. Показав однажды характер, я не имею права отступать. Теперь я стала умнее и поняла, что начальник всегда прав. Надо только покаяться, и все вернется на круги своя. Какое-то время старые коллеги пошушукаются, но я буду заниматься наукой и Архиповы с их «перышками» не будут портить мне кровь. Надо только решиться. Но у меня бараний характер, и принципами я не поступаюсь. Если я уверена в своей правоте, повернуть вспять меня невозможно. Поэтому я сижу в «неязыковом» медицинском институте, где мои способности и знания никому не нужны и кафедра физкультуры стоит значительно выше, чем «иностранцы» и «русский язык» (для студентов дружественных стран).
Я выглядываю в окно и ловлю себя на поисках зеленого «форда». Ну уж нет. Умерла так умерла (как говорит Фибка). Кто-то сказал, что сначала забудешь глаза, потом – фигуру, потом – запах, а однажды утром проснешься – и его уже нет. В каком-то фильме. Ожидание однажды кончится, и придет покой и свобода. Я устала и вымоталась. Хочу избавиться от гаданий «приедет – не приедет». Мне нужна свобода. Свобода ото всего, даже от навязчивого Traummann[10]. Он может быть только в мечтах, в фантазиях, а в жизни преобладают летчики Павлы и друзья детства Фибки: одни используют тебя, других – ты. И ни намека на полное единение, на те самые две половинки. Ради чего жить? Моя мамочка утверждает, что каждая женщина мечтает выйти замуж. Она «намечтала» уже двух мужей.
Aufgabe[11] не из простых, потому что я до сих пор не пойму, нужно ли мне это: дети, газеты, телевизор и пепел на ковре…
Фабиан Домбровский – единственный отпрыск гордой фамилии – два раза в год стойко отбивается от принудительного выполнения гражданского долга, которое я называю «осенне-весеннее обострение нелюбви к Отечеству». Виктор Кукин каждый раз не упускает случая указать Фибке на его неправильное отношение к долгу и начинает свой рассказ со слов: «Когда я служил в Афганистане…» Я глажу Фибку по взъерошенным волосам и тоном сердобольной мамочки советую лентяю поступить в аспирантуру. Фибка в аспирантуру не хочет: великий контроль над собой презирает, именуя себя гениальным свободным художником от программирования, подчеркивая тем самым, что в нашем институте на него молятся, как на бога, потому что лишь ему под силу не дать развалиться этой шарашке (вычислительному центру), предоставляют полную свободу и хорошее содержание (о некоторых выгодах, которые можно извлечь, имея свободные руки, Фибка скромно умалчивает).
