— Так… — Данте нежно обхватил его руки, придал им нужное положение и отстранился, оглядывая результат. — Замечательно. Осталось несколько штрихов.

Стремительным шагом итальянец подошел к комоду, критично оглядел букет цветов, стоящий на нем в большой пузатой вазе и, немного поколебавшись, вытянул ветку белой лилии. Вернувшись обратно к юноше, он вложил цветок в его правую руку и поправил светлые кудри.

— Теперь замри, — велел Данте и отошел на несколько шагов, чтобы оценить завершенный образ.

Он уже готов был удовлетворенно кивнуть, когда резкое дуновение ветра, ворвавшееся в так и не прикрытое им окно, всколыхнуло легкое облачение Тимоти, явив в просвете двух полос шелка стройное бедро. Данте задержал дыхание, не в силах отвести глаза от мраморной кожи.

Юноша пошевелился, явно чувствуя неловкость и желая вернуть тунику на место, но художник хрипло произнес:

— Не двигайся, прошу…

Тимоти обреченно прикрыл глаза и застыл, остро ощущая свою наготу и полную беззащитность.

— А вот и я!

Изящная рыжеволосая девица в такой же белой тунике, как у Тимоти, но подвязанной серебряным пояском, выпорхнула из ванной, подбежала к итальянцу и, легко поцеловав его в щеку, запрыгнула на кушетку, с интересом воззрившись на Тимоти.

— Доброе утро, солнышко! — кокетливо улыбнулась она, когда юноша распахнул ресницы и чуть кивнул белокурой головой.

Девица вытянула тонкую шею, бесстыдно заглядывая в прореху между шелковыми полосами, скользнула загоревшимся взглядом по лицу юноши и с восторгом посмотрела на итальянца.

— Святая Мария! Он просто прелесть, Габриэль! Сущий ангел! Где ты его нашел? Неужели в Садах?

Россетти взъерошил волосы, выходя из оцепенения.

— Нет. Знакомься, Розалия, это Тимоти. Тимоти, это Розалия, наша «Мария».

— Очень приятно, — тихо произнес юноша, невероятным усилием воли подавляя желание завернуться в шелковую ткань, словно в кокон, а лучше — ринуться за ширму, натянуть свою простую, но надежную одежду и покинуть студию до того, как сгорит от стыда и смущения.

— Мне тоже, — улыбнулась девушка и, подмигнув ему, поиграла юрким язычком между розовых пухлых губок.

От такого откровенно непристойного заигрывания щеки Тимоти покрылись яркими пятнами. Он быстро отвел глаза, глубоко в душе начиная жалеть, что ввязался в эту авантюру.

Данте, заметив манипуляции Розалии, сурово сдвинул брови и быстро подошел к кушетке.

— Спешу напомнить тебе, — сдавленно прошипел он ей в лицо, одновременно придавая ее телу нужную позу, — что ты — Мария, Матерь Божья, поэтому соблаговоли вести себя пристойно, хоть какое-то время!..

— О, господи!.. Что я такого сделала?.. Ну, хорошо, хорошо, — закивала девушка, недовольно сморщив носик — художник довольно грубо схватил ее за руку, и тут же коварно улыбнулась, притягивая его к себе за рубаху. — Он тебе нравится, Габриэль? — спросила она шепотом и тихо рассмеялась. — Не делай удивленное лицо, я все вижу. — Данте поджал губы, сверля ее гневным взглядом. — О-о, ты хочешь его… — прошептала Розалия, приподняв тонкую бровь. — Это так легко прочесть в твоих глазах. Не волнуйся, я не стану зариться на твою добычу… — она легко оттолкнула его, расправила шелковые складки и страдальчески вздохнула.

— Великолепно. Я счастлив, что мы поняли друг друга… — Данте солнечно улыбнулся, на всякий случай еще раз сжав ее руку.

Она бросила на него обиженный взгляд, но тут же улыбнулась в ответ. Сердиться на Россетти было невозможно и попросту глупо, как глупо было бы сердиться на пчелу, перелетающую с одного цветка на другой. Он насладился ее нектаром и теперь жаждет испить новый. Розалия закусила пухлую губку и украдкой бросила взгляд на Тимоти. Юноша, очаровавший Габриэля, на ее опытный взгляд, без сомнений являлся воплощением самой невинности, и девушке стало очень любопытно, получится ли у бессовестного соблазнителя пригубить нектар этого невинного цветка.

Все три часа, что они позировали, застыв словно изваяния, она больше не пыталась смутить Тимоти, добросовестно выполняя свою роль — забившись в самый уголок кушетки, она «испуганно» взирала на протянутую ей в подрагивающей руке лилию. А в коротких перерывах на отдых, скромно опустив глаза, подносила молодым людям освежающую лимонную воду.

Как только муки творчества были завершены, Розалия быстро переоделась и, оставив на щеке Россетти мимолетный поцелуй, покинула студию, решив не мешать.

Тимоти и глазом не успел моргнуть, как они с Данте остались наедине. Он уже собирался скрыться за ширмой, когда художник обратился к нему.

— Утомительное дело? — с улыбкой поинтересовался Габриэль, протирая кисти.

— Что? — не сразу сообразил Тимоти.

— Позирование, — улыбнулся итальянец, откладывая кисти и неспешно подходя к нему.

Юноша покачал головой.

— Нет.

— Наверное, тебе было очень скучно? Прости, но я не был расположен к разговорам, что очень странно, ведь обычно я очень болтлив.

— Ты работал, — улыбнулся Тимоти и поспешно добавил: — Нет, скучно мне не было. Я размышлял…

— О чем?

— Так… ни о чем особенном, — неопределенно ответил юноша, понимая, насколько глупо звучит его ответ.

Итальянец с понимающим видом кивнул, приблизившись к нему почти вплотную.

— Тимоти… — тихо и медленно произнес он, словно пробуя на вкус каждый звук, и протянул руку. — Какое все-таки замечательное у тебя имя. Такое… невинное. — Он легко коснулся красивого подбородка юноши, нежно провел пальцами по его лицу, очерчивая высокие скулы и вздохнул. — Ты весь — воплощение невинности.

От близости художника и его бархатного, обволакивающего голоса Тимоти затрясло. Не имея сил пошевелиться, он лишь обреченно опустил ресницы.

Рука Данте на мгновение зарылась в белокурые волны волос на его затылке, скользнула по длинной напряженной шее, провела по плечу и, задев ворот легкой туники, потянула его, оголяя нежную бархатную кожу.

Гладкие щеки юноши словно обожгло пламенем. Он облизнул губы и нервно выдохнул.

— Хм… ты дрожишь. Тебе холодно? — поинтересовался Габриэль, едва заметно улыбаясь.

— Н-нет… — Тимоти поднял на него испуганные глаза.

— Тогда отчего? — мягко спросил Данте, ближе склоняясь к блестящим и голубым, словно небеса глазам. — Ответь мне: что является причиной этой сладкой дрожи?

— Мистер Россетти, сэр… — пролепетал юноша, хлопая ресницами и немного отступая.

— Мы же договорились, что ты не будешь обращаться ко мне на «вы» и, уж тем более — «сэр». В чем же дело? Что произошло?

— Не знаю… — ответил Тимоти и тяжело сглотнул — губы художника были совсем близко.

Он чувствовал обжигающе горячее дыхание и не понимал, что с ним самим происходит. Внезапно он ощутил безумное желание прижаться к этим ярким чувственным губам своими и целовать, целовать…

— Прости, Габриэль…

— Назови еще раз мое имя…

— Габриэль… — послушно прошептал юноша, не зная, куда деть свои руки — то ли поправить съехавшую с плеча тунику, то ли запустить дрожащие пальцы в свою золотую шевелюру. Данте откровенно смущал его. Смущал и притягивал.

— Ты словно приоткрывшийся бутон, едва явивший миру цвет нежных лепестков, — бархатным полушепотом произнес художник.

Испачканная краской рука накрыла дрожащие пальцы, нервно теребящие тонкую ткань.

— Мистер Россетти… Габриэль…

— О, мой бог… — Данте зажмурился и покачал головой, — твой голос… Я, наверное, кажусь тебе слишком наглым? — вздохнул обольститель. — Но поверь, я совсем не такой. Я умею ценить красоту и непорочность. Это такое редкое сочетание и такое… искушающее.

Юноша вздрогнул.

— Искушающее?..

— Да.

— Значит, сплетни о тебе — правда?

— Какие именно сплетни?

— О том, что тебе нравятся не только женщины…

— Правда, — улыбнувшись, тихо ответил итальянец и потянул за шелковую завязку.

Туника с тихим шорохом скользнула к стройным ногам. Габриэль взял руки юноши и развел в стороны, залюбовавшись молодым упругим телом.