Так все же, за что?

За что со мной так обошлись?

Обошелся кто? Родители?

Допустим, что они поступили неправильно и обошлись как-то, мягко говоря, по-свински. Но даже у них, наверняка, были причины.

Кто еще обошелся? Господь Бог? Так Эмма в него и не верит. Но все мы начинаем в него верить, когда чего-то от него хотим. Возможно, когда нужны ответы или та же элементарная помощь. А потом забываем поднять глаза к небу и сказать «спасибо». Можем даже про него вспомнить, когда нужно кого-то обвинить, а некого, да и виновник — ты сам.

Ну, кто еще? Судьба?

Глупое суеверие, что все расписывает судьба. Разве ей нечем заняться, кроме как расписать миллиарды вариантов развития событий? Да уж, смешно. Ее тоже любят обвинять, когда она ни в чем неповинна, а в итоге, она приводит вас туда, куда вы и хотел или туда, куда заслужили. Обвиняй ее — не обвиняй, выбор был за тобой и она никогда не оставляет безвыходных ситуаций, может, только на время.

Но ведь, следуя из предыдущего, кто всегда будет виноват? Не ты ли сам?

Твой выбор — самое главное. Ты можешь ломать собственную жизнь, выбирая то или иное, а можешь же и добиться того, чего желаешь больше всего, не руша при этом ничего. Легкий путь или нет — твой выбор.

Эмма, конечно, полагала, что чем труднее — тем лучше. И это же, поспособствовало тому, что теперь решение было более уверенным и не варьировало от стоит/не стоит.

И Свон, как ни крути, несмотря на положение и обстоятельство вещей, была безумно рада, что, или благодаря обстоятельствам, или же собственному выбору, она встретила Дока. Ей сразу вспомнились ее прекрасные глаза. Темно-карие, что на солнце становились ярче и светлее, меняя цвет на янтарь с толикой золота, которое давало блики. Это были ее жизнерадостные искорки. Ее мягкая и снисходительная, порой, улыбка, которую она дарила только особенным людям, в число которых, входила Эмма.

Иногда, складывалось впечатление, что такую улыбку никто раньше и не видел, ведь у Зелины такие удивленные глаза, когда она смотрит на улыбающуюся сестру, словно видит в первый раз это явление. И Эмма была всему этому рада и даже тому, чему нельзя радоваться. Она была рада, что ее подстрелили. Рада, что не чувствует свои ноги. Рада, что спасенной была Реджина, и радовалась, что она у нее — у Эммы, — как-никак, есть. Единственное, что тревожило ее, так это то, что она сможет ее больше никогда не увидеть. К слову, всю эту неделю, Свон даже не пыталась связаться.

Возможно — правильный выбор.

«Почему так, а не иначе?»

И, наконец, самый главный вопрос, на который нет ответа.

Так думала Эмма, но это не останавливало ее от того, чтобы поразмышлять на эту тему.

И каков ответ?

Наверное, так надо. Все тянется с самого рождения, не так ли? Каждый наш выбор, решение, действие — приводит нас туда, где мы оказываемся в итоге. За этим ничего не кроется и никто не виноват. Так сказать, просто цепочка, логическая последовательность. Словно числа в математике. Решение уравнения. Этапы. Ты можешь радоваться тому, где ты сейчас, а можешь и нет. Также, ты в праве все изменить, стоит лишь захотеть и привести телегу с надписью «хочу» в действие, применив силу.

Так почему так?

Да просто потому, что мы сами к этому пришли, даже если не осознавали.

Почему не иначе?

Именно по этому же. Ибо ты так захотел. И бессмысленно ссылаться к «Высшим Силам». Тут только ты и обстоятельства.

А чужие жизни и действия, вам неподвластны, по большей части. В каких-то моментах, вы и только вы, принимаете участие в ключевых моментах. Например, когда выбираете власть, вместо любимого человека. Или сгибаетесь под тяжестью обстоятельств, хотя вместе могли бы преодолеть и их, но это же кажется таким тяжелым и непреодолимым и легче, конечно, бросить все к чертям собачьим. В конце разбивая и свое, и чужое сердце. В обоих случаях.

Ну, а Эмма? А что Эмма? Она была довольна положением вещей, исключая, естественно, момент, когда они поругались с Реджиной.

«Это поправимо» — сказала она в один из дней, находясь в палате в одиночестве.

Может не сейчас, но это действительно поправимо. И пусть Свон не может бегать за Миллс в данный момент, она все равно добьется этой женщины, чего бы ей это не стоило. Эмма была счастлива. С Реджиной. И другого человека ей уже и не надо.

— Здравствуйте, — сказала Эмма, завидев доктора, который пришел к ней в очередной раз за неделю. Это радовало, он давал положительные прогнозы.

— Как Вы? — спросил Вэйл.

— Чувствую себя? Хорошо, а все остальное вы мне скажите, — серьезно заявила она.

— Хорошо.

Свон была не сильна в медицинских терминах, и не знала названий всего оборудования, хотя, ее познания об этом, и вовсе, ограничивались одним лишь стетоскопом и скальпелем, ну, может и отсосом. И то, все это запомнилось из каких-то медицинских сериалов. Так что, та прямоугольная плоская железная штука, что была у него в руке, Эмма не могла никак обозвать. Но Доктор провел этой штукой по бедру ее правой ноги, и это движение заставило ее дернутся, и улыбнуться огромной улыбкой от уха до уха, но она тут же потухла, когда он провел по ступне и она ничего не почувствовала. Вэйл молчал, а она хмурилась. Ту же процедуру он проделал и со второй ногой, но почувствовала она, отнюдь, не в обоих случаях, и это только больше ее насторожило.

— Что ж, — начал ее врач, — ваша чувствительность восстанавливается. Попрошу Вас, мисс Свон, не пугаться раньше времени. Чувствительность, отнюдь, не восстанавливается одновременно на обеих конечностях. Но, должен предупредить, что если чувствительность правой ноги вернётся не полностью, мы сможем сделать ампутацию ноги и заменим ее протезом или что-то вроде бандажа который будет поддерживать вашу ногу и позволит вам передвигаться за счет рабочего бедра. Оба варианта возможны, но выбор за вами.

Кажется, внимание Свон было полностью сконцентрировано на ампутации, потому что дальше она не слушала. Эта новость словно оглушила ее и она глухо заговорила:

— Сколько? — произнесла Эмма.

— Что — “сколько”? — недоуменно нахмурился врач.

— Сколько вы будете ждать, прежде, чем отрубить мне ногу, — спокойно, с завидной стойкостью, спросила Эмма. Но в ее глаза определенно читалась подавленность и обреченность. Она не верила в хороший исход.

Размышляя считанные секунду, Доктор ответил:

— Если никаких изменений не произойдет, полагаю, не особо долго, но точный срок не могу назвать, — оповестил он, но это все равно было так, будто обозначить время смерти.

Но Свон не издала ни звука, лишь тупо кивнула, но перед тем, как дверь закрылась, она спросила:

— Что, совсем нет никаких других вариантов? Операция? Что-либо еще?

Доктор нахмурился, оглядываясь на нее через плечо, держа дверь приоткрытой, но она не дала ему заговорить, начиная тираду:

— Давай же, Вэйл! Я хочу свои ноги! Я хочу гулять по парку, и быть на одном уровне с женщиной, которую хочу целовать. Я хочу нагибаться или садиться на корточки, чтобы из рук покормить голубей или сорвать цветок. Я хочу встать на одно колено, в конце концов, чтобы сделать предложение! Хочу наклоняться к кроватке, чтобы взять на руки ребенка или посадить его на шею и бежать с ним! — выплевывала Эмма, почти задыхаясь. — Мне нужны мои ноги!

Виктор склонил голову на бок, будто понимая о ком речь, и его сочувственная улыбка скрылась у него в плече, но подняв голову, он улыбнулся совершенно другой улыбкой — обнадеживающей улыбкой. Но внутренне, он корил себя, что не додумался раньше и сразу вылил это на пациента.

— Возможно, есть вариант, на самом деле. Но, у нас может не быть специализированных врачей, — он замолчал, на момент, но оптимистично продолжил, будто у него появилась идея,

— Давайте сначала подождем и посмотрим, может быть, ваша нога начнет восстанавливаться, а если нет, там и решим. Я, лично, сделаю все возможное.

Когда он закрыл дверь с другой стороны палаты, она обхватила свое лицо руками глубоко дыша, а затем почувствовала слезы и она бы соврала, если бы сказала, что она понимает, почему она плачет. Единственное, что она сейчас знала — ей нужны ее ноги, даже если в ближайшем будущем она не планировала свадьбу или детей, но у нее может быть шанс. А теперь у нее еще есть и небольшая надежда.