Костю я больше никогда не видела, но помнила очень долго.

Хоть с работой были связаны не лучшие воспоминания, я скучала по ней. Мне нравилось возвращаться рано утром, когда огни города ещё сияют. Когда люди ещё только-только просыпаются. Зимой мне особенно нравилось это. И я приходила только к одиннадцати часам домой, хоть и смена заканчивалась в шесть. С шести вечера до шести утра я была на работе, и видела маму ещё реже. Хотя она и бросила вторую работу, и работала только в хирургии, её часто не было дома. Она любила мужчин, так же сильно, как я любила вишневое мороженое. Оно продавалось и в магазине на заправке, и я каждый вечер и утро покупала его себе. Сияющим городскими огнями утром я неспеша шла домой, ела любимое мороженое, и смеялась, вспоминая Артема. Интересно, как он? Наверно, я его не узнала бы сейчас.

Я не пошла учиться. У меня не было образования, но я могла сама себя обеспечивать. Я знала, что если я буду поступать, мне нужно сдать дополнительные экзамены. Потом поступление. Высокий конкурс на бюджет. Сессии, курсовые, контрольные. Слишком много нервов. Я не дожила бы и до первой сессии. Мама предлагала идти на заочное, но мне показалось это ещё более абсурдным. Работа, переживания, отпустят ли тебя на сессию, да ещё и платить за неё нужно. Нет. Слишком много нервов. Я не дожила бы и до первой сессии. Я жила для себя. Получала свои кровные деньги, и тратила их на то, что хочу. Я покупала себе хорошее кофе, хорошие сигареты. Красивые чашки с мотивирующими надписями. Хорошая одежда, украшения. Косметика. Да, тогда я ещё красилась. Подводила глаза подводкой Max Factor, и красила ресницы Maybelline. А ещё я покупала себе шоколад. Лучший, импортный. Я не любила российский шоколад. Я копила деньги на Шанель, но потратила их. Я нашла в интернете объявление, там говорилось об эксклюзивных книгах. Оригинальные издания, рукописи. И я купила одну. Джэн Эйр, в первоначальном виде, на английском. Как же это красиво. Я собирала четыре месяца, откладывала по несколько тысяч, и осуществила мечту. При коснулась к тому самому тексту, что печатали в типографии по заказу Бронте. А может, она сама печатала? И почему мне это никогда не было интересно…я просто знала, что таких книг, как у меня было очень мало. И то, что я купила её всего за двенадцать тысяч, большая удача. К ней ведь рисунки были приложены. Настоящие, из под её пальцев. Это волновало меня до дрожи. При одном воспоминании об этой книге, я покрываюсь мурашками.

И вот вчера я снова листала её. Теперь всегда два экземпляра с собой. Русский, и оригинальный. Я не плохо изучила английский, прочитав Джэн два раза в оригинале, поглядывая на русский перевод.

Но сегодня я знала, что всё закончится.

Вечером я вышла из ванны, когда услышала, как пришла мама. Я, не говоря ни слова, прошла в свою комнату. Переоделась, достала наушники и включила Гагу. Applause вдохновляла меня более всего. Когда заканчивался второй куплет, дверь в мою комнату тихонько открылась. Мама включила свет, и встала напротив меня, положив одну руку на бок, а в другой держала полотенце в крови. Она махала им, кричала, но я не слышала что. Уже заиграла Joanne. Невыносимо красивая мелодия. Она успокаивает… Мама подошла и вырвала наушники у меня из ушей. Отобрала телефон, вырвав из рук, и швырнула его на пол.

– Ты что? Это единственное, что у меня есть!

– Почему, приходя домой, я должна со всем этим разбираться? Ты видела, что с твоим новым отцом? Он любит тебя как дочь, а ты? Вот как ты отвечаешь ему?!

Меня затрясло, но я не могла плакать. Во мне было больше злости, чем обиды.

– Какой к черту новый отец?? У меня был один папа, и он умер пять лет назад! И мне плевать, что случилось с этим мужчиной.

Я кричала, показывая рукой на комнату Олега.

– Бессовестная!

Она ударила меня тем окровавленным полотенцем по лицу.

– Ты избила человека, он весь день испускал кровь. У него голова пробита. А ты ещё хамишь мне!

– Да я весь день в ванной просидела! Почему, если твой муженек напивается до глюков, расшибает себе башку, в этом виновата я? Почему его ты ставишь выше меня? Его, который только пьёт лёжа на диване, и пользуется твоими бабками!

Я выскочила из комнаты, и отправилась к этому уроду.

– Где твоя совесть, конченый ты мудак? Какого хрена ты винишь меня в своих запоях? Почему я должна выслушивать от матери всё это?

Я трясла его, во мне было столько гнева. Мама поспешила за мной.

– Ты, конечный ублюдок, соберешь свои вещи и свалишь из этого дома!

Я стала вытягивать его тряпки из шкафа, и швыряться в него.

Мама стояла молча. Она не могла поверить, что я такое могу сделать. Я ведь всегда молчала. Всегда. И терпела, как она. Но я не могу больше терпеть.

– Что ты так смотришь, мам?! Я делаю то, на что тебе не хватало сил.

Я знала, что она была привязана к Олегу, но и его поведение она терпела с болью. Ей было тяжело с ним.

– Дочка, успокойся.

Она подошла ко мне, и взяла за плечо.

– Я была не права, обвинив тебя в том, что случилось с дядей Олегом. Да, он изменился и больше не помогает нам, как раньше. Но ему некуда идти. Пусть останется хотя бы на время. Я тоже от всего устала, но давай проявим милосердие. Завтра же,-она взглянула на Олега,– он пойдёт искать работу. А как прочно устроится, снимет себе жильё.

Мама была так добра в этот момент.

– Ладно. Решайте тут сами. Но учти, долго я этого не выдержу.

Я пошла к себе в комнату. Конечно я знала, что он не уйдёт, ни завтра, ни через неделю. Ей в сорок пять нужен был мужчина, да такой, чтоб всегда под боком и без претензий. Олег был идеальным вариантом. Стирать и готовить ему было не нужно, ибо он постоянно бухал, а ел что найдёт. Я представила, что это будет длиться всю жизнь. Его вонь из комнаты, маты и ругань целыми днями, пока нет мамы дома. Потому что когда она дома, он белый, с примесью мочи, и пушистый. Я открыла ящик у прикроватной тумбы. Афобазол, валериана. Амитриптиллин, прозак, фенозепам. Нурофен, анаприли, глицин. Я остановилась на прозаке. Достала два блистера и выдавила шестнадцать капсул. Собрала всю слюну что была во рту, и попыталась сглотнуть, но не вышло. На тумбе стоял остывший кофе.

– Отлично.

Я поглотила таблетки и легла в постель.

Через пол часа, может меньше, меня затрясло. Начался тремор рук и ног. Вдруг, начиная от пальцев рук, меня схватили судороги. Они распространялись по всему телу, и когда дошли до икроножных мышц, я закричала. Это было больно.

Потерять папу было больнее.

Я должна была терпеть, чтобы наконец встретиться с ним.

Мама прибежала в комнату. Я лежала со скрюченными руками и перекошенным лицом. Я не могла говорить.

Она сбегала в свою комнату, принесла какие-то лекарства, сделала мне два укола и принялась писать мне в нос какую-то дрянь, от которой меня за тошнило. Меня вырвало, минут через двадцать стало отпускать. Я плохо помню, что говорила мне мама. У меня свистело в ушах. Я помню лишь, как она подошла ко мне. Было уже пол третьего ночи.

– Милая, ты хоть сама понимаешь, что так дальше нельзя?

Я неохотно кивнула.

– Завтра я отвезу тебя в клинику доктора Гжегожа. Он из Польши. Он очень хороший специалист, он поможет тебе. Там по крайней мере, ты будешь под постоянным присмотром, который я обеспечить тебе не могу.

Она молчала с минуту.

– Ты согласна поехать?

– Опять в психушку? Кто ж на такое согласится?

– Нет, нет, это не психбольница. Это частный реабилитационный центр. На окраине Петербурга. Тебе понравится там.

– Ладно.

Я смирилась. Мама ушла, и я полезла в интернет. Доктор Гжегож. Реабилитационный центр. Головной офис, если так можно сказать, находился на Крестовском острове в Питере, а реабилитационный блок был где-то под Питером, в малонаселённой областном городе. Про него я ничего не нашла. Реабилитационный блок. И кто придумал это название? Я представила себе его. Белые стены, окна с решетками. В палатах только кровати с ремнями, и унитазы с мойками. Комнаты запираются на ключ, и отпираются лишь тогда, когда медсестры приносят еду и таблетки. А ещё с утра, когда делают укол с успокоительным, чтобы ты весь день валялся в кровати, как овощ. Мне стало жутко, но в то де время интересно. За что так хвалят этого польского доктора Гжегожа? Одни лишь положительные отзывы. Но фото нет. Только бы мама не влюбилась в него. Хотя, он вряд ли хуже этой свиньи.