Джорджи не заслужила подобного обращения. Да, в прошлом она причинила ему боль, но ведь она тогда была всего лишь ребенком. Самое страшное, в чем ее можно упрекнуть, – это легкомыслие. Он готов был поклясться, что она не хотела намеренно его обидеть.

Его неприязнь к ней быстро пошла на убыль, так что с трудом верилось, что он не только принес это чувство во взрослую жизнь, но и тщательно взлелеял. Наблюдать со стороны за ее страданиями или даже усилить их стало бы наказанием, несоразмерным ее провинности.

Ругая самого себя, Эдмунд встал с кресла.

– Прошу меня извинить, – проговорил он, ощущая пробежавший по спине холодок и тяжесть в желудке, – я не могу задерживаться дольше.

– Как? Ах, боже мой! – вскричал мистер Уикфорд, также вскакивая с места. – Миссис Уикфорд очень расстроится, что не застала вас. Она ведь побежала наверх приводить себя в порядок, едва завидя из окна приближение вашего экипажа. Уверен, она с минуты на минуту появится…

– Сожалею, – неискренне проговорил Эдмунд. – Завтра я должен отправиться в Лондон по неотложному делу, поэтому сегодня мне предстоит много чего…

Мистер Уикфорд нервно сглотнул и, заламывая руки, бросил взгляд в сторону лестницы, но Эдмунд, больше не обращая на него внимания, уже шагал к выходу.

Прошлое Джорджианы вдруг предстало ему в новом свете, совсем не таким, как он считал. Он ни за что бы не поверил, что отец, который обычно посмеивался над нелепыми выходками дочери, повторно женился, только чтобы мачеха привела ее в божеский вид. Или, хуже того, привел в дом еще одну девочку, чтобы продемонстрировать дочери, как следует себя вести. Джорджи, наверное, чувствовала себя опустошенной.

Шагая по дорожке с поспешающим по пятам Львом, Эдмунд хмурился. Когда отец Джорджи женился второй раз, ей, несомненно, больше, чем когда-либо, хотелось написать ему, но узнал он эту новость из письма своей матери. Матери, которая, невзирая на все свои недостатки, поддерживала с ним регулярную переписку. Тогда он непременно обвинил бы Джорджи в отсутствии постоянства, но теперь…

Она была сломлена. А так как он находился в отъезде, ей не к кому было обратиться. Потому что, обдумывая сейчас события прошлого, он мог с уверенностью заявить, что она была не только его единственным другом, но и, поскольку проводила с ним так много времени, у нее самой других знакомых не осталось.

Так почему же она не обратилась к нему?

Почему не прибежала в одно из его редких посещений Бартлшэма, вместо того чтобы выскакивать из магазина, позабыв покупки, стоило ему лишь переступить порог?

Ее поведение озадачивало его с тех пор, как вернулся. Он по-прежнему чувствовал себя уязвленным принятым ею решением не писать ему, но был решительно настроен смириться с существующим положением дел и, по крайней мере, выказывать ей учтивость. Однако в первое же воскресенье его пребывания в Бартлшэме Джорджи не ответила на кивок, которым он великодушно приветствовал ее, сидя через проход в церкви Святого Бартоломью. А когда нудная служба подошла к концу, ушла, гордо вздернув нос.

Тогда-то Эдмунд и решил прекратить попытки возобновления знакомства. Уехав на учебу в университет, он по-настоящему оставил Джорджи в прошлом.

Беря с трудом дышащего Льва на руки, чтобы посадить в экипаж, Эдмунд вспомнил ее обвинение. С глаз долой – из сердца вон. Будто это она не получила от него ни одного письма.

Неужели… если мачеха поставила себе цель привести падчерицу в божеский вид – иными словами, превратить ее в благовоспитанную молодую леди, какой она в настоящее время и является, – то могла и не одобрить их переписки. Юным девушкам, строго говоря, не дозволяется писать молодым людям, с которыми не состоят в родстве.

Да, это вполне объясняет, почему он не получил от Джорджи ни единого послания, невзирая на ее обещание.

Но… он покачал головой. Ему по-прежнему непонятна причина ее злости, когда перед отъездом в Оксфорд он нанес ей краткий визит.

Если только…

Что она почувствовала, когда он перестал писать ей? Преданной, как и он сам, не получая от нее вестей?

Очевидно, так и было.

Эдмунд счел такое предположение единственно разумным и объясняющим ее поведение в последние десять лет.

Осознание случившегося вспыхнуло в его голове, заставив выпрямиться на сиденье.

Мачеха.

Не из-за ее ли историй Джорджиана считает акт зачатия детей омерзительным и грубым?

Кто еще мог бы забить девушке голову подобными глупостями?

Когда он уезжал из Бартлшэма, Джорджиане ничего не было известно о физической близости между мужчиной и женщиной. Не мог представить он и то, чтобы отец описал брачные отношения таким образом… вообще каким-либо образом. Не пристало отцу подобным заниматься.

Но… Эдмунд заморгал, осматриваясь по сторонам, и обнаружил, что находится на полпути к дому.

– Боже мой, ну что за идиот, – прорычал он. Спеша поскорее избавиться от общества омерзительного кузена Джорджианы, он забыл уточнить, где именно в Лондоне она остановилась. А о том, чтобы вернуться и спросить, не могло быть и речи.

– Но, мама, – воскликнула Сьюки, прикладывая к лицу синюю ленту, – разве ты не видишь, что этот цвет придает моему взгляду особую глубину?

Чтобы подчеркнуть сказанное, она широко распахнула свои васильковые глаза. Застывшее в них умоляющее выражение могло бы растопить сердце любого молодого человека в Бартлшэме. Джорджиане в самом деле не раз случалось наблюдать разрушительное действие этих глаз. И миссис Уикфорд – сама обладательница таких же – обучила Сьюки тому, как правильно пользоваться ими в своих целях.

– Синяя лента, может, и идет тебе, – рассеянно отозвалась миссис Уикфорд, едва подняв голову от полученной от модистки коробки, – но сегодня вечером ты будешь в белом. Вся в белом. Именно этот цвет подходит благовоспитанным дебютанткам. А так как мы наконец-то станем выходить в свет, я не позволю ни одной из вас сделаться объектом пересудов.

Она и без того приложила много усилий. Последние две недели они только и делали, что заискивали перед людьми, которые, по ее словам, могли поспособствовать их вхождению в высшее общество. Они приглашали этих почтенных матрон в свой арендованный особняк и угощали чаем с бутербродами, и миссис Уикфорд превозносила красоту Сьюки и родословную Джорджи в надежде получить ответное приглашение.

Тщетно.

Пока случайно не открылось, что некие живущие в паре улиц от них девушки, с которыми они постоянно сталкивались в магазинах или на площади, знакомы с виконтом. Миссис Уикфорд тут же объявила этих девушек лучшими подружками Сьюки и с тех пор всякий раз, собираясь за покупками, звала их с собой. А так как они не меньше Сьюки любили листать модные журналы, радовать себя новинками и болтать о том, как бы поймать в свои сети мужей, то очень быстро стали с ней неразлучными.

Так им и удалось раздобыть приглашение на сегодняшний вечер в Дюран-Хаус, дом упомянутого виконта.

Где Сьюки надеялась очаровать мужчину с титулом и кучей денег в придачу.

В то время как Джорджиана… в ужасе дергала себя за корсаж платья, пытаясь набраться мужества, чтобы выразить протест.

– Раз нам в обязанность вменяется не сделаться объектом пересудов на первом же светском приеме, не кажется ли вам, что мне стоит надеть что-нибудь… поскромнее?

– В твоем наряде нет ровным счетом ничего нескромного, Джорджиана, – отрезала ее мачеха. – Я же уже объясняла тебе, что вечерние туалеты дам более открытые, чем дневные. Я видела девушек куда моложе тебя, но при этом гораздо более откровенно демонстрирующих свои прелести, – добавила она, кивком указывая на виднеющиеся в вырезе тесного корсажа Джорджианы гордые полукружия грудей.

– Да, но Сьюки одета куда более сдержанно… – возразила Джорджи, снова принимаясь теребить платье, но добилась лишь, что мачеха поднялась с места и шлепнула ее по рукам, заставляя убрать их от корсажа.

– Сьюки красивая, – сказала она. – Мужчины уже обратили на нее внимание.