Отцепиться от Коэна было невозможно. Как бы уверенно я ни объяснил ему раньше, что мы друзья и ничего большего, я слишком легко сдался и просто позволил ему прилипнуть. Глубоко внутри, несмотря на моё отрицание, мне это нравилось.

Весь ужин он наклонялся ко мне, касался моей руки под столом и постоянно прижимался ногой к моей. В отличие от Орина, он всё время болтал. В нём не было ни унции робости. Он спросил маму о соусе, и как она сделала его таким насыщенным вкусом, хваля её готовку с каждой ложкой. С моим папой он завёл разговор о футболе, открыто признавшись, что ничего не знает об игре, и позволил Лукасу и моему отцу весь вечер по-доброму дразнить его из-за этого. Он был сногсшибательным, забавным и обаятельным.

Не заботясь о мире, он уделял мне особое внимание. Ни один член моей семьи не мог бы упустить то, как кокетливо он себя вёл. К концу ужина все были расслаблены, в то время как Коэн влился в семью так, будто был в ней вечно.

По традиции, как только мы доели ужин и помыли посуду, мы вернулись в гостиную, где мой папа разжёг камин. Уже стоял большой раскладной стол, и нашего внимания ждал рождественский паззл из тысячи частей.

За следующий час мы все нашли свои места и переворачивали мозаику лицом вверх, перебирая и собирая контур. Из-за смешения тел, Коэн в итоге сел ко мне на колени, и как бы мне ни хотелось поспорить — чтобы сохранить лицо — часть меня не возражала. Чувство вины в моём желудке росло со времён ужина, и я не мог с этим разобраться.

Моё внимание было сосредоточено на этом, и я не особо помогал с паззлом. Коэн разбирался с контуром, пока я подвигал кусочки в его сторону, когда находил их. Это не требующее размышлений занятие помогало мне казаться занятым, пока я продолжал мусолить свои внутренние переживания.

— Мне не хватает одного кусочка. На нём чуть-чуть ели, — сказал Коэн.

Я бросил взгляд туда, где он указывал на свою часть контура, которая была почти готова. Осмотрев стол более тщательно, я быстро нашёл именно тот кусочек, которого ему не хватало, и подвинул ближе.

Он взвизгнул и вставил мозаику на место, прежде чем наклониться ко мне и приблизить лицо к моему уху.

— Спасибо, малыш.

Я потёрся носом о его щеку, прежде чем он снова выпрямился, и это заработало мне улыбку, от которой замирало сердце.

Я не смог сдержаться и вдохнул знакомый запах его одеколона. Это согрело мне сердце, и по коже побежали мурашки. Чем дольше мы сидели увлечённые паззлом, тем больше уплывали мысли, и глубже закрадывалась вина. Состояние, в котором я оказался в этот вечер, морочило мне голову, и я не смог бы разобраться с этим, даже если бы это спасло мне жизнь.

За последние пару месяцев Орин определённо стал объектом моих чувств. Я знал и понимал сложность этого, но сидя с Коэном на моих коленях, я был более чем запутан в чувствах и ощущениях, которые он также вызывал во мне. По сути, на моих коленях сидела физическая форма Орина. Его тело, его запах, его тепло.

Но это был не он.

И это характер Коэна подогревал все эти чувства, устраивая хаос в моей голове. Характер, который был невинным и чистым, к которому я действительно привыкал.

Я не знал, в какой момент обвил рукой его талию и притянул ближе, но когда его пальцы переплелись с моими на его животе, наступило осознание. Я не убрал руку, хотя сосредоточился на этой связи с большей готовностью, неуверенный, что чувствовать, или что именно я побуждаю.

Коэн был всем, кем не был Орин. Но всё же они были одним человеком, разве нет?

Нет, судя по всему, что я прочёл.

«К альтерам нужно относиться как к раздельным личностям».

И всё же были мгновения, когда казалось, что они функционируют как единое целое. Какими бы разными и индивидуальными они не были, они обитали и управляли одним организмом. Одним человеком.

Моя мама встала, вырывая меня из мыслей.

— Я поставлю пироги в духовку. Кому-нибудь налить ещё напитки?

Я принял второй бокал вина, а Коэн отказался. Я видел, как он с трудом выпил за ужином свой первый бокал, и предположил, что вино не любимый его напиток. Я задумался, понимает ли Коэн негативное влияние алкоголя на принятие анти-депрессантов. Орин казался не особо обеспокоенным, не излишне. Тогда я подумал, все ли альтеры понимают необходимость принимать лекарства, когда они впереди, а Орин нет. От сложности его жизни у меня голова шла кругом. Я не был уверен, что у меня когда-нибудь закончатся вопросы. Мне нужно было почитать ещё.

Спустя ещё полчаса паззлов, Коэн прильнул спиной ко мне и прижался лицом к моему. Я не отстранился, но бросил взгляд на стол, чтобы посмотреть, заметил ли кто-то его действия. Конечно же, они заметили.

Ни у одного члена моей семьи не было проблем с моей сексуальной ориентацией, и приводить парней в прошлом никогда не было проблемой. Но я прояснил, что не встречаюсь с Коэном. Эта линия размылась до такой степени, что перестала существовать. Один взгляд Лукаса делал это очевидным. Обычные друзья не прикасаются друг к другу, не флиртуют и не сидят друг у друга на коленях.

— Мне нужно размять ноги, — прошептал Коэн, прижимаясь губами к моей щеке. — Хочешь немного прогуляться перед десертом?

В ответ я провёл губами по его щеке, поднимаясь к уху.

— Конечно. Может, я покажу тебе озеро? — я убрал руку с его талии, и он встал. Мне сразу же стало не хватать жара от его тела.

Прогулка была хорошей идеей. Мне нужно было подумать; разобраться. Свежий воздух чудесным образом прочистит мне мозги.

Мы пообещали вскоре вернуться к пирогу и выскользнули из комнаты за своими пальто. Укутавшись, мы вышли на улицу, и я обвёл Коэна вокруг дома и через высокие ворота на задний двор.

Несколько лет назад мой отец установил фонари с датчиками движения вокруг дома. Были проблемы с детьми, которые пробирались на территории домов возле пляжной зоны и устраивали неприятности. Как только мы обошли дом, фонари включились, освещая большой задний двор ярким белым светом.

Через фут снега, покрывающего двор, не было протоптано никакой дорожки. Я знал эту землю как свои пять пальцев, но беспокойство за Коэна и неровная дорога к воде — особенно скрытая под снегом — заставила меня взять его за руку, чтобы он не упал. «Оправдания».

Мы шли в тишине по покатому двору размером в несколько сотен ярдов, пока не оказались достаточно далеко от дома, чтобы датчик фонаря перестал видеть нас и отключился. Шум воды впереди приносил успокаивающую атмосферу — которую я полюбил в детстве и которая всегда успокаивала меня во время подросткового стресса.

Ближе к воде был значительно крутой склон высотой в три фута, ведущий в пляжной зоне. Я знал об этом, но замедлился, потому что в темноте видно было плохо. Где-то там были ступеньки, но мы никогда не найдём их в снегу. Как только мы спустились по краю, я замедлил темп и в итоге остановился в нескольких шагах от замёрзшего берега.

Даже в темноте лёд блестел. С юного возраста меня научили никогда не доверять льду. Когда с гавани шёл поток воды, никогда не было безопасно проверять свою удачу. Толщине льда никогда нельзя доверять, и за свою жизнь я слышал о нескольких трагедиях с участием людей, которые провалились, дурачась зимой.

Коэн высвободил свою руку от моей и обвил руками себя, глядя на залитую лунным светом воду.

— Не могу поверить, что ты здесь вырос. Это потрясающе.

— Летом ещё лучше. В детстве я днями был здесь. Впитывал солнце, лежал на песке, плавал в воде. Это было великолепно.

Даже без света, его улыбка сияла, раскованная и свободная. Я смотрел, не в силах отвести взгляд и наполняясь большим замешательством, чем чувствовал долгое время.

Он поймал мой взгляд и повернулся лицом ко мне, наклоняя голову на бок.

— О чём ты думаешь? Выглядишь озадаченным.

Озадаченность едва ли могла описать мои внутренние переживания.

Все эти растущие, расцветающие чувства к Орину пели во мне каждый раз, когда мы были вместе. Меня влекло к нему во всех смыслах, и всё же он всегда был за пределами досягаемости. Маленький момент близости, который мы разделили недавно за ужином, был разрушен, когда появился Рид.