- Полчаса? - ахнула я.
- Ну, может, поменьше, - залилась краской Варюха. - Но дооолго! - и она, с довольной улыбкой потянулась, словно сытая кошка.
Везучая... Я за Варьку рада, но порой так хочется и себе такого же счастья. Только на меня из парней за все эти годы и не глянул никто. Сама слышала, как кто-то из них сказал обо мне: «Да у этой пигалицы и подержаться-то не за что!», а остальные с ним согласились. Они не знали, что я слышу, но от этого было не менее обидно.
- Ладно, пойду я, - подруга встала, держась за поясницу и опираясь на моё плечо. - Ох, уже и на земле не посидишь, не встать потом. Скорее бы на руки малыша взять, устала уже в пузе таскать. А ты, Фрось, иди домой, да помалкивай, меньше огребёшь. Исправить ничего нельзя, так что просто закрой глаза и потерпи чуток. Не ты первая, не ты последняя. Может, за это время барин ещё сильнее выстарился, и у него вообще ничего не получится? Ну, вдруг? Тогда вообще хорошо будет. Ты, главное, думай не об этом, а о том, что Лушка на другом конце села теперь жить будет. Вот это на самом деле замечательно! А остальное - пройдёт и забудется.
- Спасибо, Варюш. И правда, пойду я. Реви-не реви, ничего не изменится.
Часть вторая
Вернулась домой. Вытерпела очередную выволочку от маменьки. К свадьбе ж нужно готовиться, дел немеряно, а я прохлаждаюсь где-то, и толку с меня никакого, и в кого я только такая уродилась... в общем, ничего особо нового я не услышала. И утешалась словами Варюхи, что нужно потерпеть немного, и Лушки рядом уже не будет.
Три дня пролетели, как в тумане. Я вскакивала чуть свет и падала на свой топчанчик заполночь. И готовила, готовила, готовила! Это ж виданое ли дело - свадьбу за три дня справить! Батя барашка заколол, половину кур зарезал. Нестор с друзьями сколачивал столы и лавки, чтобы было, куда гостей усадить. Мы с маманькой, Парашкой да бабушкой Пелагеей готовили, жарили, пекли, крошили, лепила. Даже Макарку, младшего брата, гоняли то за водой, то ещё за чем.
И только барыня Лукерья изображала умирающую и в приготовлениях участия не принимала. А чего уж такого-то страшного в беременности той? Дело-то житейское. Ну, проблюётся баба поутру пару раз, да и всё, работать бежит. А Лушка целыми днями валялась, ножки задрав, страдалица. А маманька ей то компотику кисленького, то сушек приносила. А то, что неделю назад, пока не призналась, эта умирающая носилась, как кобыла - это маманькой уже забылось. Даже Парашка, вечная Лушкина подпевала, и то разок вызверилась на сестру, когда маманька послала её в погреб за мочёными яблоками для болезной. За что и огребла подзатыльник. А я, по совету Варьки, молчала, зато и не влетело больше ни разу.
День свадьбы наступил и пролетел, как одно мгновение. То есть, он тянулся долго, учитывая, что я с утра была на ногах, накрывала на столы, расставленные под деревьями в саду, потом помогала обряжать невесту, участвовала в выкупе, а пока молодые ездили в церковь, продолжала что-то готовить, греть, носить к столам. Потом подносила, подавала, мыла, снова грела и разносила. И к концу дня уже едва держалась на ногах. К счастью, незадолго до окончания торжества меня отпустили мыться и переодеваться - не могла же я приехать к барину потной растрёпой.
Потом наступил особый момент - староста, Епифан Поликарпыч, Варюхин батя, подъехал к воротам на украшенном цветами возке и громко крикнул:
- Пора!
Невесту, с шутками и прибаутками, а кто и со слезами, проводили в возок, и староста погнал лошадь в сторону барской усадьбы, до которой было около десяти вёрст. А гости остались праздновать дальше. Подумаешь, невесту увезли. Вот если бы выпивку увезли - это да, а без невесты не хуже пьётся.
Я ничего этого не видела, хотя прекрасно знала, как оканчиваются все наши свадьбы. В тот момент, когда невеста садилась в возок, я, держа в руке надкушенный пирожок, дремала, прислонившись к стволу дерева, за околицей, возле дороги, ведущей к барской усадьбе. В другой руке у меня был узелок с пирожками с луком и яйцами - бабушка Пелагея сунула, а то у меня за весь день во рту маковой росинки не было. Но спать хотелось ещё больше, так что я так бы и уснула с недожёванным пирожком за щекой, если бы вскоре не услышала топот лошади и скрип плохо смазанного колеса.
Открыв глаза, обнаружила рядом возок, из которого выбиралась недовольная Лушка.
- Так, держи, - стянув свадебный головной убор, велела она мне. - Да поторопись. Меня Агафонушка, поди, заждался уже.
- Какой Агафонушка, - нахмурился староста. - Тебе там сейчас появляться нельзя. Или ты хочешь, чтобы кто-нибудь про подмену узнал?
- И что мне теперь, всю ночь тут сидеть? - заныла сестрица.
- Иди ты в баню! - от души высказалась я.
- Что?! - не привыкшая к тому, что я разговариваю с ней таким тоном, взбеленилась Лушка. - Да я тебя сейчас!.. Да от тебя места мокрого не останется!
- А ну цыц! - прикрикнул на неё Епифан Поликарпыч, и сестрица тут же заткнулась. - Ишь, разошлась! Надо будет - и посидишь. Тебя б выдрать, как козу Сидорову, за то, подо что ты сестру подставила. Ну, ничего, Степанида с тобой валандаться не будет, как твои родители, быстро научит других уважать.
Лушка, разинув рот, таращилась на старосту, не в силах что-то сказать. А у меня как-то всю злость на неё как рукой сняло. Тётка Степанида, мать Агафона, всю свою семью держала в кулаке и страхе божьем. Угораздило ж сестрицу заполучить её в свекрухи.
- В баню нашу, говорю, иди, - уже более дружелюбно повторила я. - Маманька тебе туда перину отнесла и еды. Там и переночуешь, только иди огородами, чтобы никто не увидел.
- А на заре - здесь будь, как штык, а то сам тебе батогов дам, поняла? - сурово нахмурился на неё староста, Лушка испуганно закивала, а потом ломанулась по подлеску в сторону деревни. А я залезла в возок, и мы поехали к барину, отдавать ему моё девство.
Ехали долго. Я давно сняла свадебный головной убор Лушки, который её украшал, а на мне смотрелся, как на корове седло. Прикончила пирожки, поделившись с дядей Епифаном. И сейчас дремала, свернувшись калачиком на жёстком сиденье.
Разбудил меня чей-то голос.
- Епифан, ты, что ли? И чего на ночь глядя? А кто это с тобой?
- Дык... Невесту привёз, Тит Спиридоныч. Дочку Селивана Телушкина. Барину нашему для первой ночи.
Я поднялась с сидения и увидела барского управляющего, которого видела у нас в деревне пару раз в году. Мужик преклонных лет, главной отличительной чертой которого были пышные усы, переходящие в не менее пышные бакенбарды, удивлённо смотрел на меня. Я подняла со дна возка упавший туда Лушкин убор и показала ему, мол, да, невеста.
- А чего это летом-то? Всегда ж зимой да осенью.
- Дык это... Кто ж их, молодых, разберёт? Не терпелось, видать.
- Не терпелось им... Что ж с тобой теперь делать-то, девонька? Гость у Афанасия Еремеича, дорогой гость, занят наш барин.
- Тогда... может, мы поедем? - робко предложила я. - Не будем мешать барину.
- Куда ж это «поедем»? А обычай? Нееет, нарушать нельзя! Пойдём-ка, девонька, доложу о тебе. А ты Епифан, обожди тута. Только ждать, боюсь, долго придётся, занят батюшка наш гостем, очень занят. Да и нездоровится ему сильно, какие девки, прости господи... - это он бормотал уже себе под нос, ведя меня к барскому дому, показавшемуся мне огромным. На улице уже стемнело, большинство окон огромной, на мой взгляд, трёхэтажной усадьбы, были тёмными, светилось лишь три больших окна в левом крыле.
Заведя меня в огромную прихожую, которую освещали лишь две тусклые свечи, почти не позволяя что-то рассмотреть, управляющий взял одну из них и провёл меня по лестнице на второй этаж, потом завёл в одну из комнат, где и оставил со свечой и напутствием:
