Но все это было уже потом, а сейчас Виктор вернулся на гражданку. Интересно, что все Бранниковы, кроме основателя их рода, в следующих поколениях в армии никогда не служили. Никогда не вступали ни в какие партии и кружки. С царизмом не боролись и революцию приняли довольно безразлично: железные дороги революция не отменяла. И они продолжали служить своему делу: железным дорогам, а не партиям или какому-нибудь строю.

Были они по дореволюционной сословной принадлежности разночинцами. Только не надо вспоминать слова Ленина: «Чествуя Герцена, мы ясно видим три класса, три поколения, действующих в русскую революцию…», которые заучивали наизусть в советских школах. Там дальше о разночинцах говорится. Так вот, разночинцы, инженеры, врачи, учителя, люди образованные, разных профессий в массе своей не были революционерами. Они были, прежде всего, специалистами, были нарождающейся русской интеллигенцией, пеклись о пользе отечества.

Обычно, когда речь идет об интеллигенции, добавляют слова – прогрессивно мыслящая интеллигенция. Да, имея современное образование, они не могли мыслить иначе. Но образование подразумевает знание истории, а, значит, они понимали, что такое революция, что она несет с собой, чем она опасна для народа, для государства. Они хотели и стремились к преобразованиям, но отнюдь не революционным путем.

Знали они также, что такое царизм и что такое тирания. Многим из них были знакомы труды Платона и Аристотеля, которые уже тогда, почти две тысячи лет назад достаточно точно описывали принципы правильного управления обществом. А они писали, например, что правильная демократия это та, что действует в интересах всего общества. В ином случае она становится либо олигархической, либо уходит в иную свою крайность, становится властью охлоса – невежественной толпы. Вот из каких исторических и географических далей вошло в наш лексикон слово охламон!

Однако следует с большим сожалением заметить, что интеллигентская прослойка, как ее стали называть в советское время, в России в девятнадцатом веке, была раз в пять, а то и в десять тоньше, чем, например, в Англии, или во Франции, что не могло не сказаться на результатах политических преобразований в них. Хотя и в просвещенных странах путь к демократии был весьма долгим и тернистым.

Так вот, Виктор сильно отступил от линии своих предков. Не тем, что служил в армии. А тем, что вступил в партию и ушел от железной дороги. Но, на то было веление времени.

Когда Виктор пришел из армии, у него была мысль пойти на работу в депо метрополитена. Может, тогда бы он и оказался ближе к профессиям своих предков. Но институт, который показал ему дед из окна квартиры, был ближе.

В него он и заглянул первым. Ему показали производственные помещения, где стояли новейшие станки и оборудование, и он сделал свой выбор, как потом оказалось, на всю оставшуюся жизнь.

Часто, вспоминая детство, Виктор видел себя в лесу на Острове, проползающим под колючей проволокой забора, ограждающего периметр завода. Он любил убегать с территории завода, за что его часто и сильно ругали. А ведь он и не убегал вовсе. Он просто хорошо знал все, что было по одну сторону колючей проволоки, и хотел узнать, что делается с другой ее стороны. Наверное, он просто не умел объяснить взрослым, что любит Остров, любит завод, свой барак, свою маму, никогда их не покинет. Почему взрослые не понимают своих детей?

Лишь однажды Виктор убежал с Острова всерьез, да так, что поднялся переполох по всей округе. Милиция искала Виктора повсюду, но вернулся домой он сам. Но и этот случай на самом деле не был побегом. Просто, так сложились обстоятельства. Произошло это в августе 1952 года, когда Виктору только что исполнилось одиннадцать лет.

На территорию завода въехал грузовой фургон и остановился около одного из складов. Водитель открыл двери фургона и отправился по своим делам. Потом появились рабочие, которые начали что-то грузить в фургон. Вездесущие мальчишки наблюдали за процессом. Ни одна приехавшая сюда машина не обходилась без их пристального внимания. Ребят обуревало желание прокатиться. Они уже давно поняли, что канючить типа: «Дяденька, прокати!» – бесполезно. Хочешь покататься, ни на кого не надейся. Решай проблему сам.

За каждой отъезжающей машиной бежал табунок мальчишек. Самые сильные и отчаянные из них пристраивались на задних бамперах редких в то время легковушек, висли на бортах кузовов грузовиков. Кому-то иногда удавалось на ходу забраться в кузов. Это считалось подвигом. На выезде с территории завода машины досматривали и прицепившихся мальчишек отправляли обратно.

Виктор в мальчишеской стае считался и сильным и отчаянным. Он был в числе тех, кто наблюдал за фургоном. Ему единственному пришла в голову шальная мысль забраться в фургон, когда погрузка закончится. Он так и сделал. Шофер вернулся, запер двери фургона на висячий замок и уехал.

У Виктора, да и у мальчишек вокруг замерло сердце. Но еще была надежда, что фургон будут досматривать на выезде с территории завода, но этого не случилось. Машина беспрепятственно покинула Остров и долго, бесконечно долго ехала сначала по асфальту, потом очень долго переваливалась с боку на бок, пробираясь по грунтовой дороге, потом снова выбралась на асфальт.

Уже забравшись в фургон, Виктор понял, что делает глупость. Ее можно было исправить сразу, когда водитель запирал фургон. Достаточно было кашлянуть, или еще каким-нибудь образом заявить о своем присутствии. Но тогда мальчишки задразнили бы его: «Испугался! Слабак!» – хотя никто из них вместе с ним в фургон не полез.

Когда машина выехала за пределы Острова, Виктор попробовал подобраться к кабине, чтобы постучать водителю. Но и это не удалось сделать. Весь фургон был завален железными деталями с очень острыми краями. Скорее всего, это были лемехи для плуга, которые делались в кузнечно-прессовом цехе завода. Когда машина делала крутой поворот или начинала трястись на ухабах, гора находящегося в ней железа приходила в движение. Те детали, что лежали наверху, скатывались вниз, и Виктору все время приходилось отвоевывать для себя жизненное пространство. Короче, никакого удовольствия от катания на машине Виктор не получил и лишь ждал той минуты, когда ему, наконец, удастся ее покинуть. Ждать пришлось долго, наверное, часа два или три.

Наконец, машина остановилась. Как и в прошлый раз, шофер отпер фургон и направился внутрь какого-то склада. Виктор выпрыгнул из фургона. На этот раз шофер заметил его и что-то закричал, но мальчик опрометью бросился бежать по пустынной деревенской улице. И это была его вторая ошибка за день. Не надо было, конечно, залезать в фургон, а убегать от шофера в сложившейся ситуации было уж и совсем глупо.

Ноги вынесли Виктора за околицу, и он зашагал по пыльной дороге, как пишут в сказках, куда глаза глядят. Дорога вывела его к реке, на другой стороне которой вдали виднелся полуразрушенный монастырь. Теперь ему очень хотелось одного – встретить людей. Подумывал он и о том, чтобы вернуться назад, в деревню, найти шофера фургона. Но тот мог уже и уехать, так что от этой мысли Виктор вскоре отказался. Так он и шел, поглядывая по сторонам и жалуясь самому себе на свою нелегкую долю, пока на дорогу из леса не выехала телега.

Возница, старичок с косматой бородкой, глянул на мальчика, и остановил лошадь:

– Ты откуда здесь взялся, малец? – неожиданно высоким голосом спросил он.

Виктор уже подумывал, как бы поскладнее соврать деду, но губы сами собой начали рассказывать правду. Вскоре старик знал всю нехитрую историю его нежданного путешествия и стал вслух размышлять, как помочь горю:

– Попал ты, малец, в Можайский район. От Москвы этак километров сто, сто двадцать. Бородинское поле здесь совсем рядом. Про Бородинское сражение, небось, слыхал. До Можайска отсюда километров двадцать будет. Там вокзал есть, и поезда останавливаются. А железная дорога от нас справа, километрах в трех. Только толку от нее тебе никакого. На ходу в поезд не впрыгнешь.