Поль Рикер полагал, что «можно развивать этический и политический дискурс о памяти и заниматься сложной деятельностью в многочисленных гуманитарных науках, даже не упоминая при этом о мозге»[9].
Можно, например, попытаться показать, писал М.К. Мамардашвили, как те или иные сознательные состояния вызываются процессами в нейронах головного мозга и комбинациями их активности. Но независимо от успеха или неуспеха попытки такого рода ясно, что знание о нейронах ни в какой вообразимой культуре, ни в каком вообразимом сознательном существе не может стать элементом сознательного опыта. Понятие нейронов является лишним, лишней сущностью, поскольку мы в принципе отгорожены как раз от того, что физически обусловливает наше сознание, отгорожены экраном самого этого сознания. «…Если бы мы могли прямо воспринять ту пляску электронов, которая совершается в нашем теле и которая, безусловно, в терминах физической картины является условием нашего сознания, то мы в ту же секунду умерли бы или сошли с ума (а может быть, сумасшествие и является состоянием, когда из видимого мира перепадаем в действительный микромир?). Подобный феномен известен в исследовании зрения, где различают видимый мир и видимое поле зрения. Если мы увидим последнее, а не видимые в нем предметы, то зрительная структура разрушается»[10].
Также для метафизической позиции кажется излишним компьютерное моделирование процессов памяти. Если жесткий диск не меняется и каждый раз выдает одну и ту же информацию, то 98 % молекул нашего мозга полностью обновляются каждые двое суток. А это значит, что через каждые два дня мы должны забывать все, что узнали до этого.
Есть ученые, например Р. Шелдрейк, В.В. Налимов, которые считают, что память находится не внутри, а вне человека, это некоторое напряжение, подобное силовому полю. Это поле нельзя измерить никаким инструментом[11]. Правда, рассуждения о «поле», наверное, никогда не выйдут за рамки гипотез.
Для физиологов, видимо, кажутся совершенно бессмысленными рассуждения М. Хайдеггера о том, что память свидетельствует изначально вовсе не о способности запоминать.
Память – это целое духа в смысле постоянной внутренней собранности. Память как молитва, поминовение (Аndacht): неотпускаемое, собранное пребывание при… а именно не только при прошлом, но и равным образом при настоящем и при том, что может прийти[12].
Для иллюстрации моих рассуждений можно упомянуть о метафизическом измерении языка: филология, лингвистика, сравнительное языкознание, семантика, структурализм и т. д. – это совокупность оригинальных и глубоких трактовок относительно сущности языка, способов его функционирования, связи языка и мышления. Но эти науки никогда не задаются вопросом: как мы говорим? Почему не мы говорим языком, а язык говорит нами? Не задаются потому, что они изучают язык как предмет. А язык в основе своей является сказанием, сказом. «…Мы слушаем язык таким образом, что даем ему сказать нам свой сказ… В речи как слушании языка мы говорим вслед услышанному сказу. Мы допускаем его услышанному голосу прийти, вызывая уже имеющийся у нас наготове звук, зовя его достаточным образом к нему самому»[13].
Такого языка как предмета научного изучения нет. Язык живет в поэзии, в мысли философа, он есть дом бытия, тот сказ, в котором звучит бытие, и услышать этот звук может только человек, обладающий метафизическим слухом.
Память – величайший подарок богов человеку, только она делает возможным мышление, воображение, язык. Память – мать Муз, считалась главным источником, началом всех искусств. Из чрева Мнемозины вышли поэзия, драма, танец, наука о прошлом – история, наука о небе – астрономия. Именно Мнемозина считалась всезнающей богиней, связующей земное и небесное, ведающей прошлым, настоящим и будущим, аллегорией исконного первоисточника жизни и творчества[14].
«Отчего так сильно во мне желание, – писал А.С. Пушкин, – вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? Или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?» («Из письма Дельвигу», 1824).
Я попытаюсь показать, как мир «очаровывается» памятью как самой сильной способностью нашей души.
Прямое и косвенное описание феномена памяти
Память как духовный феномен (как действие духа в нас) нельзя непосредственно вывести ни из работы мозга, ни из механизмов культурной или исторической памяти, ни из работы бессознательного. Его можно описать только косвенно. Человеку все основные феномены жизни даны только косвенно. Любовь – только косвенный продукт, она может возникнуть из физических и психических отношений, а может и не возникнуть, поскольку у огромного большинства живущих любви нет и никогда не было. Никакими прямыми причинами ее вызвать нельзя. В. Соловьев писал, что любовь для человека, что разум для животного – только смутно брезжащая возможность. Вся художественная литература (написанная мужчинами) – это попытка описать ту невстреченную женщину и ту несостоявшуюся любовь, которую нельзя найти и удержать в каких-либо мирских бытовых условиях.
Смерти тоже непосредственно нет для любого человека, это всегда смерть другого, я могу знать о ней только косвенно, поскольку это не моя смерть. Этой своей косвенностью, неуловимостью она и ужасает. И вся наша жизнь – только подготовка к смерти, с которой мы так никогда впрямую и не сталкиваемся. И в этом смысле любовь и смерть даны только косвенно.
…Любовь может длиться только как подготовка своего исчезновения, как подражание разрыву. Когда мы воображаем, что нам хватит жизни на то, чтобы увидеть собственными глазами, что произойдет с теми, кого мы потеряли – это-то и является состоянием любви как смерти[15].
Косвенным образом мы видим, слышим и понимаем. Например, мы видим не глазами. Глаз не дух, это материальный орган. Он не способен без моего воображения дистанцироваться от мира. Он видит только впрямую. Но с помощью мысли он может видеть косвенно, косить, видеть то, что глазу как физиологическому органу не дано. Но видеть косвенно – значит видеть самое главное, значит вообще видеть. «Так что нельзя сказать, что человек видит, поскольку он есть Дух, или что он есть Дух, поскольку видит: видеть так, как видит человек, и быть Духом – это синонимы»[16].
То же и с памятью, мы можем что-то вспомнить, усиливаясь, и вспомним, если нам повезет. Никакие механизмы запоминания, никакая мнемотехника не поможет, если речь идет о метафизической основе памяти, если стоит вопрос о том, как вообще возможна память? И рассуждать о метафизике памяти мы можем только косвенно. Что есть в нашей памяти такого, о чем мы можем говорить прямо: о том, что обладаю несколькими миллиардами нейронов, способных вместить в мою голову всю информацию о Вселенной? Но что мне до этих миллиардов, если я никак не могу в нужный момент вспомнить имя-отчество нашего проректора по хозяйственной работе?
Человек, как косвенное существо, ничего не хочет видеть или принимать всерьез как нечто окончательное и устоявшееся, во всем ищет намеки, полутона, нюансы, твердо веря в то, что «черт прячется в деталях». Он, как правило, уверен: все, что он делает, – это только косвенные свидетельства того главного дела, которое у него пока не получается и, возможно, никогда не получится[17]. Любовь, смерть, совесть, счастье, память как будто бы существуют только в параллельных мирах, они даны лишь косвенно.
