— Ну что же, полковник, — Баки протянул вперёд руку. — А я Баки Барнс, ум и совесть этого чудовища.

— Брок, — представился тот, отвечая на рукопожатие и пояснил, скривившись под изумленным и немного обиженным взглядом Стива. — Раз уж я жена вождя, так и быть — зовите по имени, разрешаю.

И закрутилось.

Стива тягали на военные советы, выспрашивали, льстили, уговаривали ещё немного послужить родине, пользовались щедро отсыпанными сывороткой Эрскина дарами, затыкая Стивом дыры в таких местах, куда нормальный здравомыслящий человек и не рискнул бы сунуться, а Стив шёл. С новым щитом, в новенькой яркой форме, с людьми, которым он безоговорочно верил, за спиной, он был практически неуязвим. Баки и Брок шли следом, не отставая ни на шаг, прикрывая спину, одергивая, не давая нырнуть в войну с головой, напоминая, для чего всё это было затеяно. Днём воевали, а ночью в темноте палатки Стив отпускал себя, отбрасывал ненужные ему звания и регалии, становясь обычным по уши влюблённым человеком.

Брок не отталкивал, не бил по рукам, отчаянно отдаваясь на жестком спальнике, шептал что-то едва различимо, сам льнул к широкой груди, будто бы боясь, что завтра не наступит никогда.

Стоило им остаться наедине, занавесившись плотным пологом палатки, Брок неуловимо менялся, открываясь с совершенно других, неведомых, скорее всего, никому, сторон. Он спокойно опускался на колени, брал в рот, пропуская до горла, гнулся в спине, стонал в кулак, насаживаясь на пальцы, стискивал зубами угол спальника, пропуская в себя член Стива и задавал бешеный ритм, выдаивая его до капли. А потом молча лежал на груди Стива, не желая отпускать, не произнося ни слова, не уговаривая ни на что и ни о чем не прося, он был рядом, просто рядом.

***

— Блядь, Стив! — рявкнул Брок, на ходу перезаряжая винтовку.

Прицельно метнув щит, Стив отскочил в сторону, едва уворачиваясь от странного голубого луча.

Они громили «Гидру», выжигали ее огнём, вырезали, словно опухоль, выдирали, выкорчёвывали. Стив проходился карающим мечом по базам противника, иногда совершенно забывая о собственной человеческой уязвимости, и только Брок с Баки могли вернуть ему ощущение земли под ногами.

— Роджерс, ты охуел? — оскалился Брок, утянув его за обломок какой-то стены. — Ты бессмертный, что ли?

Стив шало улыбнулся, наклонился вперёд, лизнув сжатые в тонкую линию губы, дурея от вседозволенности и бушующего в крови адреналина. В ушах колотились барабаны. Отчаянно хотелось жить, любить, быть свободным и счастливым. Вот именно сейчас, он с кристальной ясностью осознал, что ему больше-то, по сути, ничего и не надо, только свобода, чистое небо и два самых нужных человека рядом. А слава, признание, мифическая справедливость — это так, красивая мишура для репортеров и магазинных вывесок. Он хотел лишь жить.

— Блядь! — отчаянно выдохнул Брок, дёрнул Стива вперёд, впечатывая спиной в стену, закрывая полностью собой, улыбнулся, впервые улыбнулся, но настолько неправильно, что у Стива колени ослабли от накатившего дурного предчувствия, и осыпался сизым пеплом, на мгновение вспыхнув, окутанный тем голубым сиянием, такого же цвета, что и лучи странного оружия «Гидры».

Он орал, громко, страшно кричал, сгребая пепел в горсть, прижимая его к губам, отбивался от чужих рук, не видя, не слыша никого. Его мир кончился, истончился и лопнул, оглушая, лишая всего. Сердце глухо бухнуло и остановилось, закаменело, выстужая кровь.

Стив тяжело поднялся и пошёл.

Он плохо соображал, что происходило вокруг, не видел крови на своей форме, не чувствовал жалости. Шёл, проламывая стены, сворачивая шеи, выдирая глотки. Даже на ненависть у него не осталось сил и эмоций. Стив должен был уничтожить тех, кто отобрал у него Брока.

Уже много позже, когда враги кончились и глухая ослепляющая ярость немного поутихла, когда они все как один раздавленные потерей вернулись в лагерь, он очнулся… так и не собравшись с силами, чтобы войти в их палатку, Стив сидел рядом с ней на земле и выл в шею Баки, цеплялся за его плечи, обламывая ногти, клял сам себя, несправедливость мира, Шмидта, «Гидру». Он чуть не бросился на Филлипса, услышав: «Мальчик мой, это война. Мы все что-то и кого-то теряем». Чуть не свернул шею Пегги, хотя и не помнил, что такое она сказала. Только Баки не вызывал желания убивать, только с ним Стив мог горевать без оглядки, поддаться наконец ужасу потери, оплакать. Только его слова не резали заходящееся в агонии сердце, помогая если не примириться, то немного притупить горечь и отчаяние.

— Мы отомстим, — уверенно говорил Баки. — Мы отомстим. Пусть даже от этого не станет легче.

Стив больше никого не жалел. Не видел он в приспешниках «Гидры» живых людей, перед внутренним взором раз за разом вставало лицо Брока, безграничная любовь, щедро разбавленная ужасом, в его глазах и последняя улыбка, придавая сил, желания выжечь заразу с лица земли, чтобы больше никому не было так же больно.

Миссии сменялись миссиями. Стив не спал, не ел, казалось, и не дышал вовсе. Всё его тело работало слаженным механизмом, адским устройством, главной целью которого была месть. Он с точностью вычислительной машины рассчитывал маршруты, выискивал противника, без какой-либо жалости отсекая одну голову за другой, почти дотянулся до Золы, когда измученный бесконечной гонкой организм-таки дал сбой.

Стив знал, что надо было поспать хотя бы пару часов, знал, что из-за усталости сильно потерял в реакции, но время поджимало. Внутренний голос вопил голосом Брока, уговаривал отступиться, но руки уже ощущали под пальцами биение пульса на шее Золы, его кровь и застывшие рыбьи глаза виделись повсюду. И Стив рискнул, вновь оступаясь.

В ушах всё ещё стоял крик Баки, перед лицом последняя улыбка Брока.

Стив отхлебнул из горла. Перед ним на столике полуразрушенного взрывом паба лежал люгер всего с одним патроном, да и разве нужно больше, чтобы закончить агонию, прервать свой бег в никуда?

— Стив, я сожалею.

Он и не заметил, как пришла Пегги, не слышал, как она отодвинула стул и села рядом.

— Знаешь, что забавно? — Стив криво улыбнулся, не в силах больше скрывать слёз. — Не могу ни напиться, ни застрелиться. С первым успешно справляется чертова сыворотка, а второе… а на второе не имею права, пока Шмидт жив. Хотя я уже так устал.

Смертельно устал.

Потому и не стал даже пытаться выбраться. Сел в кресло пилота, отключив передатчик, и смотрел сквозь толстое стекло, как приближалась белая корка векового льда.

«Вот и всё», — думалось ему.

Вот и всё.

Боли не было. Ничего не было, лишь пустота, чёрная непроглядная утягивающая на дно зыбь и холод, только холод.

***

По лицу пробежался солнечный лучик. Где-то за окном радостно щебетали птицы.

Стив зажмурился, потёр, закрыл ладонью глаза, перевернулся на бок. Недалёко тихо стрекотало радио. Диктор, захлебываясь от радости, голосил в микрофон, приветствуя новых победителей первенства. Казалось, ещё мгновение — и Стив услышит о чём-то оживлённо беседующих Брока и Баки, почувствует запах кофе. Но утренний лагерь звучал не так, не так пах, вообще был совершенно другим. Даже постель вместо спальника, вместо жёсткой больничной койки какая-то совершенно неправильная.

Глаза распахнулись сами собой. Стив резко сел, пошатнулся, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, глухо застонал, прикусывая костяшки правой руки. Он жив. Это место не было раем, адом или чистилищем, не похоже оно было и на обычный госпиталь, хоть и стены почти такие же, почти одинаковое белье, только качественнее, белее, почти похожий запах, и этот матч…

— Здравствуйте, Капитан.

Стив не слушал объяснений натянуто улыбающейся медсестры, под форменным халатом которой четко угадывалось очертание кобуры, не среагировал на людей в странном обмундировании, бросившись вперёд, проламывая какие-то чересчур тонкие стены, чтобы, выбравшись на улицу, замереть потерянным, раздавленным посреди чужого города, чужой страны, чужого мира.