— Но я смог! Не отправили! — горячечно отчеканил Стив и снова увидел сожаление и горечь в глазах Рамлоу.

— Юный, самодовольный кретин, — выдохнул тот и коснулся губ Стива своими губами, вышибая воздух из лёгких, землю из-под ног и лихорадочно мечущиеся мысли из головы.

Стив кончился, погиб от одного касания жестких сухих губ, осыпался к ногам Рамлоу сверкающей пылью, не мог дышать, говорить, двигаться, боясь спугнуть то самое, о чем, оказывается, мечтал с самого первого дня, поймав на себе заинтересованный взгляд, увидев предвкушающий развлечение оскал. Потому и не было шансов ни у кого, даже у самого Стива не было возможности свернуть, поддаться слабости, боли, отказаться от предложенного непонятно чего, только бы иметь возможность вытягиваться в струнку и знать — одобряют, заметили.

Но полковник, видимо, понял его заминку по-своему. Он отстранился, мимолетно коснувшись кончиками пальцев губ Стива.

— Прости старого пьяного мудака, малыш. И не держи зла.

Стив, к своему стыду, так и не смог двинуться, не смог броситься следом, удержать, впервые испугавшись собственных чувств и того, что на них — тайные, невысказанные — ответили именно так, как мечталось тёмными ночами, когда из собеседников только письма лучшего друга.

Утром полковника нигде не было. Он не вышел проводить Стива, не ехал с ним по Бруклину к месту, где должна была решиться его судьба, не стоял в толпе высокопоставленных военных чинов, взирающих на щуплого, на вид совсем ещё мальчишку, несуразно тощего, с непропорционально большой головой, ни после, когда Стив уже был совсем не Стивом.

И снова его никуда не взяли. Пусть благодаря сыворотке профессора Эрскина Стив не только раздался в плечах, вытянулся на несколько дюймов, но и вообще стал напоминать тщательно вылепленный безумным учёным образец человека, идеального во всём, он снова остался не у дел, за бортом войны и жизни в частности.

Стив не стал счастливее и свободнее. Несмотря на отличное здоровье, феноменальную физическую форму, с него снова не сводили взгляда, водили за ручку, сдували пылинки, словно с ценного и невероятно хрупкого музейного экспоната, выставляя напоказ, дергая за ниточки, когда он должен был кланяться, махать рукой, улыбаться с плакатов, сцены, на частных вечеринках. Но самым страшным было увидеть лица солдат, бойцов, проходящих каждодневный ад, пришедших в краткий более-менее спокойный момент поглазеть на девочек из кордебалета и увидеть среди них полковника Рамлоу, разочарованного малышом из Бруклина. Но он же «смелый», а потому выходил, искал взглядом, улыбался на скабрезные шуточки солдатни и откровенные посылы.

И нет, он не спрашивал, не узнавал, где служит Рамлоу, занятый поисками Баки, не подбирал слова, чтобы Филлипс его не послал сразу, не выискивал среди толпы, хотя сердце чувствовало близость, замирало иногда, пропуская удары. И он почти был готов встретиться, когда случайно подслушанная фраза Филлипса о сто седьмом полку, полностью захваченном в плен, о похоронках, потому что некому спасать солдат, снова поменяла ориентиры.

Нет, Стив никогда не забывал Баки, он по сотне раз перечитывал отправленные ему с фронта письма, специально рвался вместе с кордебалетом поехать в качестве моральной поддержки, чтобы снова почувствовать близость самого родного человека, укрыть его собой и самому почувствовать уверенность в собственных силах, рассказать о самой невозможной любви из всех, попросить совета. Но не успел, снова опоздал на какие-то мгновения. Тогда не остановил Рамлоу, сейчас приехал всего на день позже и потерял Баки.

— Кого я должен туда послать? — рявкнул Филлипс. — Мои люди не на сцене ногами дрыгают и не красоток за жопы щиплют, они умирают за мир, за свою страну!

— Полковник, там ведь тоже ваши солдаты! — не выдержав заорал Стив.

— Знаю, — Филлипс устало понурился, сполз на стул, уронив голову на скрещенные перед собой руки. — Мальчик мой, не думай, что мне в радость выписывать эти похоронки.

Пусть Стив был упрямым и не очень-то умным, если верить Рамлоу, но вот точно смелым. Потому и согласился на предложение Пегги, на жуткую авантюру с прыжком из самолёта Старка не пойми где. Сил бояться просто не было. Он шёл сквозь лес словно на автопилоте, ведомый лишь одной целью — спасти Баки, вернуть его домой, а в остальном будь что будет. Пусть трибунал, пусть новое разочарование на лице полковника Рамлоу, если тот всё же захочет встретиться, главным сейчас была именно жизнь друга, практически сиамского близнеца. Потому что Стив мог его вытащить, потому что знал — Баки жив, чувствовал это каким-то своим чутьём, разделённой на двоих жизнью.

Он метался в темноте по заставленным непонятной техникой залам бывшего завода, вырубая всех, кто имел неосторожность встать у него на пути, звал шепотом Баки, надеясь хотя бы сейчас не опоздать, всматривался в усталые лица пленников «Гидры» и спрашивал-спрашивал-спрашивал.

— Сержант Джеймс Барнс!

— Да, помню его. Отчаянный малый, — отозвался один из пленников. — Но прости, приятель, его увели туда, откуда не возвращаются.

Стив сглотнул в один миг ставшую вязкой слюну, чувствуя, как мир выгорает, сереет, теряя краски. На плечи, казалось, тяжестью навалилась реальность, почти погребая под собой, придавливая к земле.

«Блядь, Роджерс! Сгреби яйца в кулак и ходу!» — слишком явственно рявкнул на ухо Рамлоу, впрыскивая в кровь заряд злой бодрости.

— Выбирайтесь! — крикнул Стив, перехватывая удобнее щит.

— А кто там на нашей стороне?

— Никого, только вы и я.

— А кто ты, парень?

— Я Капитан Америка, — пожав плечами, ответил Стив и сорвался с места.

***

«Ебать, ты больной, Роджерс!» — сказал бы Рамлоу и ещё много чего лестного и по сути правильного.

Но в крови у Стива снова горел огонь. Он шёл по лесу, орал песни вместе со счастливчиками, получившими право на второй день рождения, жёг вместе с ними костры, братался, не выпуская из поля зрения Баки. Теперь Стив ощущал себя правильным, полноценным существом, практически сверхчеловеком, могущественным и великим настолько, что готов был закинуть на плечо Рамлоу, если он всё-таки где-то рядом, утащить в палатку и показать всё, что мог и умел «малыш из Бруклина».

— И кто она? — дёрнув Стива на себя, шепотом поинтересовался Баки, заговорщицки оглядевшись по сторонам. — Красотка? С длинными, как у Миранды, ногами?

— Он, — признался Стив, сам удивляясь той легкости, с которой принял сам факт светлых чувств к мужчине.

— Ого. Тогда тем более интересно. И про грудь, я думаю, спрашивать будет слегка неправильно?

И познакомил, правда, не совсем так, как хотелось бы.

В лагере их встречали как героев. Даже растроганный Филлипс наскрёб в своём не сильно богатом словарном запасе парочку вдохновляющих выражений, по-отечески обнял Стива похлопал его по плечу, признавая равным, настоящим, а не выдуманной агитационной, раскрашенной яркими красками, ширмой, пока сам Стив в разномастной толпе безуспешно выискивал одни-единственные глаза.

— Ебанутый придурок! — рыкнул из темноты знакомый голос, мелькнула за палатками тень.

Стив не стал уворачиваться, принял хорошо поставленный удар, обжегший скулу яркой вспышкой боли.

— Полковник, — улыбнулся он, стараясь совсем уж по-детски не поплыть, дёрнул на себя, прижал к груди свой личный ужас, встречаясь глазами с насмешливым взглядом Баки.

— Отпусти, — глухо буркнул Рамлоу, как-то не слишком проявляя активность.

— Нет, полковник, — покачал головой Стив, прижал к себе сильнее, уткнулся носом в затылок, запоминая запах.

— Что, думаешь, раз вымахал, буду благоговеть? — рявкнул в ответ Рамлоу, снова двинул, метя в этот раз по печени. — Не буду! Ещё не хватало с тобой, долбоёбом, хуями мериться! — встряхнулся, оправляя форму, получив свободу.

— Это и есть твоя красотка? — поиграл бровями Баки, окинув взглядом хмурого Рамлоу.

— Полковник Рамлоу, — представил его Стив, облизал взглядом и, не удержавшись, коснулся пальцами небритой щеки. — Мой полковник.