Джек налил псу воды.

С грустью глянув на свежий и такой ароматный фарш, пёс сел рядом с большой тарелкой и боднул её носом, прикидывая, не получится ли как-то взять в зубы за край и отнести важному. Он прекрасно помнил, что важный силён и спокойно может справиться и с таким несложным заданием как прокорм, но всё равно внутри всё сжималось от возможности потерять его, оставить совершенно одного.

Попробовав тарелку на зуб, пёс сел рядом.

Тяжёлая — не унести, и так пахнет, что вся выучка летела к чертям. Есть хотелось зверски. В очередной раз оглянувшись на застывшего рядом грустного, пёс жадно принялся за еду.

Какое же это удовольствие: сладкий, сочащийся соком, свежий фарш, так и тающий на языке. Вылизав тарелку дочиста, пёс благодарно ткнулся носом в ладонь грустного, лизнул пальцы. Но хвостом вилять не стал. Он не домашняя диванная болонка, чтобы крутить задницей и лезть целоваться. Поблагодарил и хватит с него. Вот поспит сейчас, а на утро снова к важному.

Джек погладил пса по голове.

— Вымыть бы тебя, — вздохнул он. — Но я никогда не мыл собак, да и шампуня у меня нет.

Он постелил Волку толстое одеяло. Налил себе бурбон, понюхал, посмотрел на пса.

— Собаки вроде не любят пьяных… — пробормотал он.

Не стал пить и ушёл в свою спальню на второй этаж.

Псу хотелось спать, но выработанная годами привычка всегда всё держать под контролем не позволяла сразу улечься на приготовленное место, а потому он поднялся, пошатываясь от усталости, прошёлся по гостиной, заглянул на кухню, мысленно прикинув, что в таком доме важному было бы легче и проще приходить в себя: не пришлось бы спать на полу на расстеленном спальнике, жаться к его боку в поисках тепла — хотя псу-то как раз нравилось засыпать под тяжёлой рукой важного, уткнувшись носом ему в ключицы, — не пришлось бы голодать.

Дальше по коридору располагались ещё одна спальня, ванная комната, балкон. Просунув нос между решёток, пёс присвистнул бы, если бы мог. Это же надо как высоко грустный забрался. Отсюда не так просто будет уйти и совсем нет никакой вероятности вернуться обратно.

На низком столике в гостиной, как раз напротив его лежанки, обнаружился пузатый стакан, который пах слишком подозрительно знакомо. Оглядевшись по сторонам и облизав морду, пёс, тихо поскуливая от удовольствия, принялся лакать самый лучший бурбон, что он вообще когда-либо пил за всё время, что помнил себя. Вылизав стакан, он добрёл до своего места и завалился на бок, вытянув лапы.

А жизнь-то определённо налаживалась.

========== 3. ==========

Утром Джек проснулся, помня, что вчера вроде бы случилось что-то хорошее. Он не сразу вспомнил, что, а вспомнив, улыбнулся.

У него есть собака. Собака! Его собственная собака!

Джек быстро умылся и побрился и чуть ли не вприпрыжку спустился по лестнице.

Пёс дрых, развалившись на одеяле.

— Доброе утро, приятель! — сказал Джек. — Сейчас мы позавтракаем и пойдём гулять. Только сначала я тебя вычешу.

Открыв один глаз, пёс счастливо заскулил, забил хвостом, не поднимаясь. Давно он не видел важного в таком приподнятом настроении, но видение очень быстро рассеялось. Рядом с лежанкой стоял вчерашний грустный: в нём действительно что-то было от важного, но он не был им.

Подставляться сильным рукам было неожиданно приятно. Пёс ворчал для порядка, зыркал жёлтыми глазами, но послушно вставал, садился, поворачивался боком, внутренне едва ли не урча от удовольствия, а в самом конце бездумно притерся мордой к грустному, устроив её у него на плече.

Псу нравилось как пах этот человек, нравилось, каким он был на ощупь, нравилась небольшая внешняя схожесть с важным, вот только он понять не мог, почему в серых глазах было столько понамешано тревожного, почему от грустного настолько сильно тянуло одиночеством и отчаянной горькой тоской. Неправильно это, не должны те, кто нравится псу, страдать. А потому он решил, что обязательно вернётся в этот дом.

Ошейник и поводок привезли как раз к концу завтрака. Пёс слопал ещё одну миску фарша, смешанного с сырыми яйцами, а Джек съел яичницу с беконом. По комнате, в которой спал пёс, лёгкий сквозняк гонял вычесанные клочья грязной шерсти, но это Джека не беспокоило — прислуга уберёт.

Надев на Волка ошейник и прицепив поводок, Джек сказал:

— Идем гулять, Волк.

Ошейник псу даже понравился. Он помнил, что до всего этого у него тоже был ошейник, но другой, тонкий, из металла, позвякивающий при ходьбе и удобно ложащийся на грудь двумя пластинками. Точно такой же ошейник носил и его важный, или это был ошейник пса? А вот поводок не вдохновил. Не любил он любые ограничения своей свободы, да и бежать ему надо было. Слишком надолго пёс не мог оставить важного, тому могло снова стать плохо.

Пару раз чувствительно рванувшись из руки, пёс угрюмо обернулся к грустному. Если бы он только мог сказать, что думает об этом затейнике. Даже в свои лучшие времена пёс никому не позволял сажать себя на привязь, но тут же вспомнился важный и нежелание уходить, привычка тыкаться ему носом в живот, прижимать уши к голове и ждать хоть какой-нибудь ласки. Но это другое, совсем другое.

Джек довёл Волка до ближайшего парка, подождал, пока тот сделает свои дела, а потом пошёл куда глаза глядят. Точнее туда, куда тянул его за собой пёс. Может, Волк приведёт его к бывшему хозяину, который его бросил? Потому что Волка точно бросили. И Джек сможет набить этой сволочи морду.

Джек почему-то и мысли не допускал, что Волк мог просто потеряться. Может, потому что у того не было ошейника. А теперь был. С жетоном. А на жетоне гравировка: «Принадлежит Джеку Бенджамину».

Дорога сама стелилась под лапы. Пёс будто нутром чувствовал, куда следует идти, хотя и не помнил толком, как оказался в этой части города. Вроде бы его сюда привезли на машине, накормили, уложили спать. Пёс обернулся через плечо. А может, грустный и правда неплох и стоит того, чтобы пёс и его полюбил?

В груди тревожно тянуло. Хотелось верить, что важный забрал то, что он оставлял вчера на пороге, поел и спал эту ночь спокойно, а не сидел на полу в углу, слепо вглядываясь в ночную темноту, сжимая в ладони кухонный нож.

Но еда на пороге осталась нетронутой.

Пёс рванулся что было сил, вырывая поводок у грустного, ударился лапами, грудью в дверь, отчаянно заскулил, завыл, в надежде, что его услышат.

— Волк, Волк, что ты? — Джек придержал пса, погладил по голове.

Он посмотрел на пыльную клетчатую рубаху, лежащую у двери явно заброшенного дома, заглянул в пакет — там были сэндвичи в пергаментной бумаге и пара бутылок воды. А потом смело повернул дверную ручку и толкнул дверь.

В доме было пусто и тихо. Пол, насколько хватало взгляда, устилал плотный ковёр из пыли с единственной пересекающей его цепочкой собачьих следов.

Оттеснив грустного с дороги, пёс схватил пакет в зубы и поволок через гостиную в одну из комнат, где, если верить ощущениям, и был самый важный его человек.

Тяжёлый пакет мешался в лапах, не давал нормально идти, но пёс не выпускал режущие пасть ручки из хватки. Если еда всё ещё здесь, значит, важный не пил уже как минимум вторые сутки.

Волк вёл себя очень странно для собаки. Джек с интересом пошёл за ним.

Около едва прикрытой двери небольшой кладовки пёс замер, прислушался и горестно, совсем по-человечески выдохнул, заворчал, протискивая морду в щель.

Важный сидел в углу, подтянув колени к груди, всё в той же одежде, не удосужившись надеть на себя что-то кроме заляпанных чем-то чёрным джинс и видавшей лучшие времена футболки. Бросив пакет у стены, пёс, подлетел к важному, ткнулся носом ему в щёку, вылизывая и рассказывая о том, какой тот идиот, ругая за непослушание.

Тяжёлая рука легла на загривок.

— Не получается без тебя спать, — хрипло отозвался важный и тут же вскинулся, становясь снова сильным, опасным.

Задвинув пса за спину, он поднялся одним слитным движением, выставив вперёд неживую, пахнущую металлом руку.