– Это что, вся наша команда? Нас должно быть больше как минимум на порядок.

– Пока все, что есть, – меланхолично замечает Олауссон.

– Но ты ведь набираешь людей? Мы не можем вести расследование втроем.

Ральф пожимает плечами. Потом переводит взгляд на свои руки, как будто на текущий момент они для него – самое интересное, что есть в этой комнате.

– Ну… думаю, начнем.

За полчаса мы прошлись по всему, что известно о смерти Томаса Хебера. Показания других свидетелей подтвердили то, что рассказал мне мальчик Йон Тюрелль. Сначала во дворе появился Томас Хебер, потом еще один человек, предположительно убийца. Последний удалился с места преступления раньше, чем третий, который прятался за мусорным контейнером. Когда же этот третий появился во дворе – неизвестно, потому что этого никто не видел.

Таксист, остановившийся на противоположной стороне Дёбельнсгатан, видел, как два человека выходили с заднего двора, но не вместе. Судя по его показаниям, оба покинули место преступления почти сразу после того, как было совершено убийство. В одной из квартир с окнами на Дёбельнсгатан страдающая бессонницей дама шестидесяти семи лет поливала цветы. Она видела то же, что и таксист. При этом ни она, ни он не смогли дать более детального описания произошедшему, чем это сделал Йон Тюрелль.

– Ему шесть лет, – задумчиво повторяет Бирк. – Нашему главному свидетелю шесть лет.

– Тем не менее картина событий более-менее восстановлена, – замечает Олауссон.

– Так-то то оно так… – возражаю я. – Но в этой картине полно неясностей.

– Что ж, – замечает Олауссон, – со временем все должно проясниться.

– То есть?

Олауссон обводит наш круг глазами. Лицо его будто оживает.

– По мере того как вы будете продвигаться в своей работе, – поясняет он.

– Но для этого нам нужны люди, – настаивает Бирк.

– Посмотрю, что можно для этого сделать.

Олауссон слабо улыбается. Вопрос можно считать закрытым.

– Думаю, что тот, кто стоял за контейнерами, пробыл там не больше пары минут, – замечает Мауритцон, как будто только для того, чтобы не уснуть. – Об этом свидетельствуют следы на снегу. Их не так много. Кроме того, с большой долей вероятности это была женщина. Тридцать восьмой размер – сколько мужчин носят такую обувь?

– Возможно, я кое-что о нем уже знаю, – встреваю я и вкратце рассказываю о визите к Марике Францен, об исследовательском проекте Хереба и мейлах, которые приходили на электронные адреса института социологии.

– На нем лица не было в последние часы накануне смерти, – добавляю я. – А респондент пятнадцать девяносто девять, вероятно, и есть тот человек, с которым Хебер должен был встретиться на заднем дворе.

Теперь все упирается в дневник Хебера и «полевые исследования».

– Он как будто узнал что-то и сомневался, стоит ли сообщать об этом респонденту пятнадцать девяносто девять. Лично я понятия не имею о том, что это может быть, но, судя по всему, это нечто для нас крайне важное. Я не успел прочитать все, его дневник при мне.

– То есть ты оставил его там, – подает голос Бирк, не поднимая глаз от своего блокнота.

– Да.

– Но ты ведь снял копии?

– Нет.

Олауссон переводит взгляд за окно, глаза по-прежнему полуприкрыты. Мобильник лежит на столе, рядом с папкой, где собраны материалы расследования. Мауритцен просит передать ей папку.

– Вот здесь мы кое-что обнаружили, – говорит она. – В сотне метрах от тела, на Дёбельнсгатан.

Она вытаскивает конверт, протягивает Олауссону. Тот удивленно пялится на снимки.

– Блевотина, – констатирует он.

– Да. Мы послали на анализ пробы. Результаты еще не готовы.

– Боюсь, это мое, – спешно встреваю я.

– Твое?

Мауритцон несколько раз переводит взгляд то на меня, то на снимки.

– Похоже, не слишком удачно поужинал, – объясняю я. – А тут еще этот труп… В общем, мне было плохо.

Олауссон недовольно хмыкает.

– Прошу прощения, я должен был сообщить об этом сразу, – добавляю я.

– Как давно ты вышел на работу?

– То есть?

– Я просто спросил. – Олауссон поднимает на меня глаза.

– Сегодня тринадцатый день.

– Понятно. – Он вздыхает.

– Что понятно?

– Ничего. Я же сказал: просто спросил.

Он улыбается, кладет фотографии на стол. Я спрашиваю себя, откуда у него этот шрам на груди. И еще не играет ли он со мной в кошки-мышки и вообще насколько легко он распознает вранье.

– Тогда все это нам не нужно, – делает вывод Мауритцон и убирает снимки в карман.

Папка снова переходит к Олауссону.

Бирк избегает смотреть и на меня, и на него.

Они похожи на заговорщиков, и я догадываюсь, что Олауссон все знает.

Я чувствую, как моя спина покрывается потом. Ладони становятся влажными.

– Отпечатки обуви в квартире Хебера. – Я поворачиваюсь к Мауритцон: – Мы работаем с квартирой. Криминалисты должны закончить все уже сегодня. Но там, похоже… ничего нет, кроме этих отпечатков. С большой долей вероятности это не тот человек, который стоял за контейнером на Дёбельнсгатан и не сам Хебер. Тот, кто побывал в квартире убитого, носил обувь сорок четвертого размера.

– Убийца вполне мог переобуться, – возражает Олауссон.

– Да, конечно. – Мауритцон стучит по столу костяшками пальцев, и я спрашиваю себя, делает ли она так всегда, когда раздражена. – Но насколько часто убийцы меняют ботинки с тридцать восьмого размера на сорок четвертый?.. В любом случае отпечатки обуви сами по себе бесполезны.

– А что с его мобильником? – спрашиваю я.

– Все еще не найден. – Бирк пролистывает свои бумаги. – Последний исходящий звонок с мобильника Хебера зарегистрирован возле университета, предположительно от получаса до сорока пяти минут до смерти. Но с кем он разговаривал, установить таким образом невозможно. Нам нужен список звонков, чем скорей, тем лучше. Мы вряд ли получим его раньше завтрашнего вечера. В настоящий момент телефон Хебера предположительно отключен. Если он, конечно, не покоится на дне озера Меларен.

– Мы должны найти его, где бы он ни был, – резюмирует Олауссон и поворачивается ко мне. – Так что ты там говорил насчет респондента пятнадцать семьдесят девять?

– Пятнадцать девяносто девять, – поправляю я.

– Хорошо, пусть так, – соглашается Олауссон. – Он ведь вполне может быть убийцей?

– Не думаю, – возражаю я.

– Почему?

– Кое-что не стыкуется.

– Он имеет в виду направление удара, – поясняет Мауритцон. – Если Хебер ждал респондента пятнадцать девяносто девять и явился на встречу раньше его, то вряд ли стоял бы спиной к переулку. Логичнее было бы предположить, что он смотрел в ту сторону, откуда должен был появиться пятнадцать девяносто девять, согласитесь. Если же Хебер вошел во двор позже пятнадцать девяносто девять, тем более маловероятно, что он повернулся к нему задом.

Мобильник Олауссона сигналит. Имя, высветившееся на дисплее, начинается с буквы Г – вот и все, что я успеваю заметить.

– Звучит разумно, – резюмирует Олауссон. – Что ж, будем над этим работать. И выясните, что же такого узнал Хебер. Или… – Он встряхивается и поднимается со стула. – Действуйте, у меня своя работа.

Олауссон захлопывает папку и выходит из комнаты совещаний с ней и прижатым к уху мобильником.

– Он даже не взглянул! – шепотом восклицает Мауритцон. – Я потратила на этот протокол несколько часов.

Бирк, бывший на удивление молчаливым во время совещания, переводит взгляд то на меня, то на Мауритцон, то на стул, словно ошарашенный внезапным уходом Олауссона.

– Чертов идиот, – резюмирует он.

Я поднимаюсь.

– Куда ты? – спрашивает Бирк.

– Так… почитаю немного.

– Копии, которые ты так и не снял?

– Что-то вроде того.

Бирк косится на Мауритцон, как будто только из опасения, что она уснет.

– Сумасшедший дом, – ворчит он.

Подкрепившись двумя чашками кофе, я устраиваюсь в своем кабинете с «полевыми заметками» Хебера. Фигура убитого социолога стоит у меня перед глазами темной тенью, которую я прогоняю, пытаясь сосредоточиться на чтении.