Саша принял удар стоически. Что-то хотел сказать, но поперхнулся. Трубы-то не железные. Нервы тоже. Я быстро подхватил его под белы ручки, сообщил, что всенепременно напишет и постарается учесть все пожелания. Саша утвердительно мычал и даже помахал дамам на прощание, уже прослезившись от подступающего хохотунчика. Которому мы дали полную волю (трубы, першит!), только добравшись до живительной влаги. Набегающая на берег морская пена приятно гармонировала с пеной, стекающей с полных кружек.
– Sic transit gloria mundi, – отсмеявшись и задумчиво вглядываясь в бескрайний горизонт, сказал писатель Силецкий.
– Ita vero (ага), – поддакнул я, отдавая дань второй кружке. – In pivo veritas…
Вот скажите, Силецкий или Стругацкий, так ли уж важно в данном случае? И девушка счастлива. Пиво было холодным и вкусным. Это главное.
ВРАЧ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ
Москва, лето 1980-го. Александр Силецкий закончил рассказ, поставил жирную точку. Подписался любимым псевдонимом Шушуня Майский. С удовольствием крутанул вал пишущей машинки, вытащил последний лист. Это дело надо отметить. Ну и закусь нужна соответствующая. В сладостном предвкушении скорого распития спиртных напитков, весело напевая, сварил борщ. Пахучий, наваристый, с мясной косточкой. Очистил чеснок и крепко натёр им крупный ломоть бородинского. Стол накрыл в комнате, рюмочку поставил, бутылку взял из холодильника. Аж запотела, родимая. Огурчики-помидорчики на блюдечке с каёмочкой лучком, слезу источающим, пересыпаны. Приготовил подставку под горячую кастрюлю, желая водрузить главное блюдо в центр праздничного стола. Побежал на кухню и, вцепившись в ручки пятилитровой ёмкости, поволок свежесваренный борщец к месту торжества. Почему так много сварил? Глупый вопрос. А вы борщ на раз, что ли, варите? Почему тарелочку не налил и не понёс культурно в трапезную? Тоже голому ежу понятно – к чему постоянно бегать на кухню? После третьей, пятой и седьмой, дальше как получится. На этом счастливое повествование заканчивается, уступая место трагическим событиям. Увы, такова жизнь, в один миг всё может кардинально измениться.
Что заставило Сашу поскользнуться, он не помнит, очень спешил. Пока не остыло. Помнит только первый шок от жгучей боли в нижней половине могучего тела и взлетающий из кастрюли половник, который весьма ощутимо приземлился на костяшку левой ступни. Нетрудно представить, каков ожог от пяти литров опрокинутого на себя практически кипящего борща. Вернее, тем, кто не испытывал, представить трудно. Учтите, что лето на дворе, тепло. В трусах ваял нетленку и варил борщ писатель Силецкий. Хорошо ещё, в широких семейных труселях, стрингов тогда в помине не было. Всё равно коротка кольчужка… Саша взвыл и кинулся в ванную под холодный душ. Стало чуть легче, и он решился на отважную вылазку за телефоном. Слава богу, тот был на длинном шнуре, до ванной хватило. Под струями холодного водопада вызвал скорую. Скорая приехала минут через сорок. Шипя от боли, страдалец в костюме Адама быстро открыл дверь и на бегу пригласил спасителя в белом халате в ванную, благо тот оказался мужиком.
– Что делать, доктор? Помогите! – вопил несчастный.
– А хрен его знает, что делать, – задумчиво молвил эскулап. – Я гинеколог. Все на Олимпиаде.
Саша и до этого крепкого словца не чурался. А тут целитель женских недугов впервые познал всю многогранность великого и могучего русского матерного. Ну а чем доктор-то виноват? Здраво рассуждая, на Олимпиаде ему действительно делать нечего, в отличие от травматологов и прочих хирургов-терапевтов. Жертве борща, впрочем, от этого было не легче. Вколов лошадиную дозу обезболивающего, облачённого в свободный халат на голое тело пациента отвезли в больницу, где оставшиеся на страже коновалы обмазали Шушуню Майского целебным составом и заботливо укутали мягкими бинтами.
Помните слезу улетающего ввысь олимпийского мишки? Теперь она чуть ли не символ московской Олимпиады-80. А у кого-то другие ассоциации, не менее слёзные.
– Это было на Олимпиаде, когда ко мне приехал гинеколог, – говорит с тех пор Саша за рюмочкой, завлекательно начиная рассказ об этой казусной истории.
Уважаемое руководство здравоохранения, а может, даёшь гинекологов на Олимпиаду и другие менее великие спортивные события? Заодно и акушеров. Вдруг рекорды легче родятся под бдительным присмотром специалистов…
НА ДЕРЕВНЮ БОРИСУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ
«На деревню дедушке Константину Макарычу» – кто не знает этого классического символа безадресности. Но как бы удивился Чехов, узнав, что и не такое возможно. В достославные советские годы некоторые письма из-за бугра, адресованные фэну № 1 Боре Завгороднему из Волгограда, приходили с контактными данными, в сравнении с которыми деревня Ваньки Жукова покажется образцом географической точности. «СССР. Борису Александровичу». Всё. Больше никакой конкретики. И ведь доходили послания! Вскрытые КГБ, проверенные на предмет идеологической диверсии, с помарками и купюрами (не денежными, цензурными), но доходили! Так что если Константин Макарыч числился в жандармском управлении неблагонадёжным по политической части, вполне могло и Ваньки Жукова письмецо дойти. Такие вот почтовые коллизии, Антон Павлович…
БАНТИК
Гопман шёл по коридору. Пожалуйста, никаких ассоциаций. Просто совпадение со знаменитой фразой из гениального сериала. И не менее гениальный литературный критик Владимир Львович Гопман шествовал по коридору ничем не хуже Штирлица. И коридоры свердловской гостиницы «Большой Урал» (ей довелось принимать не одну «Аэлиту») были тоже ничем не хуже коридора, по которому Штирлиц шел к Мюллеру. К кому именно шёл в этот момент Владимир Львович, история умалчивает, но точно не к Мюллеру. Фантаста или активного члена фэндома с такой фамилией на «Аэлите» не было. Может, к друзьям Володя шёл или в кабак – неведомо. С товарищем вместе шёл, так что эта история имеет вполне достоверные свидетельские показания.
Времечко было не особо раннее – близилась полночь. Хотя для фантастического конвента самое начало рабочего дня, простите, рабочей ночи. И появление в коридоре шикарного розового банта, гораздо большего, чем голова его обладательницы, Владимира Львовича насторожило. Бант появился вроде как ниоткуда и топал впереди. Владелице банта было от силы лет 9-10, не более. И куда шла девочка, также осталось неизвестным, но явно тоже не к Мюллеру. Может, в родительский номер шла с какой-то поздней репетиции торжественного детского праздника. Гордо шла. Независимо. Гопман не выдержал.
– Девочка, куда это ты так поздно? И откуда у тебя такой большой красивый бант?
Худенький Владимир Львович не особо был похож на волка из «Красной шапочки», хотя текст примерно соответствовал. И надо знать Гопмана, его саркастические интонации. Тоже далеко не волчий рык. На девочку, впрочем, сладкая ехидная велеречивость никак не подействовала, шаг не замедлился, бант к Володе передом, к концу коридора задом не повернулся. Обманутый в лучших намерениях Гопман занервничал. Заботливость ведь проявил – маленькая девочка, поздний час, полутёмная гостиница… Бантик похвалил на радость ребенку. Ребенок, однако, радости никак не показывал и продолжал молча шагать в избранном направлении. Надо сказать, что Владимир Львович в силу преподавательской деятельности больше привык общаться со студентами. А тут по неопытности в педагогической работе с детьми младшего школьного возраста засуетился мелким бесом. Игнорируют ведь кандидата филологических наук, не вступают в конструктивный диалог.
– Девочка, а девочка! Ты куда так поздно идёшь? Где родители? Почему старшим не отвечаешь? И сообщи нам, в конце концов, откуда у тебя такой красивый бант? Ну очень шикарный у тебя, девочка, бантик…
Возможно, очередная похвала бантику казалась ему удачным приёмом. Девочке, впрочем, так не показалось. И при повторной грозно-сюсюкающей тираде она, не поворачиваясь, выдала. Выдала, надо сказать, весьма коротко и предельно ясно. Звонкий детский голос отразился от мощных гостиничных стен и эхом растаял в глубине коридора.
