За окном стремительно темнело. Воздух вибрировал от магии, готовой слиться со своими избранниками — и пролиться в них силой. Барон, коротко взглянув в окно, забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Баронесса на кушетке не подавала признаков жизни, будто надеялась своей неподвижностью провести приближающихся лайи. Баронет, видимо, не в силах больше противостоять страху перед магическим откатом, вжался в кресло и, закрыв глаза, вцепился руками в подлокотники, так что побелели костяшки пальцев; нездоровый румянец, то и дело вспыхивавший на его бледных щеках, явно имел то же нервическое происхождение, что и блеск в глазах баронессы. Но внимание барона было приковано не к нему. На другой половине зала, наискосок от герцога, застонал и повалился набок молодой солдат, с виду — ровесник герцога. Герцог уловил отчётливый запах крови. И прежде чем лекарь, засуетившись вокруг страдальца, закрыл герцогу обзор, тот успел разглядеть знакомые бледно-голубые глаза и узкий треугольный подбородок. Происшествие не вызвало особого интереса, даже у баронессы. Герцог хмыкнул. Похоже, о первенце-бастарде знали все, кроме законного наследника — баронет, так и не разомкнув глаз, не замечал, что по отцовскому заказу уже расплатились, и хватал ртом воздух, будто пытался надышаться перед смертью.
Куртка Ловца приземлилась на кушетке рядом с баронессой. Герцог сглотнул. Ловец дёрнул шнурок у ворота своей рубашки, стянул её через голову, и вздох герцога потонул в волне изумления, захлестнувшего зал. Всё тело Ловца было покрыто нерукотворными узорами, цветными справа и чёрными — слева. Узоры обвивали пальцы на руках, тянулись по предплечьям, плавно перетекали с плеч на грудь и рёбра и сплетались между собой, не выходя за пределы «своей» половины тела. «Тор’лайи», — подумал герцог, и прокатившийся по залу взволнованный шёпот вторил его мыслям. Только полукровки носили на себе следы магии, зачавшей их. И сейчас один из них, используя силу стихии против неё же самой, пытался предотвратить появление себе подобных.
Барона мало заботила судьба остальных. На кушетке рядом с баронессой вполне могли найти прибежище ещё несколько женщин, но им его не предложили, и герцог с ужасом подумал, что эту защиту барон приберёг для него.
Ловец закончил.
— До рассвета, — глухо сказал он, тряхнув напоследок кистями, — неживое может пересекать круг, живое его разрушит.
У герцога отлегло от сердца. И потяжелело в чреслах.
— Следи за мышами, муж мой. — Судя по иронии в голосе баронессы, в своём защитном кругу она чувствовала себя в безопасности не только от лайи. Барон покосился на герцога. Герцог сжал бёдра и поёрзал на стуле, готовый кончить ещё до того, как начнётся буря.
После бури
Сведущие друзья, которым посчастливилось испытать на себе благосклонность лайи, утверждали, что телесные утехи с бестелесными существами — единение магических стихий с венцом проявленного мира — человеком, как поэтично обозвал сиё явление один придворный виршеплёт, — это блаженство особого рода. Ни в какое сравнение с обычным наслаждением. Герцог был любознательным молодым человеком, открытым для познания мира в любых его проявлениях — особенно если это познание сулило телесные удовольствия, — и три дня назад отправился в крохотное баронство на западной окраине королевства. Баронство — помимо своего барона — славилось тем, что здесь, вдали от цивилизации, первозданная дикая магия была особо сильна. Башни магов поблизости тоже не было, так что магической стихии — и духам лайи, которых она приносила — было где разгуляться.
Герцог просидел в обеденной зале до утра, пока буря окончательно не утихла. Всё оказалось напрасно: лайи исчезли, как и появились — не тронув даже волоска на его голове.
О лайи всякое говорили. Говорили, что они предпочитают только ярких незаурядных личностей. Но герцог был достаточно уверен в себе и собственной неотразимости, чтобы обвинить себя в посредственности. В провинции, особенно в таком захолустье, как это, хватало тех, кто считали, что склонности герцога и подобных ему — противоестественны и чужды природе, что они — не что иное, как извращённое порождение оторванных от земли и погрязших в разврате больших городов. А магические бури и лайи, которых они приносят, — естественное явление, не ведающее порока. Это предположение герцога тоже не особо обрадовало, и он отмёл его, как и предыдущее.
А может, он слишком увлёкся Ловцом и бароном, и духам это пришлось не по нраву? Да нет, любовь женщин к своим мужьям для них не преграда.
Похоже, приятели над ним просто подшутили. Тут уж, добавляли они на прощание, как повезёт — не каждый лайи испытывает интерес к мужчинам. Герцог уже видел как наяву ехидные ухмылки, которыми встретят его закадычные дружки по возвращении в столицу.
С мыслью, что в этой глуши даже лайи ничего не смыслят в настоящих утехах, герцог уснул.
Проснулся он далеко за полдень. Солнце уже миновало зенит и плавно приближалось к закату. Герцог с наслаждением потянулся. Может, с развлечениями в этом захолустье совсем беда, но спится здесь просто отменно. Герцог мог бы ещё столько же проспать — даже странно, что так рано проснулся. Прислушавшись к доносившимся со двора звукам, он тут же понял причину внезапного пробуждения.
Герцог встал, подошёл к окну и выглянул во двор. На площадке перед замком упражнялся крохотный гарнизон. Хоть какое-то развлечение. Герцог вышел на балкон. Звучали команды, бряцали мечи, маршировали солдаты. И тут чуткий слух герцога уловил едва различимые, но хорошо знакомые звуки. Прислушавшись, герцог без труда определил, откуда они доносились, и осторожно свесился через перила. Этажом ниже, на таком же балконе, как у него, только густо обвитом плющом, стоял баронет. Прячась за ветками плюща, баронет жадно, не отрываясь, пожирал взглядом отцовских ландскнехтов. С каждым солдатским движением дыхание его учащалось и становилось всё громче, словно он не был пассивным наблюдателем, а проделывал все упражнения наравне с воинами на плацу, — оно-то и привлекло внимание герцога. Блеснули доспехи, взметнулись копья, баронет судорожно вздохнул и, прикрыв глаза, опустил руку между ног. Солдаты стройным рядом двинулись в наступление, рука баронета сжалась, и он, резко повернувшись, исчез в своей комнате.
Герцог присвистнул. Вот тебе и глухая провинция! В памяти всплыли вчерашние события, испуганный голос баронета: «Отец, неужели ты отдашь меня ему?!» А мальчик не промах, попытка — не пытка. Прекрасно зная характер папеньки и его отношение к себе, мальчишка вполне мог рассчитывать на то, что тот, чисто из вредности, возьмёт и отдаст. «Делай со мной, что хочешь, только в куст не бросай!» Ай да баронет! Тут же вспомнилось и предстало в совсем ином свете, каким взглядом смотрел баронет на Ловца и как задрожал всем телом, когда тот к нему прикоснулся. Герцог думал, от страха, а оно вон как выходит. Впрочем, — герцог был с собой честным, — он сам не спускал весь вечер глаз с мага, разрываясь между ним и бароном. Вот только герцог, в отличие от наивного баронета, был достаточно опытным, чтобы понять — ему здесь ничего не светит. А проводив взглядом удаляющегося Ловца и заметив присоединившегося к нему на выходе степняка, герцог понял также, кому этой ночью повезёт больше, чем ему с баронетом, вместе взятым. Последние слова мысли направили его рассуждения во вполне определённое русло. Изначально герцог собирался уехать сразу после обеда — не хотелось оставаться в столь негостеприимном доме ни минуты, — но барона так раздражало его присутствие, что герцог не смог устоять перед искушением продлить своё пребывание здесь ещё хотя бы на день. Сейчас же к этому невинному желанию прибавился более сильный стимул.
