Все детали дня Ирина помнила с точностью разведчика.
– Кривошеин сегодня в столовке кашей кидался – завтра будет в палате подметать, – сказала она. – У Сергушиной завтра Совет дружины в десять. Потапова, в рваных колготках на линейку не пущу. Цыбастов, я слышала от тебя матерное слово. Ещё раз – и пишу заявление в милицию, понял?
– Гурьянов обещал ночью из лагеря сбежать, – нажаловались девочки.
– Игорь Александрович, проверьте ночью Гурьянова, – властно повелела Ирина. – Если он не будет в койке – выгоним из лагеря за нарушение режима. Всё, делайте «орлятский круг», и пора в палаты.
«Орлятским кругом» назывался пионерский ритуал, когда все вставали в круг, обнимали друг друга за плечи и хором негромко говорили какие-нибудь обещания или пожелания. Или же пели что-нибудь воодушевляющее.
Четвёртый отряд, потолкавшись, выстроился вдоль стен и обнялся. Игорь с одной стороны положил руку на плечи Титяпкина, с другой стороны – на плечи Маше Стяжкиной. Мальчики стеснялись обниматься с девочками, поэтому Игорь и Ирина разделяли их собой.
– День пролетел, и лагерь спешит ко сну, – забубнили все.
– Доброй вам ночи, наши ребята, – как-то интимно сказали девочки.
– Доброй вам ночи, наши девчата, – зажато сказали мальчики.
– Доброй вам ночи, вожатые наши, – хором сказали опять все. – Завтра нам в трудный путь! Начинаем операцию «Тс-с-с!».
Пионеры с облегчением освободились друг от друга и предостерегающе зашипели, прижав к губам указательные пальцы.
Это действо казалось Игорю жгучим фальшаком. «Орлятский круг» подразумевал, что пионерская жизнь – бескомпромиссная и опасная борьба, которая сплачивает борцов как братьев. Игоря ошпаривала неловкость, и тянуло яростно чесаться. Он и почёсывался, пока загонял пацанов в палаты.
В каморке вожатых Саша тоже готовился укладываться. Это летом-то, в десять вечера!.. Наверное, в детстве Саша был очень послушным ребёнком, плотно охваченным строгой опекой родителей, и до сих пор не избавился от привычки всё делать правильно. А Игорь хотел почитать в кровати. Но, как известно, по сигналу «отбой!» наступает тёмное время суток.
– Ты сможешь уснуть при свете? – спросил Игорь.
– Нужно уважать правила общежития! – ответил Саша.
Ясно: чтение обломилось. Сидеть с книжкой на веранде Игорь не желал. Он обречённо вышел на крыльцо и достал сигарету. Никакую подругу Игорь в лагере ещё не завёл, потому оставалось лишь гулять в одиночестве.
За соснами, за Волгой догорал закат; в его угасании томилась сплошная эротика: стыдливая горячая краснота и движение вниз, к постели… Сквозь мягко слепящий багрянец чёрные сосновые стволы как швартовочные тросы подтягивали синее небо к мохнатому причалу земли. Было жарко, будто в машинном отделении теплохода возле только что выключенного дизеля.
Игорь шагал по длинной Пионерской аллее, сам не зная куда. На Волгу, наверное, куда ещё здесь можно было пойти? Фигурные терема корпусов, угловатыми частями утопая в зыбком сумраке, внезапно обозначали себя среди кустов пунцовыми отражениями заката в оконных стёклах. В третьем корпусе одно окно было открыто, и до Игоря донеслось пение девочек:
– Не слышны в са-аду даже шо-ра-хи, всё здесь за-ми-рло да утра-а…
Это был настоящий вечер, без всяких дурацких пионерских заморочек.
В акациях за стендом «Слава победителям!» кто-то ворочался и хихикал.
– Ну-ка вылезай! – останавливаясь, строго приказал Игорь.
Из зарослей выбрались две девчонки – обе из второго отряда. Одну из них Игорь уже знал. Она была главной звездой физрука Руслана и главной проблемой вожатки Леночки. Звали её Жанкой Шалаевой. В неё, наглую, большеротую и глазастую, потихоньку влюблялись все старшие пацаны. Девочкой она была дворовой и, очевидно, понимала о жизни больше, чем следует в её возрасте. Её подругу, мрачную хулиганку, звали, кажется, Олей.
– Нарушаем режим? – прищурился Игорь.
– Ой, только не говорите Ленке, Игорь Саныч! – кокетливо ответила Жанка, ничуть не смущённая.
Вожатая уже была для неё Ленкой, и она уже выучила, как зовут всех мужчин в педколлективе. Н-да, оторва не пропадёт.
– Живо в корпус! – сурово сказал Игорь. – Через десять минут проверю!
Девочки недовольно фыркнули, развернулись и улезли обратно в кусты.
Игорь пошёл дальше. Над аллеей, вздрогнув, зажглись фонари. Небо сразу погасло; кроны сосен, подсвеченные снизу, превратились в медленно клубящийся потолок; пространство за стволами деревьев исчезло; акации выступили из темноты плотными кущами белой, как бумага, листвы.
Поодаль, у пищеблока, под тусклой лампочкой над служебным входом судомойка баба Нюра кормила объедками лохматого пса.
– Е-эшь, не бойся, – бормотала она. – Е-эшь, Мухтар, не о-отниму…
У бабы Нюры половина лица была перекошена параличом, и пионеры передразнивали её гримасу, поэтому баба Нюра была злая и на всех орала. Игорь удивился тихой доброте, с которой баба Нюра возилась с псиной.
Игорь обогнул Дружинный дом с тыла, чтобы никто его не увидел: не поощрялось, когда вожатые покидают территорию лагеря. На заднем дворе на лавочке сидели Наталья Борисовна, старшая вожатая, и Руслан Максимыч, физрук. Стараясь не шуметь, Игорь прокрался у них за спиной.
– Хочу такую же дачу, как у Ероныча, – негромко призналась Наталья Борисовна, положив голову на плечо Руслана. – Клубнику буду выращивать.
– Проживи сто писят лет, как Еронов, и дадут.
– Может, мне родить, Руслик? Тогда квартиру из фонда выделят.
– Пока в декрете торчишь, место в горкоме потеряешь.
– А если на полставки там остаться?
– С полставкой на квартиру не рассчитывай, – вздохнул Руслан.
Наталья Борисовна тоже вздохнула. Столько хороших возможностей – работа, квартира, ребёнок, – но одно исключает другое. Надо выбирать. И это трудно. Заводной комиссаршей Наталья Борисовна была только на работе.
Игорь дошёл до ворот пионерлагеря, размотал ржавую проволоку на замочной петле и приоткрыл створку из железных труб. На постаменте, конечно, по-прежнему возвышалась призрачная горнистка. Дощатая полоса пирса, светлея, уходила в темноту Волги. Река дышала в лицо свежестью.
Игорь пошагал по пляжу подальше от входа в лагерь. Под ногами с хрустом продавливался песок. В небе висел узкий серпик нарождающейся луны. Игорь всей душой ощущал, что рядом с ним простирается огромная и плоская пустота бесконечного плёса – будто невидимое высоковольтное напряжение вдоль воздушной линии электропередачи. Так звучала Волга. Её мистическое притяжение увлекало за собой, обрывая все привязи жизни.
От Волги лагерь был отгорожен сетчатым забором. Доступ к реке был самым непоколебимым запретом «Буревестника». Историями про утонувших детей начальство пугало вожатых куда сильнее, чем сами вожатые пугали детей историями про всякую нечисть, убивающую пионеров по ночам. Игорь невесело усмехнулся. То, что интересно, всегда оказывалось недозволенным. Нельзя купаться в реке. Нельзя ходить в лес. Нельзя соблазнять девушек. А что тогда делать? Смотреть Олимпиаду по общему телевизору?
Игорь сел на бревно, выброшенное водой и полузанесённое песком. Сзади за соснами горели фонари Пионерской аллеи. Впереди на реке еле тлели алые искры бакенов. Угасающая синева волшебной линией очертила дальние кручи Жигулей. По фарватеру шёл круизный лайнер. Он казался освещённым изнутри, точно аквариум. Сквозь телепатический шёпот течения доносилась неясная музыка. Люди плыли навстречу каким-то удивительным впечатлениям, танцевали на палубе, пили вино, шутили и смеялись, а он, Игорь Корзухин, был на все гайки и контргайки привинчен к пионерлагерю, к летней практике, к высшему образованию, к трудовой биографии…
А где-то луна серебрила исполинские щербатые грани древних пирамид. Океанский ветер трепал обрывки такелажа на мачтах Летучего Голландца. Неведомая сила поджидала самолёты в ловушке Бермудского треугольника. Ряды бессловесных каменных истуканов вглядывались в горизонт с берега острова Рапануи. Драконья челюсть Стоунхенджа скалилась разбитыми зубами. В Непале косматый снежный человек, стоя на четвереньках, нюхал следы альпинистов. В холодной глубине озера Лох-Несс бесплотно скользила тень юрского плезиозавра. Космическая навигация пустыни Наска навеки застыла в скрещениях таинственных дуг и биссектрис. Джунгли корнями медленно раздирали на куски заброшенные города индейцев майя. Стаи разноцветных рыб вились меж колоннад затонувшей Атлантиды. Ничего этого ему, Игорю Корзухину, никогда не увидеть. Почему? А по кочану.
