Молчание этого олигарха было вызвано теми же чувствами, что и Мориса Палеолога. Чего напрасно терять время – существующий механизм управления ломается на глазах, дееспособность правительства опять же на глазах тает. Нужны кардинальные перемены, о которых вслух за обеденным столом говорить глупо. Сразу после Февральской революции Алексей Путилов создаст Общество экономического возрождения России, станет сторонником продолжения войны до победного конца, поддержит Корниловский путч. И предчувствуя крах, покинет Петроград еще в сентябре 17-го года, до большевистского переворота. Активы и недвижимое имущество Путилова будут конфискованы специальным декретом Совета народных комиссаров 30 декабря того же 17-го года.
08.02
26 февраля 1917 года по старому стилю в Петрограде лидеры кадетской партии Милюков, Маклаков и Шингарев беседовали с французским послом Морисом Палеологом. Последний потом запишет в дневнике: «Заметил, что уроженец Москвы Василий Маклаков, тип истого жителя Первопрестольной, никогда не говорит “Петроград”, только “Петербург”. Спросил – “Почему?”. “Потому что Петербург – немецкий город, который не имеет права называться славянским именем. Когда заслужит, тогда буду называть Петроградом”». Подоплека с «бургом» или «градом» объяснялась тем, что в обществе царило недоверие к царской семье. Главным образом – к немке-императрице. Ее иначе как Алиса, Алиска не называли. Причем не только на улице, но и в высоких кабинетах. Палеолог продолжает: «Считая, что мои гости слишком возбуждены, слишком уж рвутся в бой с царизмом, посоветовал им запастись терпением. Но при одном этом слове “терпение” Милюков и Маклаков вскочили, как ужаленные – “Довольно терпения! Если мы не перейдем к действиям, массы перестанут нас слушать…”» Это к тому, что Февральскую революцию якобы никто не готовил, она произошла неожиданно и стихийно. Как минимум по ощущениям к перевороту были готовы и на улице, и в кабинетах. А что же в царском дворце? Неужели ничего этого не видели?
Александр Солженицын в своем «Красном колесе» пытается понять логику действий императора: «После убийства Григория Распутина государь ни в чем не мог пойти на уступки обществу. Подумали бы, что, вот, – освободился из-под влияния. Или, наоборот, – вот, боится тоже быть убитым. Под упреками жены Николай вознамерился, наконец-то, перейти к решительному правлению. Наперекор общественному мнению, во что бы это ни обошлось. Нарочно стал выбирать в министры людей, которых так называемое общественное мнение ненавидело – Голицына, Протопопова. А преданного и прежде любимого министра Николая Маклакова – уволил». Прервем цитату. Обратили внимание – и там, и там Маклаков. Да, родные братья – Василий и Николай. Первый, либерал, жаждет переворота, второй – убежденный монархист. Одна семья, одно воспитание, оба озабочены одним и тем же – как спасти государство. И рецепты – противоположные по целям – по форме одинаковые – хирургические. По мнению Солженицына, Николай II в начале 17-го года решил нанести опережающий удар – вернуть на свои места всех твердых монархистов и распустить Думу. Дождаться окончания срока ее полномочий, в конце года, и провести выборы в Думу новую, пятого созыва. И поручил Николаю Маклакову составить резкий по тону манифест, что тот и сделал. Да только император сам тут же и убоялся своей решительности. Солженицын пишет об этом: «Обессиливающие сомнения одолели государя, а нужно ли обострять, а не лучше ли – мирно, как оно все само течет, не обращая внимания на забияк. Переворот? Революция? Так это же все болтовня, во время войны никакой русский на переворот не пойдет. И армия беспредельно верна, да и смутьяны-заговорщики из Думы, тот же брат Маклакова, Василий, не решатся, хотя департамент полиции и подал на них рапорт с обвинением в подготовке заговора». В результате вместо манифеста о роспуске Думы в тот день государь начертал резолюцию на рапорте охранного отделения: «Общественных деятелей, да еще во время войны, трогать нельзя».
09.02
В ночь с 27 на 28 февраля 1917 года по новому стилю жандармы Петроградского охранного отделения произвели обыск в помещении рабочей группы Центрального Военно-промышленного комитета (ЦВПК) и той же ночью арестовали на домашних квартирах 10 из 11 членов этой группы. Напомним, что ЦВПК было общественной организацией, в которую входили представители бизнеса, профсоюзные активисты и политические деятели, в основном центристско-либерального круга – кадеты, октябристы, прогрессисты. Комитет был создан в начале Первой мировой войны, ставил перед собой задачу решать конфликты между трудом и капиталом, содействовать росту военного производства, повышать мобилизационную активность, короче – сплачивать различные слои общества в военное время. И, спрашивается, неужели царская охранка не делала различий между истинными революционерами-подпольщиками и легальными, лояльными к власти организациями? Но в том-то и дело, что лояльность царскому режиму в тот момент была уже явлением призрачным. Эдаким фантомом. В двусмысленную ситуацию попали и представители большого бизнеса. Шеф жандармского отделения генерал Глобачев докладывал министру внутренних дел Протопопову, что настроения в рабочих кварталах столицы подогреваются слухами, источник которых – руководство ЦВПК, миллионеры-фабриканты Гучков и Коновалов. А слухи очень опасные: будто полиция устанавливает на чердаках зданий и пожарных каланчах пулеметы, готовятся аресты. И здесь уже в сложном положении оказались сами полицейские чины. Не реагировать – получишь массовую манифестацию, для начала мирную, отреагируешь превентивно – то же получишь, но уже в виде протеста. Генерал Глобачев требовал ареста и Гучкова, и Коновалова, но министр не решился трогать больших людей, известных политиков. Дело ограничилось арестом именно рабочей группы. И тогда Гучков и Коновалов, пытаясь сохранить контроль над рабочим движением, показать свою заботу о людях труда, а главное, представить себя лидерами общественного движения, выступили с публичным заявлением, в котором говорилось: «Чтобы устремления рабочего класса не приобретали агрессивного характера, нельзя загонять это движение в подполье, нельзя “выемкою” выборных людей ликвидировать такое стихийное явление, как движение в рабочей среде. Как минимум арестованные должны выйти на свободу».
Согласитесь, любопытнейшая ситуация, большой бизнес пытается действовать в политике самостоятельно, но тут же оказывается между молотом и наковальней. Между царской охранкой и революционным подпольем. И в этом, пожалуй, заключался весь драматизм тогдашнего русского бизнес-класса. Хотя с победой Февральской революции поначалу будет казаться, что гучковым и коноваловым удалось оседлать ситуацию.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
