Потом эти странные приборы у него на столе. Нечто, напоминающее телефонный аппарат-переросток, и плоский черный ящичек, крышку которого дядя Джо закрыл при моем появлении. И самое главное было не в кабинете, самое главное – в другом. Все эти стратегические и политические шаги последнего месяца: изменение стиля войны, отставка, а иногда и арест многих видных фигур, в основном придерживающихся крайне радикальных политических взглядов, и одновременно примирение с белоэмиграцией.
Полковник придержал меня за руку, и я выпрямился.
– Спасибо за откровенность, Джеймс, – сказал я, осматриваясь по сторонам, – и хоть полная ясность еще не наступила, но все стало намного понятней. По возвращении в Москву я немедленно доложу ваши соображения президенту. Теперь задачей вашей службы будет выяснить, откуда именно пришли к нам столь богатые талантами гости. Я думаю, что мир, в котором строят танки с двенадцатисантиметровыми пушками и самолеты, против которых бессильно все люфтваффе, это не самое приятное для жизни место. И кстати, что означает «жить с этими парнями на разных улицах»?
Полковник кивнул.
– В разных полушариях, сэр. Я… – он всмотрелся куда-то мне за спину, в нагромождение обломков немецкой техники, сброшенной русскими на обочину шоссе, когда они освобождали проезд. – Сэр, что-то мой Томпсон мчится сюда, как будто за ним гонится дюжина апачей с томагавками. Наверное, что-то случилось.
Я обернулся. Помощник полковника бежал по дороге, спотыкаясь с непривычки в этой русской обуви, именуемой валенки. Если бы не они, то наши ноги давно бы превратились в кусок льда. Но бегать в этих валенках по утоптанному снегу – это все равно, что скакать на бешеной корове. Вот он повернул, огибая подбитый танк, и чуть не упал с непривычки, смешно взмахивая руками. Еще пара минут, и весь растрепанный, покрасневший и запыхавшийся первый лейтенант предстал перед нами.
– Эндрю, – строго сказал ему полковник Рэндолл, – сначала приведите себя в порядок, вы позорите нас перед союзниками. Потом четко и ясно доложите, ради чего вы устроили весь этот забег?
– Сэр, – сказал Томпсон, – победа! Только что московское радио сообщило, что генерал Клейст капитулировал вместе со всем своим штабом. Сопротивление немецкой группировки сломлено, идет массовая сдача в плен. В честь этого завтра вечером в Москве будет артиллерийский салют в двенадцать залпов…
Мы с полковником Рендоллом переглянулись. Лавина, сорвавшаяся с горы, набирала ход. Я на минуту задумался.
– Эндрю, пойдите, соберите всю нашу журналистскую публику, только никого не забудьте, нам в Вашингтоне за них головы оторвут. А нашему доброму ангелу, мистеру Иванченко, скажите, что мы желаем посмотреть места недавних боев в городе Сталино. В конце концов, нам было обещано показать все, что мы пожелаем увидеть. Ступайте.
Лейтенант убежал, а я посмотрел на полковника:
– Знаете, что, Джеймс, у меня вдруг возникло желание своими глазами взглянуть как на победителей, так и на живых побежденных. Если повезет, то нашим писакам могут разрешить даже взять интервью у немецких пленных и у советских солдат. Дядюшка Джо снабдил нас бумагой, способной проломить любые стены. Президент должен получить от нас с вами самую свежую и точную информацию. Возможно, что от этого зависит сама судьба Америки.
– Да, сэр, – кивнул полковник, – я тоже так думаю.
6 февраля 1942 года, около полудня.
Аэродром люфтваффе недалеко от Минска
– Герр обергруппенфюрер, – толстый майор люфтваффе стоял перед Гейдрихом навытяжку, – мы не можем выпустить ваш самолет. Командира вашего истребительного прикрытия гауптмана Шмидта увезли в госпиталь. Наш врач считает, что у него аппендицит. Приступ начался прямо в воздухе, он едва дотянул до аэродрома.
Рейнхард Гейдрих с тоской оглядел заснеженное поле, на котором сиротливо стояли две «тетушки Ю» с его людьми и восьмерка истребителей Ме-109F из состава авиакорпуса «Германия». По приказу фюрера они должны были сопроводить трехмоторные транспортные самолеты до Смоленска и вернуться.
«Проклятая страна, – подумал Гейдрих, – все не как в Европе. В Варшаве сейчас плюс пять тепла, зеленеет трава, и паненки ходят в легких демисезонных пальто. А тут – минус двадцать, ветер, снег, глушь. Говорят, что в лесах даже завелись какие-то партизаны. Надо было срочно собрать лучших специалистов и самых опасных головорезов, чтобы долететь до этой дыры, и застрять из-за не вовремя заболевшего животом пилота гауптмана. Черт бы побрал этого формалиста! Но, видимо, его предупредили о моем визите и хорошенько накрутили хвост, так что он теперь боится, как выпустить меня, так и не выпустить. Теперь придется ждать сутки, пока из Варшавы пришлют замену…»
– Нет, так не дело не пойдет! – приняв решение, Гейдрих резко повернулся к коменданту аэродрома. – Значит, так, герр майор, самолет гауптмана Шмидта поведу я лично. Я боевой летчик, прошел всю польскую кампанию. Несите сюда свой журнал полетов, я лично напишу в нем, что беру ответственность на себя, находясь в здравом уме и трезвой памяти. И помогите надеть парашют, черт вас возьми.
Час спустя «тетушки Ю» и сопровождающие их истребители оторвались от заснеженного поля и взяли курс на восток. В кабине одного из истребителей Ме109 вместо штатного пилота сидел обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих. Вслед им в эфир полетели радиограммы, предупреждающие командование люфтваффе и группы армий «Центр» о визите особо важного гостя.
6 февраля 1942 года, 14:04.
Штаб ГОТМБ-1 осназа РГК
Командир бригады генерал-майор Бережной
День начался как обычно: утром – полевой лагерь, в полдень – штаб, вечером – опять полевой лагерь. Жизнь бьет ключом и, к счастью, не по голове. Слава всем богам и основоположникам марксизма-ленинизма – сегодня не надо ехать в Кремль.
Зато прошлым вечером нас с конструктором Шашмуриным и генерал-майором Катуковым вызывали в Кремль к Верховному. Именно в такой комбинации. Вчера утром, после разговора с Катуковым, и еще одного – с Николаем Федоровичем Шашмуриным, я отправил с нарочным пакет в Кремль. В этом пакете была срочная заявка (надо было еще вчера!) на технику для пополнения 1-й гвардейской танковой бригады и эскизные проекты будущего танка Т-44, самоходной платформы на его основе под гаубицу-пушку 122 мм, противотанковую пушку 100 мм, самоходные зенитные установки 2х37 мм и 4х23 мм. Хитом сезона был проект тяжелого БМП на той же базе, способного перевозить десять человек десанта и вооруженного автоматической авиационной пушкой НС-45, которая была признана слишком мощной для авиации. Ну да, для авиации это монстр. «Яшка» после очереди из этой пушки начинает буквально пятиться, а тряска при стрельбе такая, что только первые два снаряда летят в цель, а все остальные – на кого бог пошлет. Но вот на 17-тонной БМП эта зверюга будет вполне к месту, особенно если ей будут ассистировать два пулемета калибра 7,62. Но все это надо еще утвердить. На этих эскизах должна появиться надпись знаменитым красным карандашом «И. Ст.», и лишь после того эскизы станут проектами…
Первое, что спросил вождь, выложив на стол нашу с Катуковым заявку:
– А почему так мало просите, товарищи? Мы можем дать вам значительно больше.
– Больше и не надо, товарищ Сталин, – ответил я. – Наша промышленность пока не выпускает необходимые нам самоходные системы на гусеничном ходу. А разбавить парк колесной или прицепной техникой местного производства – это значит серьезно снизить мобильность, необходимую рейдовым соединениям.
– Я вас понял, – Сталин положил руку на пачку листов с эскизами Шашмурина, – вы имеете в виду именно эту технику. Согласен, впечатляет. – Он посмотрел на конструктора. – Скажите, а почему среди предложенных вариантов отсутствует самоходная гаубица калибром 152 мм?
Николай Федорович встал.
– Товарищ Сталин, 152-мм гаубицу планируется делать на базе тяжелого танка ИС, который еще подлежит разработке, то есть фактически с нуля. Предложенная сейчас техника на семьдесят – восемьдесят процентов совместима по узлам и агрегатом с уже выпускающимся танком Т-34, что ускорит как проектирование, так и запуск в производство и освоение в войсках.
