Чутье не подвело меня: несколько дней спустя во время первого же вылета Як-9 был сбит в воздушном бою. Вел его опытный истребитель Левшенко. Он, как и я, овладел новой машиной и охотно взял ее. Но в бою на вертикальном маневре тяжелый Як-9 отстал, и его обстреляли "мессершмитты". Он рухнул вместе с пилотом вблизи аэродрома и глубоко ушел в землю.

В середине июля наш полк получил приказ сдать свои самолеты. Личный состав был перевезен в тыл, на аэродром Зимовники.

Приземлившись вблизи донской станицы, мы увидели посреди ровного поля длинный ряд совсем незнакомых самолетов. Они имели колесо на длинной стойке впереди, под мотором, и были окрашены краской мрачного неопределенного цвета.

Командир полка Морозов подвел нас к крайнему истребителю, осмотрел его, сказал:

- Подарок союзников - "аэрокобра". Надеюсь, мы укротим ее...

Переучивание на "аэрокобру", которым руководил полковник Миронов, усложнялось тем, что мы не располагали ни одним самолетом со спаренной кабиной, так называемой "спаркой". Чтобы компенсировать этот недостаток, инженеры и конструкторы, доставившие новые машины, оборудовали класс для теоретических занятий. Мы просиживали в этом классе с утра до позднего вечера, изучая кабину и шасси. "Кобра" являлась для нас принципиально новым самолетом, и, чтобы управлять ею, требовались определенные навыки. Достаточно сказать, что, например, тормоза у "кобры" были, как у автомобиля, ножные, а мы привыкли пользоваться только ручными.

Тренажи на земле показали, что не всем нашим летчикам удается быстро и безукоризненно овладеть новой машиной. Когда же дошло до полетов, случались и весьма нежелательные происшествия: один из пилотов разбился, другой выпрыгнул с парашютом, покинув "кобру". Николай Остапченко, забравшись на высоту, чуть было не приземлился на том свете. Его машина, потеряв скорость, в один миг перешла в штопор. Хорошо, что Остапченко не растерялся и не выпрыгнул из машины (в такой ситуации "кобра" и после прыжка мало кого отпускала живым, не ударив смертельно своим килем). Уже у самой земли ему удалось вывести машину из штопора.

У тех, кто летал на Як-1, заокеанский подарок не вызывал особого восхищения. И все же "кобра" была современной боевой машиной, сделанной на уровне хороших истребителей периода войны. Спустя две недели мы ужо выполняли на "кобре" учебные задания.

В середине августа, освоив на "кобрах" все испытанные приемы атак и обороны, отработав самые эффективные боевые порядки, коллективный взлет и т. п., мы перелетели на свой аэродром вблизи Ростова. День возвращения полка на фронт оказался знаменательным: он совпал с началом штурма укреплений противника на реке Миус войсками Южного фронта.

Советская артиллерия в то утро несколько часов вела ураганный огонь по немецким укреплениям. Стрелковые части и танки стояли на исходных рубежах, готовые к прорыву обороны. Земля в тот августовский день окуталась дымом, сквозь который во многих местах пробивалось пламя. Величественная картина битвы была видна с высоты на много километров.

Мы, летчики-истребители, все внимание сосредоточили на наблюдении за воздухом. Фашистские бомбардировщики должны были непременно прийти сюда.

Мы ходили над районом битвы, то снижаясь и разгоняя вражеские самолеты, то набирая высоту (такой способ барражирования у нас назывался "качать люльку"). В определенных районах наша группа, развернутая по фронту, одновременно разворачивалась на 180 градусов. "Кобры" легко брали высокие горки, и превосходство в высоте создавало нам явное преимущество.

Две группы бомбардировщиков "Хейнкель-111" мы обнаружили на большом расстоянии. Наш ведущий предупредил, что в атаку пойдут две четверки, а одна останется для прикрытия.

Сблизившись, я повел свою группу на врага. Удар с высоты со стороны солнца был неотразим. Огонь семи огневых точек "кобры", в том числе пушки и шести крупнокалиберных пулеметов, в таких ситуациях особенно эффективен. Я атаковал ведущего. На расстоянии 150 метров "хейнкель" оказался таким большим, что я даже растерялся, куда бить. Потом прицелился в мотор, открыл огонь. Видимо, я стрелял дольше, чем было нужно. "Хейнкель" вспыхнул сразу. Его соседи шарахнулись в разные стороны, высыпав бомбы на пустые поля.

Все ведущие пар моих двух звеньев успешно обстреляли других бомбардировщиков, отчаянно удиравших с поля боя. А тем временем к нам приближалась еще одна группа "хейнкелей". Она была уже недалеко и находилась на одной с нами высоте. Забираться на высоту - значило для нас потерять драгоценные минуты, в течение которых противник сбросит бомбы на наши войска. Четверка прикрытия, образовавшая над нами "крышу безопасности", давала нам возможность атаковать и из того положения, в котором мы находились.

Сноп уничтожающего огня, выпущенный моим самолетом, догнал еще один вражеский бомбардировщик. Его моторы вышли из строя, он потерял опору и повалился к земле.

Мы возвращались на аэродром, довольные "коброй", особенно мощностью ее вооружения.

На следующий день вылетели в том же направления и сразу наткнулись на "мессершмиттов". Они ждали нас Бой завязался кучный, тесный, самолеты вмиг перемешались. Пока я преследовал одного Ме-109, Остапченко, немного отстав, встретил несколько самолетов и потерял меня. Атакованный мной "мессер" уже падал вниз, а я все не мог разыскать своего ведомого. Пришлось продолжать бой в группе.

Около получаса наша шестерка, а затем уже пятерка дралась с десяткой "мессершмиттов". Отвага советских летчиков и сокрушающий огонь оружия обеспечили нам победу - мы очистили небо от противника, советские бомбардировщики вышли на цель и возвратились домой бот потерь. А мы вернулись на свой аэродром, но без Николая Остапченко. И вдруг, уже заходя на посадку, я увидел на краю поля "аэрокобру", окутанную дымом. Что за самолет? Почему он очутился за пределами ровной полосы?

На стоянке меня встретил Моисеев. Прыгнув на крыло машины, он стал что-то кричать. Я не расслышал его слов, но по выражению лица догадался, что техник пребывал в хорошем настроении.

История, происшедшая с Николаем Остапченко, в изложении Моисеева рисовалась не столько драматической, сколько веселой, хотя речь шла о жизни и смерти.

Потеряв меня, Николай, оказывается, "привязался" к какому-то другому самолету и вышел вместе с ним из карусели. Только тогда он понял, что доверчиво пошел за... "мессершмиттом". Не успел опомниться, как по его самолету полоснула очередь. Бензобаки и пропеллер получили пробоины. Николай бросил машину в пике, чтобы избежать новой атаки. А выйдя из пикирования, почувствовал, что лететь трудно: мотор трясло, а следом за "коброй" тянулась ленточка распыленного бензина.

Когда он все-таки добрался до своего аэродрома, те, кто находился на земле, увидели, что "кобра" Остапченко загорелась. Ковачевич бросился к радиопередатчику и приказал летчику покинуть машину. Но Николай все-таки посадил "кобру". Выскочив из кабины, он бросился прочь от самолета. А пробежав несколько метров, почувствовал, что ему мешает какая-то тяжесть Только тогда Остапченко заметил, что не снял парашют и он бьет по ногам. Наклонившись, чтобы отцепить ремни, летчик с ужасом увидел, что следом за ним с горки катится его горящая "кобра". Катится и горит. Тут уже было не до того, чтобы снимать парашют! Остапченко побежал дальше, не сообразив, что надо свернуть в сторону. К счастью, на выручку ему подоспели на машине летчики и техники. Кто-то крикнул, чтобы Николай опомнился, остальные бросились к "кобре", остановили ее, песком сбили пламя на крыле. Я, оказывается, застал последний кадр этой истории. "Кобра" была уже потушена, а Николай, обрадованный тем, что пострадало только одно крыло, рассказывал товарищам, что с ним произошло в воздухе. Заметив меня, мой ведомый прервал свои воспоминания, приблизился ко мне вплотную и виновато сказал:

- Черт его знает, как оно получилось... Самолетов было, как на ярмарке. Все смешалось. Бросился к одному - не семнадцатый, к другому - чужой, ну, думаю, третий - уж наверняка твой... Это и подвело под монастырь. Как полоснул меня "мессер" - стрелки на приборной доске запрыгали, в глазах замелькало. Нырнул к земле, и, как видишь, она спасла...