Расчищенный от снега аэродром уже с утра позволял начать полеты. В набитом до отказа КП зуммерил телефон и непрерывно слышался голос начальника штаба Виктора Семеновича Никитина. Карта с нанесенной боевой обстановкой, висевшая на деревянной стене, чуть шевелилась от порывов ветра. Возле нее толпились командиры и летчики. Мороз стоял лютый, продрогли мы все основательно. Но один взгляд на карту способен был согреть любого: линия фронта пролегла уже вблизи Котельниково!

- Если так будем продвигаться вперед, успеем к курортному сезону в Алупку, - разглядывая карту, замечает Амет-Хан.

Женя Дранищев, как обычно, ловит каждую мысль, чтобы развить ее на свой собственный лад.

- Оно, может, и так, - немедленно откликается он, - но насчет курортного сезона в Алупке - дело, на мой взгляд, сомнительное...

Амет-Хан порывисто оборачивается к Дранищеву. Несколько мгновений они разглядывают друг друга. После холодной бессонной ночи лица у обоих серые. Оба прячут носы в поднятые меховые воротники. Дранищев даже бороду прикрыл теплым шарфом.

- Мне кажется, ты просто забыл, кто в данном районе хозяин неба, задиристо произносит Амет-Хан. Но Женю Дранищева трудно сбить с толку.

- Ясно, кто, - живо откликается он. - Девятый гвардейский, в котором служит доблестный сын Алупки Амет-Хан Султан!

- И не менее известный сын героического Ленинграда Евгений Дранищев, - не без ехидства уточняет Амет-Хан. - Ну как, знаю я твою биографию? - уже другим тоном произносит он.

- Только в общих чертах, - смеется Дранищев. - Если рассмотреть этот вопрос глубже, то можно установить, что я родился недалеко от солнечного Крыма, в не менее солнечном городе Шахты.

- Прекрасно! - оживляется Амет-Хан. - Значит, мы сначала побываем у тебя на родине, а потом у меня. Иначе говоря, нас ждут два радостных праздника. Руку, друг!

Если завязался разговор между Амет-Ханом и неистощимым на острое слово Дранищевым, мы все умолкаем. Тут только успевай слушать, они и слова вставить не дадут!

На сей раз дружеская перепалка оборвалась внезапно: по телефону было принято боевое задание. Шестаков стал о чем-то советоваться с Верховцом и Никитиным. Первый вылет с нового аэродрома - дело ответственное и для командиров, и для летчиков.

Воспользовавшись наступившей паузой, я протиснулся поближе к карте, чтобы лучше все рассмотреть. Мне знакомы все аэродромы, станции, города. На этой большой территории теперь развернулись бурные события, ставшие известными всему миру. Я здесь все знаю. Вот бы поручили мне водить группы на штурмовку, прикрытие или сопровождение! Уж я бы постарался везде успеть и со всем управиться. Самолет у меня новый, исправный, летать бы и летать.

- Идем на штурмовку аэродрома Гумрак! - вывел меня из задумчивости голос командира полка.

У меня екнуло сердце: неужели я не полечу в этой группе? Ведь я знаю на аэродроме в Гумраке каждое строение, каждую стоянку...

- Идем тремя шестерками. Одна прикрывает, две - для непосредственного удара.

После небольшой паузы подполковник Шестаков называет мою фамилию.

- Я слушаю, товарищ командир!

- Поведете шестерку воздушного боя. Наверное, я пошевелил губами или сделал какое-то движение, выдающее нетерпение.

- Спокойно, - поднял руку командир. - Тебе знакомы тут все стежки-дорожки, и сам бог велел именно тебе проштурмовать их огнем. Поэтому и посылаю тебя на верхотуру.- Шестаков взглянул на комиссара, тот одобрительно кивнул. - Только помни: не отвлекаться. Сразу попадешь под очередь "эрликона". Кстати, ориентирование на высоте потребует немного внимания... В Гумраке находится добрая половина транспортной авиации Паулюса. Порядочно там и истребителей, Если они успеют взлететь, будет жарко. Задание получено от самого командарма. Ясно?

- Ясно, товарищ командир!

- Нападаем с юга, от центра Сталинграда. Отсюда чаще всего заходят фашистские самолеты. По машинам!

Пытаясь спасти окруженную в Сталинграде группировку, немецкое командование организовало так называемый воздушный мост от Ростова и Зимовников до Сталинграда. На маршруте этого моста действовали аэродромы котла - Гумрак, Питомник, Воропоново. Нам и поручили вместе с другими полками уничтожать транспортную авиацию противника на земле и в воздухе.

Ничто не способно так поднять настроение и вызвать боевой энтузиазм у летчика, как зримость поставленной задачи и предчувствие успеха.

Гумрак, который когда-то был моим родным аэродромом, встретил нас густой огневой завесой. "Эрликоны" били прежде всего по тем "якам", которые обрушивались на них с неба. Первым пошел на цель командир полка. За ним ринулись Амет-Хан, Алелюхин, Королев, Бондаренко, Серогодский. Моя шестерка держалась в это время сверху.

Шестаков с ходу поджег Ю-52. Вслед за тем вспыхнуло еще пять транспортных тяжеловозов. Аэродром затянуло дымом. Только в отдельных местах сквозь него выбивалось пламя.

В воздухе появились немецкие истребители. Их было больше, чем "яков". Но нас вдохновляла отважная атака Шестакова и его группы. Мы быстро разобрали пары "мессершмиттов" и отвлекли их от штурмовиков.

Для моей шестерки это был скорее бой на отвлечение. Мы упорно кружили над "мессерами", атаковали их и вовремя уходили из-под обстрела. Это продолжалось до тех нор, пока ведущий не подал команду на сбор. Выйдя из боя, "высотники" пристроились к основной группе. Обидно было только одно: моя шестерка не сбила в тот раз ни одного "мессершмитта".

Приземлившись, снова собрались на КП. Подполковник Шестаков доложил штабу армии об уничтоженных и уцелевших транспортных самолетах противника. Мы слышала его разговор и догадывались по ответам обо всем, что говорилось командиру полка. Нашему полку вместе с другими предстояло перерезать воздушную артерию, связывавшую окруженную группировку противника с внешним миром. Наземные части, блокировав противника, продолжали сжимать кольцо, а нам было приказано закрыть над котлом небо...

Командир полка начал разбор вылета. Он умел это делать блестяще. Казалось, что у него несколько пар глаз - так много он видел и замечал. Всесторонне проанализировав и взвесив действия шестерок, он резюмировал:

- Хорошо действовали пилоты!

Такая оценка означала, что Шестаков удовлетворен вылетом, и мы облегченно вздохнули. В подобных случаях командир полка никогда не омрачал настроение летчиков обидными упреками за отдельные промахи. Наоборот, если были к тому основания, он искренне восхищался проявлением инициативы, находчивости, мужества, готов был при всех обнять того, кто отличился. На этот раз командир особенно тепло говорил об Амет-Хане, Алелюхине, Королеве, Бондаренко, Будановой, Серогодском, вместе с которыми он добился ощутимого успеха в Гумраке.

Я был неудовлетворен действиями своей группы, и Шестаков заметил мою подавленность.

- Чем расстроен, Лавриненков? - спросил он.

- Не сбили ни одного "мессершмитта", товарищ командир.

- Что значит "не сбили"? - вскинулся Шестаков.- А шесть транспортных разве не ваши? Вы хорошо дрались, не подпустили к нам немецких истребителей, вернулись без потерь. Отлично выполнено задание!..

Снова зазуммерил телефон - нам передали очередные приказы из штаба армии. Боевая жизнь, как говорят, вошла в свою колею.

Летчики перебрались в хату, где были сооружены двухъярусные нары, техники углубили свои землянки, расположенные возле самого аэродрома (им приходилось по ночам периодически прогревать моторы машин). Летчицы Буданова и Литвяк пристроились в комнатушке на КП. Таким образом, каждый имел теплый уголок для сна и короткого отдыха.

Еще в октябре по приказу штаба армии в полк прибыли четыре летчицы, из числа которых было создано звено под командованием старшего лейтенанта Беляевой. В него вошли Буданова, Литвяк, Кузнецова. Четыре летчицы вместе с нашими девушками - парашютоукладчицами, вооруженцами, механиками, связистками - образовали целое женское подразделение.