Когда я отстранился, его взгляд вновь был осоловелым – наверное, мой ничем не отличался – и мне пришлось потратить несколько мгновений на то, чтобы унять колотящееся в панике сердце.
– Что ж, – я откашлялся и усилием воли заставил себя говорить твердо. – В награду за твое искреннее признание, я дам тебе то, чего ты жаждешь.
Большим пальцем я провел по линии его челюсти, вниз по шее к ключице, взглядом следя за этим медленным движением и испытывая удовольствие, слыша, как участилось дыхание Нигелля.
– Но, думаю, сначала твоя эгоистичная невнимательность требует наказания.
Кажется, я услышал «да» или, может, это был просто бессвязный стон. Как бы там ни было, ответ был так тих, что казался мяукающим рыком большой кошки, испытывающей боль.
Поднимаясь с кровати и давая себе время успокоить быстро бьющееся сердце, отдающее стуком в ушах, я провел завитком хлыста по его стопе.
– Тридцать семь. И за каждый раз ты получишь удар хлыстом точно так же, как обещанные толчки потом. Справедливо, шлюха?
– Ты щедр, господин.
И я приступил. Я не намеревался сломать его, как Фионн, лишь хорошо разукрасить и причинить жгучую боль, которая его изнурит. Я сосредоточился на ягодицах и бедрах, иногда уделяя внимание спине. По моему указанию он считал вслух, сначала твердым голосом, потом сквозь стиснутые зубы, а иногда и прерываясь на захлебывающиеся стоны – и все это хорошо отображало силу ударов. На пятнадцатом он зашипел от боли. На двадцатом начал всхлипывать и полностью повис на руках.
На двадцать пятом я решил перевести дух и поправил веревки, удерживающие его в вертикальном положении.
– В следующий раз ты будешь считать?
– Буду, господин, – тяжело дыша. Я ослабил веревки, и Нигелль, испытывая боль, неуклюже накренился вперед. Но я уговорил его отвести бедра назад, и теперь он не стоял на коленях, а наклонялся вперед, выставляя напоказ исполосованные и покрасневшие ягодицы.
– Ты будешь удерживать эту позу.
– Да, – во рту у него пересохло, поэтому голос раздавался скрежетом, – господин.
Когда хлыст опустился в тридцать седьмой раз, с моего лба уже лился пот, а руку тянуло от усталости – утром будут болеть мышцы. Но его ягодицы и бедра были прекрасны: розовые, припухшие и теперь, когда он расслабил напряженные мышцы ног, мягкие на вид.
Не переставая любоваться им, я быстро зашел Нигеллю за спину и – он даже не успел прийти в себя после наказания – резко вошел в него твердым и более чем готовым к соитию членом, грубо врываясь сквозь тугое кольцо мышц еще до того, как с его уст сорвался вскрик.
И тогда, Эрос милосердный, я начал трахать его.
Можете смеяться, но да, я считал. Но больше не для того, чтобы вести счет – в подобных вопросах я не опускаюсь до таких банальностей – а для того, чтобы сдержаться. Потому что я хотел видеть его хорошо оттраханым, хотел быть уверенным, что к утру у него все будет болеть, что он не скоро забудет ощущение меня внутри него. Если бы я не считал, то уже разорвал бы его.
Счет. Десять в быстром темпе, потом… о боги, мне этого не вынести. Пять раз спокойно, закусив губу и слушая, как он умоляет о разрядке, пока я ласкаю его изнутри. Медленно и чуть под другим углом еще пять толчков, успокаивая нас обоих, упиваясь окружающим меня жаром. Затем я остановился. Только что отхлестанная плоть горела огнем, касаясь моей кожи.
– Боги… – прошептал я, уткнувшись ему в спину. – Нигелль, Нигелль, почему так долго?
Я был ошеломлен и больше не знал, что сказать. Поцеловал его в плечо, а он лишь повторял, снова и снова, тихим шепотом:
– Господин… господин… господин…
Лорд Нигелль – мой господин, командующий королевской армией, находился подо мной, в полной моей власти, и лишь вскрикивал, умоляя, чтобы я пользовал его дальше.
Выскользнув из него, я отодвинулся, и, клянусь, милорд всхлипнул от потери, будто ребенок. Я потянул его назад к себе, еще назад, шире раздвигая его ноги, пока он уже не держался на коленях, а висел, полусогнувшись, ягодицы призывно открыты для меня. Тогда я схватил пальцами его бедра, поднял его и вновь вошел.
Пять. Притянул его к себе, медленно, вновь целясь в его удовольствие, слушая его крики, контролируя каждое движение его тела. Еще десять, насаживая на себя, будто он был неодушевленной игрушкой с дыркой, слушая, как он зовет меня. Мои руки с силой стискивали его, пальцы впились в кожу, словно когти. Я переместился, собирая подушки, до которых мог дотянуться, и подложил их ему под бедра, и с этой шаткой поддержкой дал волю своей жадности, уверенный, что двух оставшихся раз мне не хватит, и сейчас брал его быстро неглубокими толчками, будто он действительно сука в течке.
Следующий раздавшийся вскрик принадлежал мне, имя Нигелля эхом разнеслось по комнате, смешиваясь со словами проклятий и именами богов. Я резко толкнулся – марионетка, управляемая струной фаллоса – намереваясь войти глубже, а потом рухнул на него, руками обвив талию, крепко с жадностью прижимая к себе, оглушенный оргазмом.
Я – эроменос. И обучен любви. Но, клянусь, еще никогда не кончал с такой силой. Ни, конечно, до этого, ни после. Будто наружу выплеснулась вся страсть, копившаяся в течение трех сезонов. И когда я пришел в себя, то мне не хотелось ничего, только облокотиться на него и отдышаться, словно я на самом деле был рабовладельцем, любующимся измученным телом подо мной и не обращающим никакого внимания на неудобства, которые может испытывать моя игрушка.
Но я был ненастоящим господином. Почти сразу поднялся, хотя мое сердце стучало, как бешеное. Подойдя к Нигеллю спереди, убрал подушки и притянул к себе, пока его вес вновь не пришелся на ноги. Развязав веревки, я увидел, что кожа на запястьях содрана, но не сильно, а пальцы лишь немного похолодели от стягивавших руки пут.
Удовлетворенный, снова привлек милорда к себе, грудью к груди, зажимая между нашими животами его член, все еще подергивающийся от возбуждения. Я поцеловал его с нежностью в лоб, щеки и шею, а потом с силой в губы, застонав в его рот, пробуя на вкус его боль и желание. Когда я отстранился, его глаза были приоткрыты.
– Пожалуйста, – сказал он. – Сильвен, пожалуйста, позволь мне…
Столько мучений за сегодня, и никакой разрядки. От его просьбы у меня закружилась голова, и, клянусь, если бы только что не кончил в третий раз за столь короткий срок, то вновь бы был готов.
– Да, Нигелль. Милорд, господин, моя шлюха, да, – я поцеловал его снова. – Все, что угодно, для такого потрясающего мужчины.
Толкнув его назад на подушки, я опустился перед ним на колени и усмехнулся, чувствуя, как во мне поднимается озорство.
– Только будь внимателен, потому что скоро твое мастерство должно стать столь же искусным, – и, сказав это, сомкнул губы вокруг члена и принялся сосать.
========== Часть 21 ==========
Постепенно сбрасывая оковы сна, я понял, что лежу именно в той позе, в которой уснул, – на боку, а милорд, свернувшись калачиком, прижимается ко мне, обжигая кожу жаром истерзанных бедер. Небо было бледно-голубым, солнце только начало подниматься, и утренняя прохлада заставляла наши тела искать тепло друг друга. Еще до конца не проснувшись, я двинул бедрами вперед, похотливо притираясь к тому, к чему прикасался.
Его ягодицы.
Вмиг придя в себя, я застыл, но Нигелль лишь провел лодыжкой об мою ногу, открывая взгляду расселину и промежность. Мне стало любопытно, и, черпая храбрость в утреннем вожделении, я нажал пальцем на его все еще скользкий вход, пока фаланга с легкостью не вошла внутрь.
Он выгнул спину, но не проснулся, лишь что-то дремотно проворчал. И неудивительно. Улеглись мы почти под утро, и милорд был, как выжатый лимон, когда рухнул на кровать. Мне оставалось только укрыть его одеялом.
День весеннего равноденствия обычно проходит в неторопливой праздности и завершается пиром. Но тут я вспомнил о запланированной ранней встрече с королем. Речь пойдет о черном порохе и огнестрельном оружии. Многое я бы дал, чтобы превратиться в невидимку и там присутствовать. Молодой дипломат, получивший отказ прошлым вечером, несомненно, выместит злость в переговорах о цене.
