У меня едва не остановилось сердце.

Капитан заманил обезглавленную и все более деморализующуюся армию мятежников в ловушку. Началась мясорубка, и лишь малая численность и крайняя измотанность солдат не позволила Отряду сбросить противника с перевала. Не помогло и благодушество Взятых. Один свежий батальон или один удар магии могли бы принести нам в тот день победу.

Я ухаживал за Вороном уже в пути, уложив его в последний фургон, покативший на юг. Он будет приходить в себя еще несколько дней. Само собой, на меня легли заботы и о Душечке, но я не жаловался – один ее вид прекрасно разгонял тоску очередного отступления.

Быть может, именно этим она вознаграждала Ворона за его великодушие.

– Это наш последний отход, – пообещал Капитан. Он-то не назовет его отступлением, но ведь он и не штабная крыса, у которой хватает наглости называть отступление «наступлением в противоположном направлении» или «перегруппировкой в тыл». Правда, Капитан не упомянул и тот факт, что любой следующий отход произойдет уже после конца войны. Дата падения Чар станет датой смерти империи Госпожи. И она же, по всей вероятности, станет последней датой в Анналах, подведя черту под историей Отряда.

«Покойся в мире, последнее из солдатских братств. Ты было для меня домом и семьей».

Теперь до нас дошли новости, которые придерживали, пока мы сражались на Лестнице Слёз. Несколько армий мятежников наступают с севера, продвигаясь чуть западнее маршрута нашего отступления. Перечень захваченных городов оказался длинным и удручающим даже со скидкой на допущенные осведомителями преувеличения. Потерпевшие поражение солдаты всегда преувеличивают силу противника – это убаюкивает их самолюбие, заподозрившее собственную ущербность.

Шагая рядом с Ильмо вниз по длинному и пологому южному склону перевала в сторону плодородных фермерских земель севернее Чар, я сказал ему:

– Когда-нибудь, если ты увидишь, что поблизости нет Взятых, попробуй намекнуть Капитану, что было бы очень мудро понемногу начать разделять понятия «Отряд» и «Душелов».

Он как-то странно взглянул на меня. В последнее время многие старые товарищи поглядывают на меня именно так. После смерти Твердеца я стал раздражителен, мрачен и неразговорчив. Впрочем, я и в лучшие времена не считался душой веселой компании. А сейчас мою душу придавливала тяжесть. Я даже отказал себе в обычной отдушине и почти перестал вести Анналы из страха, что Душелов каким-то образом узнает, что именно я там написал.

– И вообще было бы лучше, если бы столь тесной связи никогда и не было, – добавил я.

– Но что же там произошло? – Все в Отряде знали только голые факты – Твердец убит, Повешенный погиб. Из всех солдат уцелели только я и Ворон. Но каждого мучила неутолимая жажда подробностей.

– Я ничего не могу рассказать. Но все же передай ему мои слова. Когда рядом не будет Взятых.

Ильмо что-то прикинул в уме и пришел к довольно точному заключению.

– Хорошо, Костоправ. Скажу. Побереги себя.

Обязательно поберегу. Если позволит судьба.

В тот же день мы получили известия о новых победах на востоке. Опорные пункты мятежников уничтожались один за другим с той же скоростью, какую могла развить имперская армия на марше.

И в этот же день мы узнали, что все четыре северные и западные армии мятежников остановились для отдыха, пополнения и подготовки к наступлению на Чары. Ничто уже не стояло между ними и Башней. Ничто, кроме Черного Отряда и прибившихся к нему солдат, уже познавших горечь поражений.

По небу ползла крупная комета, зловещий символ всех наших неудач.

Конец был близок.

А пока мы отступали, и уже близилась последняя встреча с судьбой.

Я должен записать последнюю подробность, связанную со смертью Твердеца. Когда мы находились в трех днях пути к северу от Башни, мне приснился еще один сон наподобие того, что измучил меня на вершине перевала. И золотистое существо из сна, который мог быть вовсе и не сном, пообещало мне: «Моему верному нечего опасаться». Мне вновь позволили на мгновение увидеть восхитительное лицо, от красоты которого замирало сердце. Потом оно исчезло, и вернулся страх – столь же сильный, как и прежде.

Проходили дни. Оставались за спиной мили. Над горизонтом показался огромный уродливый блок Башни. А на ночном небе все ярче разгоралась комета.

Земля медленно становилась серебристо-зеленой. Рассвет разбрасывал по окольцованному стенами городу алые перья. Золотые искорки веснушками усеивали городские укрепления в тех местах, где солнце касалось росы. Туман начал стекаться в низины. Протрубили утреннюю смену часовых.

Лейтенант козырьком приставил к глазам ладонь и прищурился. Хмыкнув с отвращением, он взглянул на Одноглазого. Чернокожий коротышка кивнул.

– Пора, Гоблин, – бросил Лейтенант через плечо.

В лесу зашевелились люди. Гоблин опустился на колени рядом со мной и выглянул из кустов. Он и еще четверо переоделись бедными горожанками и обмотали головы шалями. Каждый держал деревянный шест со свисающим на конце глиняным кувшином, замаскировав оружие под одеждой.

– Идите. Ворота открыты, – сказал Лейтенант. Пятеро зашагали вниз по склону холма, держась опушки леса.

– Будь я проклят, но как все-таки здорово вновь заняться такими штучками, – сказал я.

Лейтенант улыбнулся. С того дня, как мы покинули Берилл, он улыбался очень редко.

Пять фальшивых женщин, маскируясь в тени, приближались к ручью возле ведущей в город дороги. Несколько городских женщин уже шли туда же набрать воды.

К воротам мы рассчитывали подобраться без особых хлопот. Город был переполнен незнакомцами, беглецами и маркитантами мятежников, гарнизон невелик и службу нес спустя рукава. У мятежников не было причин предполагать, что Госпожа нанесет удар так далеко от Чар. Городок не имел никакого военного значения.

Кроме одного. В нем находились двое из Восемнадцати, посвященные в тайны стратегии мятежников.

Три дня мы таились в этих лесах и наблюдали. Перо и Странник, недавно ставшие членами Круга, проводили здесь медовый месяц, после чего должны были отправиться на юг и присоединиться к наступающим на Чары.

Три дня. Трое суток без костров в холодные ночи и горячей пищи. Три дня прозябания. И все же уже несколько лет у нас не было такого бодрого настроения.

– Думаю, мы сцапаем их тепленькими, – высказался я.

Лейтенант подал знак. Несколько человек отправились следом за фальшивыми старухами.

– Кто бы ни придумал этот план, он знал, что делает, – заметил Одноглазый. Он тоже был возбужден.

Как и мы все. У нас появился шанс показать, что нам удается лучше всего. Пятьдесят дней мы провели за грубой физической работой, подготавливая Чары к нападению мятежников, а пятьдесят ночей мучились, представляя будущую битву.

Еще пять человек направились к ручью.

– Из ворот выходит группа женщин, – сообщил Одноглазый. Напряжение нарастало.

Женщины гуськом направились к ручью. Это паломничество не прекратится весь день, если мы его не прервем. Внутри городских стен нет источника воды.

В желудке у меня внезапно потяжелело – наши лазутчики уже поднимались вверх по склону, направляясь к воротам.

– Всем быть наготове, – приказал Лейтенант.

– Лучше разомните мышцы, – посоветовал я. Физические упражнения помогают рассеять нервную энергию.

Сколько бы лет ты ни тянул солдатскую лямку, близость сражения всякий раз порождает страх. Эту заразу обязательно подхватывают многие. Зато Одноглазый всегда выходит на дело, сперва убедившись, что судьба вычеркнула его имя из своего списка.

Лазутчики поздоровались с горожанками писклявыми женскими голосами. К воротам они подошли без приключений – маскарад сработал. Стражником оказался башмачник из городской милиции, деловито вгонявший бронзовые гвозди в подошву сапога. Его алебарда стояла у стены в нескольких футах поодаль.