Она взяла кофе, приподняла кружку, молча благодаря. Кофе можно бы и погорячее, но, видимо, парень откуда-то его принес, шел с ним по улице.

– Сколько я должна?

– Пять минут разговора. Столько же времени, сколько я потратил в очереди. Но это после того, как вы закончите свои дела.

– Это не так быстро.

– Отлично. Я пока изучу наиважнейшее сочинение… – Закрыв книгу, он зачитал название с обложки: «Священная книга женских тайн в одном томе. Женское колдовство, ритуалы богини, заклятия и другие женские искусства».

Кто-то из студентов с недовольством обернулся. Исма сунула ноутбук в рюкзак, допила кофе.

– Можете проводить меня до супермаркета.

За короткий путь до супермаркета она успела узнать, что юноша бросил работу консультанта по менеджменту и набирается опыта жизни вне офиса, в том числе отправился в гости к бабушке и дедушке с материнской стороны, в Амхерст, город, любимый с детства, где он всегда проводил летние каникулы.

Пока она пыталась выбрать какой-то из малосимпатичных сортов помидоров для запланированной на вечер пиццы, Эймон отошел и вернулся с банкой сливовидных помидоров и с зеленью для салата, который она готовить не собиралась.

– Рукола, – объявил он, преувеличенно раскатывая «р». – Хорошее название для итальянского танца или для мази от бородавок.

Никак Исма не могла взять в толк, пытается ли парень произвести на нее впечатление или он из тех, кто упивается собственным обаянием. Дождавшись, когда она сложит все покупки, он подхватил ее рюкзак с прилавка и закинул на плечо, примолвив, что ему нравится это ощущение, будто снова стал школьником, – можно ему немножко пройтись так, с рюкзаком?

Она подумала: он выставляет напоказ свои изысканные манеры, у таких, как он, это вменяется в заслугу. Но когда она сказала, что не нуждается в подобном рыцарстве, он возразил: не рыцарство, а прямая его противоположность – навязывать даме свое общество лишь потому, что ему одиноко и лондонский акцент – наилучшее лекарство для него в таком состоянии. Вот они и пошли дальше вместе, направились в ближайший лесок, уж очень хороший выдался день. По дороге он попросил сделать крюк через Мэйн-стрит (название улицы он произнес чуть высокомерно, как человек, явившийся прямиком из метрополии) и остановиться возле уличного одежного магазина – она едва успела перейти дорогу и снять с карточки двадцать долларов, как он уже вынырнул из магазина в дорогих прогулочных башмаках, и рюкзак явно прибавил в весе.

В лесу было слякотно, и все же радовал свет, проникавший сквозь колючие ветки, и ревела река, вздуваясь от талого снега. Оба подняли воротники, спасаясь от капели. Юноша весело вскрикивал, когда крупные холодные капли шлепались ему на голову, хвалил стильную защиту, которую обеспечивал Исме шерстяной тюрбан, и сравнивал ее с Гретой Гарбо. Время от времени слышалось «ба-бах» – большой ком снега отрывался и падал наземь, – но в целом казалось вполне безопасным гулять тут. Говорили о пустяках, о погоде, о дружелюбии американцев к первому встречному, о любимых маршрутах лондонских автобусов (что лишь подтвердило существенно различавшуюся географию их жизней), и все же его английский юмор, знакомые аллюзии оказались для Исмы – чего она сама не ожидала – настоящим праздником.

Ему такая болтовня давалась легко, но юноша следил за тем, чтобы не впадать в монолог и внимательно выслушивал самые банальные ее реплики и задавал дополнительные вопросы, а не использовал ее слова как трамплин, чтобы разразиться длинной речью – в отличие от большинства знакомых ей мужчин. «Кто-то воспитал его так, как я старалась воспитать Парвиза», – пришла непрошеная мысль.

На одном из сравнительно спокойных участков ручья обнаружилось поваленное дерево, ствол лежал перекинутым с берега мостком длиной шесть или семь метров. Исма прошлась по нему, раскинув руки, балансируя, а юноша держался позади, издавал невнятные звуки, отчасти тревожные, отчасти восхищенные, очень приятно было это слышать. Небо насыщенной синевы, вода прибывала, словно кровь, отхлынувшая от сердца, стройный юноша из того мира, который был так далек, ждал Исму, просил вернуться к нему. Она глубоко вдохнула, попыталась уловить свое отражение в воде, но течение было слишком быстрым, ничего общего с той неторопливой рекой, к которой она привыкла.

Исма выросла в городе, пронизанном каналами, она открывала их тайны в отрочестве, пока сверстники увлекались иными поисками, которые более пугали Исму, чем привлекали. В Адпертоне, в двух милях от прежнего своего дома, она могла свернуть на тихие прибрежные улочки, почти безлюдные, если сравнить их с проезжими, по которым Исма добиралась туда. Она знала, мама и бабушка считают это небезопасным, чтобы девочка одна шла мимо каких-то заводских территорий и по глухим участкам, где нет ничего, кроме деревьев, словно в сельской местности (ее родным сельская местность казалась полной угроз: будешь звать на помощь, никто не услышит), и она говорила попросту, не вдаваясь в подробности: «Я пойду погулять», что старшие родственницы воспринимали как безобидный и даже милый вид отдыха.

Подошва скользнула по мокрой поверхности ствола, пришлось упасть на колени, иначе свалилась бы в воду. Холодные брызги полетели на рукава, на ладони. Исма повернулась и уже осторожнее двинулась к берегу, видела, что Эймон смотрит на нее с тревогой.

После этого приключения он стал задавать более прямые вопросы о ней и ее жизни, словно полностью сосредоточившись на той, которая только что уходила от него прочь по стволу упавшего дерева. Она выбрала наиболее простую версию: выросла в Северном Лондоне (это он уже мог угадать по маршрутам автобусов), если точнее, поблизости от Престон-роуд, но такой точности ему и не требовалось. Брат и сестра, намного моложе. Ее вырастили мама и бабушка, обеих уже нет на свете, отца она почти не знала. Сюда приехала в аспирантуру, грант полностью покрывает стоимость обучения, а также она получила стипендию научного ассистента, и этого хватает на жизнь. Она опоздала с подачей заявления и не попала на первый семестр, но прежняя научная руководительница, доктор Шах, добилась для нее разрешения приступить к занятиям с января, и вот она тут.

– Занимаешься тем, чем тебе хочется? Повезло!

– Да, – сказала она. – Очень повезло.

Следует ли в свою очередь расспросить, как складывается его жизнь? Но тогда он, наверное, упомянет своего отца, и она же не сможет сделать вид, будто никогда не слыхала этого имени, и разговор, скорее всего, свернет в ту сторону, куда вовсе не хотелось.

Река потемнела, первый признак приближающегося конца дня, хотя на небе все еще было в избытке света. Исма вывела своего спутника обратно к дороге, они вынырнули около школы, где длинноногие подростки нарезали круги по расчищенному для бега участку, по углам квадрата расползались грязные сугробы.

– Можно спросить? – заговорил Эймон. – Этот тюрбан – дань моде или вере?

– Знаете, в Массачусетсе мне до сих пор этот вопрос задавали только двое, но оба формулировали иначе: мода или последствия химиотерапии?

Он расхохотался:

– Что страшнее – ислам или рак?

И все-таки подобные вопросы до сих пор заставали ее врасплох. Юноша тут же поднял руки, извиняясь.

– Боже! То есть – прошу прощения. Скверно вышло, честное слово. Я всего лишь хотел сказать, что в наше время нелегко быть мусульманином.

– Мне труднее – намного – не быть мусульманкой, – ответила она, и дальше они шли в молчании, которое сделалось уже отчасти неловким к тому времени, как они добрались до Мэйн-стрит. Она-то заведомо решила, будто Эймон в каком-то смысле, пусть светском, политическом, а не религиозном, все-таки причисляет себя к мусульманам. Как глупо было ожидать такого от сына его отца.

– Что ж, всего доброго, – произнесла Исма, когда они вернулись к кафе, и протянула руку, лишь задним числом сообразив, что рукопожатие в их случае до нелепости формальный жест.