Белен и не подумал разозлиться, возмутиться или хотя бы вылезти из постели. Он откинул одеяло и завёл руки за голову. Одетый! Уже легче.
А я?
Я торопливо заглянула под одеяло. Фух, ночная рубашка на месте. Стало быть, происходящее – не моя вина, а брата. Хотя, собственно, что – происходящее? Ничего особенного не случилось. Раньше я частенько забиралась к нему в кровать и, прижимаясь всем телом, грелась до самого утра…
Оу… Теперь это кажется не таким уж нормальным. По крайней мере, стало понятно ежеутреннее смущение и замешательство брата.
– Какого гоблина ты здесь делаешь? – я пихнула наглеца в бок, надеясь скинуть, но лишь отодвинулась сама.
– Ты давно так отвратительно ругаешься? – Белен повернулся и обеспокоенно уставился на меня. – Если вас этому учили в Карсе Игнис, я, пожалуй, отзову жалование твоих наставниц и подниму вопрос об их компетентности.
– Каждую среду и субботу, – с готовностью подтвердила я. – По два часа мы разучивали портовые песни моряков и учились объясняться с ними языком жестов. Я стала лучшей среди ровесниц.
– Только среди ровесниц? А я-то возлагал на тебя большие надежды, – брат едва не всплакнул от разочарования, а я снова попыталась избавиться от неприятного общества. – Ты чего делаешь? – широкоплечий и невероятно тяжёлый, он, кажется, даже не заметил моих стараний.
– Спихиваю тебя на пол, – прохрипела я, упираясь ногами в его бедро, а руками в предупреждающе трещащие столбики балдахина.
– Так бы сразу и сказала, – этот гад с готовностью опустился на пол и продолжил разговор оттуда, как ни в чём не бывало. – Вирке, мы вели себя…
– Да-да? – я настороженно подобралась, готовясь к ставшей традиционной каждодневной ссоре. Раньше, правда, брат хотя бы дозволял одеться для сего важного события.
– Я вёл себя ужасно, – поправился он.
– Да что ты говоришь?
– Ты тоже не…
Белен запнулся, задумался, мне показалось, попытался досчитать до десяти, но, снова заговорил вежливо и абсолютно спокойно:
– Да, я действительно вёл себя неправильно и признаю это. Вирке, я хочу помириться. Мы ведь дружили в детстве. Не может быть, чтобы за каких-то семь лет рассорились окончательно.
– Ты так в этом уверен? – я бросила край одеяла ему в лицо и встала.
Близнец развёл руками:
– Увы, я сейчас вообще ни в чём не уверен. Вирке, пойми: я глупый избалованный мальчишка, которому на голову свалилось огромное наследство. Я – идиот. Мне положено им быть.
– И ты отлично справляешься с ролью, – я окунула полотенце в услужливо принесённою Эделиной воду. Стоп! Если таз с кувшином уже здесь, значит, служанка видела, как мы с братом спали в одной постели?! Надеяться, что девчонка умеет держать язык за зубами, не приходилось. Оставалось лишь уповать на то, что она не присматривалась. Сплетни о мужчине в моей постели я переживу. Могу даже подтвердить и приукрасить при надобности, хотя с этим маленькая хитрюга вполне в силах справиться сама. Но уточнять, что этот мужчина мне родня, не хотелось.
– Хоть с чем-то я же должен справляться отлично!
Я не удержалась и улыбнулась в мокрую ткань, но, отняв её от лица, держала всё ту же суровую маску.
– И чего же ты хочешь от меня?
– Всего лишь последний шанс, – Белен подошёл, мягко отнимая полотенце. Окунул его в воду ещё раз и медленно провёл по моей щеке, предположительно стирая пятнышко. – Позволь напомнить тебе, что когда-то я был хорошим братом, – он наклонился так близко, что приходилось делить дыхание на двоих, опёрся лбом о мой, мокрый, очень надеюсь, от умывания, а не от испарины, – пожалуйста.
Я отняла утиральник и отвернулась, ледяной водой пытаясь остудить пылающие щёки. Дважды пришлось незаметно плеснуть на пересохший язык. Со стороны, надеюсь, казалось, что я принимаю решение.
– Последний шанс, – предупредила я плачущую остатками влаги ткань.
Белен звонко чмокнул меня в щёку:
– Одевайся. Не завтракай. Я жду в конюшне.
Едва дождавшись, пока скрипнет дверь, я схватила кувшин с водой и опорожнила его на добрую половину. Горло всё равно перехватывало жаром, никак не желающим утихать. Я осела на колени перед мозаичным столиком, прижалась горящей щекой к золочёной ножке.
Богиня, да что со мной такое?!
Он осторожно поглаживал мускулистую шею вороной и невероятно строптивой кобылицы. Лошадь недоверчиво косилась, принюхивалась и норовила укусить или лягнуть: в зависимости от того, куда станет непредусмотрительный наездник. Но наездник достался опытный и возможности напасть не давал. Лишь успокаивающе поглаживал, усыпляя бдительность и заставляя поверить, что ничего плохого он не задумал.
Я дождалась, пока Гадину взнуздает сонный, но демонстрирующий неправдоподобно сильное желание услужить конюх.
– Вот далась же тебе эта упрямица, – Белен вспрыгнул в седло так быстро, что вороная даже не поняла, в чём подвох. – Взяла бы кого поспокойнее. С этой же вы друг друга на дух не переносите! С данни6 проще договориться!
– С тобой мы тоже друг друга не переносим, но ничего, живём под одной крышей. У тебя разве кобыла образец послушания?
– А мне, может, нравятся строптивые, – заговорщицки подмигнул брат и огрел животное по заду, оставив пыльный вихрь на утоптанной земле.
Я хотела поскакать следом так же красиво, но поганая Тварь затанцевала, пошла боком и попыталась вернуться в стойло. Пришлось делать вид, что меня ничуть не оскорбил тот факт, что сдерживающий ухмылку конюх вёл её в поводу до самых ворот и немного по мосту, пока Сволочь не признала, что ранняя прогулка неизбежна.
Ветер тут же растрепал гриву, обдал волной едва уловимых, но неистребимых ароматов, попутно отхлестал по щекам, чтобы не слишком рьяно всматривалась в крепкую, чуть наклонённую спину впереди.
Спина замедлилась и позволила себя нагнать.
– Всё-таки ты победила, – кивнул брат на упрямую животину.
– Как и всегда, – я равнодушно передёрнула плечами, едва не сползла с седла из-за вильнувшей задом поганки и ударила её пятками в бока, подгоняя.
Копыта глухо приветствовали обласканную росой землю, оставляя в сужающейся деревенской дороге жестокие раны; замок Ноктис де Сол остался далеко позади, грозовой тучей мрачнея посреди нежного светлого неба; охраняющие посевы кустарники становились всё выше, разрастались до целых изгородей, норовили превратиться в рощи; в низинах спешил укрыться слоистый туман после ночного свидания с пушистыми полями, прощающимися робким шелестом мягких колосков.
Брат с полным ликования возгласом пронёсся мимо:
– Пошла! Н-н-но! Кто последний, – останется без завтрака!
Он что, считает меня ребёнком?!
Ясное дело, я его обгоню!
– Н-н-но!!!
Когда, смирившись с тем, что ни один из нас не уступит, а лошади у обоих донельзя вредные, мы пустили их шагом, Белен наконец извлёк из седельной сумы то, что имело наглость назваться нашим пайком.
– Серьёзно?! – я не спешила брать в руки слипшееся нечто.
– А что такого? – брат с готовностью надкусил то, что изначально походило на хлеб и сыр по отдельности, а ныне превратилось в рулет. – Помялся немного. На вкус ровно то же самое.
Я осмотрела спутника, начиная с лошадиных копыт и заканчивая собранными во взъерошенный хвост волосами. Других мешочков, тайников и сумок не обнаружилось.
– Ты собрался кормить меня этим? Ты уверен, что пытаешься наладить отношения, а не испортить их окончательно? Может, попросту хочешь отравить и прикопать, скажем, вон в том лесочке?
– В том-то? – мужчина ел с наслаждением и ничуть не смущался того, что «рулет» исчезал быстрее, чем удавалось уговорить меня разделить трапезу. – Не, в том не получится. Там народ обычно деревья валит. Не лес, а проходной двор. Быстро отыщут, потом придётся похороны устраивать, скорбеть… А мне оно надо?
– Дай сюда! – сообразив, что такими темпами и правда останусь голодной, я отобрала остатки хлебо-сыра и, на всякий случай брезгливо поморщившись, откусила. Ничего так. Видимо, с голода, но показалось, что даже вкуснее изысканной кухни нашей опытной поварихи. – Запить что есть?
