– Дорога перед вами свободна, – заверил он, явно приняв жест своего друга за попытку нащупать путь в сумерках.

Старый Музыкант опустил руку и повернулся к доктору-монаху:

– Так кто это был, достопочтенный?

– Простите? – озадаченно переспросил врач.

– Сегодня днем. Вы сказали, что у молитвенного зала была посетительница?

– Ах да! На самом деле, никто. Иностранка, как я и предположил. Но азиатка. Может, из Бирмы. Или даже индианка – с такими прекрасными большими глазами! В общем, туристка, которая ни слова не знает на кхмерском… и вообще не разговаривает, – доктор Нарунн провел ладонью по обритой голове, будто смутившись безволосой кожи. – Идет себе девушка, медитирует на ходу, и тут я появляюсь сзади как из-под земли – лысый мужчина в, можно сказать, платье – и обращаюсь к ней на храмовом диалекте – желает ли набожная богомолица поклониться Господину Будде? Нелепо, правда? – Молодой врач засмеялся, залившись краской, явно стесняясь воспоминаний о странной встрече и своем еще более странном приветствии. – Я готов был поклясться, что она кхмерка, одна из нас, но она бросилась бежать и исчезла, как существо иного мира: ее пралунг летел впереди, а остальное догоняло. Кажется, я насмерть перепугал нашу гостью – не удивлюсь, если она больше никогда не переступит порога кхмерского храма.

– Как она выглядела, достопочтенный?

– Она казалась…

– Прелестной?

– Потерянной, точно заблудившейся, я хотел сказать, – доктор прищурился с веселым подозрением. – Но она действительно была прелестна. Прелестна и растерянна.

Привычным тонким слухом Старый Музыкант безошибочно угадал несомненную увлеченность в голосе доктора Нарунна, как у влюбленного школяра, описывающего увиденную красивую девочку. Но сейчас у него не было настроения зондировать сердце доктора – его собственное стучало так, что кровь тяжелыми толчками отдавалась в ушах. Она была здесь. Теперь он в этом не сомневался. Она стояла на этой земле. Может, она даже видела его. Сутира. Мысленно он произнес ее имя, будто призывая обратно, но вдруг усомнился в своей фантазии: такое совпадение граничило с безумием.

– Что вы сказали? – переспросил доктор Нарунн.

– Ничего, достопочтенный, – ответил Старый Музыкант через стоявший в горле ком надежды и скорби.

Лок гру ачар – монах, которого настоятель назначил помогать с проведением церемонии, – вышел из собравшейся толпы и, поклонившись доктору Нарунну, сказал:

– Все здесь, достопочтенный. Мы готовы начинать.

Толпа окружила ствол бананового дерева, срубленного примерно на высоте роста Макары; на срез поставили глиняный горшок. Дерево был обернуто шелком-сырцом и украшено собственными плодами и листьями и кубиками сахарного тростника, нанизанными на бамбуковые палочки, – угощение, на которое должен польститься дух Макары. Доктор Нарунн, как старший монах и главное духовное лицо, обошел дерево, распевая сутру на пали, которой начиналась каждая церемония поклонения:

– Намо тасса бхагавато арахато самма самбуддхасса…

Восхваления Будды верный себе молодой врач продолжил интерпретацией на родном языке, несколько отличавшейся от традиционной формулы:

– Давайте почтим того, кто учен, мудр и сострадателен…

Доктор Нарунн окропил землю водой с ароматом лотосов из бронзовой чаши, чтобы освятить место и отогнать пронырливых лесных духов, наверняка слетевшихся полюбопытствовать: у некоторых хватит смекалки, соблазнившись угощением, войти в тело заболевшего мальчишки, чтобы отведать жертвенных лакомств. Старый Музыкант знал, что доктор Нарунн не сторонник суеверий, но как терапевт рад поспособствовать любому процессу выздоровления, как традиционному, так и не очень.

При виде Макары Старый Музыкант пожалел, что не обладает такой несокрушимой верой, как Нарунн: мальчишка напоминал живой труп. Он едва стоял на ногах – его поддерживали локтями стоявшие по бокам родители. С новенькой школьной формой, белой рубашкой и черными слаксами (и, судя по всему, недавно принятой ванной), контрастировали характерные симптомы метамфетаминовой зависимости, описанные доктором Нарунном. За несколько месяцев двенадцатилетний Макара страшно исхудал, став похожим на старика или скелет. Нескольких передних зубов не хватало, от других остались почерневшие пеньки; десны были воспаленные, красные. Перед церемонией Раттанаки, несомненно, попытались как следует отмыть своего отпрыска, но от Макары тянуло не только невыносимым смрадом гнилых зубов, но и странным мускусным запахом вроде кошачьей мочи, исходившим от всего тела. Прежде свежее, юное лицо Макары было густо усеяно язвами и болячками, воспаленными и кровоточащими от постоянного расчесывания. Но больше всего Старого Музыканта шокировала перемена с его глазами – взгляд Макары метался по сторонам, как у параноика, и казался одновременно пустым и одержимым, словно мальчишку мучили призраки, которых никто больше не видел.

Если бы в человеке сидело чудовище, он бы выглядел вот так. Существо, проступавшее сквозь человеческую оболочку Макары, ужасалось ее способности разрушать не только других, но и себя. Когда-то и Старый Музыкант вот так же глядел на свое мутное отражение в луже собственной мочи, когда тюремный охранник в Слэк Даек избил его до кровавого месива. Однако, хотя он ничего так не хотел, как умереть, некая таинственная часть его натуры заставляла его подниматься навстречу новым ударам, делать новый вздох. Почему, зачем – он не знал и не был уверен, что знает это сейчас.

Овладев собой, Старый Музыкант сосредоточился на церемонии. В Камбодже бытует поверье, что пралунг человека, состоящий из девятнадцати различных черт, причем каждая черта действует сама по себе как отдельный мелкий дух и имеет свои слабости, так нежен и пуглив, что обращается в бегство при малейшей провокации. Но если так, тогда откуда берется сила, которая заставляет оставаться верным своим убеждениям и говорит смерти: «Если даже я паду, я тебе не покорюсь»? Есть ли у нее название? Или эта сила черпает свою мощь в безымянности? Может, ее непобедимость кроется именно в этой неуловимой изменчивости, в этой ее алхимии, в способности превращаться в то качество, которое нужно человеку перед лицом гибели, – смелость, непокорность или даже простое упрямство. «Почему ты никак не сдохнешь? – бормотал себе под нос другой тюремщик, его бывший солдат. – Что ж ты такой тупой-то? – В негромком обозленном рычании охранника угадывалось затаенное сочувствие – было ясно, что он искренне считает смерть избавлением от ада Слэк Даека. – Чего ради держишься?» В самом деле, чего ради он держался и почему продолжает держаться столько лет?

Старый Музыкант заставил себя вернуться мыслями к Макаре. Зная трущобы, где жили Раттанаки, он подумал, не скрыто ли и за пристрастием мальчишки к наркотикам стремление держаться за жизнь.

В несколько коротких шагов Нарунн поднялся в зал церемоний с четырьмя молодыми послушниками, и все они опустились на подушки, выложенные в ряд поверх соломенных циновок. Молодой доктор занял почетное место в центре. Монахи приняли позу лотоса, сидя лицом к реке, катившей свои воды метрах в десяти. Старый Музыкант с садивом в руках прошел следом и присел на соломенную циновку немного в стороне. Два коан саек – «попугайчика», как их называли, маленьких сирот, привыкавших к монашеской жизни, учась петь и соблюдать основные заповеди, но еще слишком маленьких для принятия обетов, – вошли в зал, осторожно балансируя подносами с бокалами воды для монахов. Опустившись на колени, мальчики отставили подносы, трижды поклонились, поставили стакан воды перед каждым из монахов и снова поклонились три раза, всякий раз доставая лбом пола. После чего, не разгибая спин, чтобы их головы были ниже голов монахов, мальчишки покинули зал церемоний так же, как вошли, остановившись на мгновенье, чтобы предложить воды и Старому Музыканту. Для парочки необузданных бедокуров их движения были так идеально выверены, что у доктора Нарунна вырвался смешок, несколько нарушив серьезное, торжественное настроение церемонии.