— Я не знал, извини.

— Да ладно, — махнул рукой Генри и опять зевнул.

— Генри, купи мне пирожок с капустой, нет, два пирожка.

— Никаких пирожков, особенно от этой мымры! Ой! Отец меня убьет, если услышит, как я с тобой разговариваю. Через двадцать минут будет завтрак. Я тебе принесу, жди.

— Хорошо, — произнес Поль, решив подождать, пока Генри окончательно проснется.

Он вернулся в свое купе, застелил покрывалом постель и, забравшись на кровать, стал с любопытством смотреть в окно. Куда-то спешили люди, кто-то садился в вагон, пробежала стайка мальчишек с санками. Один глянул на Поля и, смеясь, махнул рукой. Поль еще не успел помахать в ответ, как они скрылись из вида. Потом раздался гудок, поезд тронулся, постепенно набирая скорость. Потянулись заснеженные поля и небольшие рощицы голых деревьев.

В дверь постучали.

— Войдите!

Генри зашел и вкатил тележку. На ней стоял чайник, горшочки и поднос с румяными пирожками.

— Вот чай, пирожки с капустой, как ты хотел, только хорошие, вкусные, а не такие, как у той… тетки. Сладкий рис с изюмом, курагой и черносливом будешь?

— Да.

— Держи, — Генри поставил на стол горшочек с рисом. — Ложка, вилка, кажется все.

— Спасибо! Сколько с меня?

— Пятьдесят трэнов, но рассчитаешься в конце пути, сразу за все дни. Посуду я потом заберу. Приятного аппетита!

— Спасибо!

Генри вышел, а Поль принялся завтракать. Все действительно оказалось очень вкусным, особенно рис. Настроение у Поля поднялось. Он запер дверь и, устроившись в кресле, вновь стал погружаться в темные области чувств.

Страха почти не осталось. Поль осознал, что боялся не столько остаться без дома и семьи, сколько последующих, неведомых событий. Он боялся неизвестности в будущем. Но вот будущее наступило. Он жив, здоров, вкусно позавтракал, впереди еще два дня интересного пути, а потом встреча с учителем. И даже если он его прогонит, Поль уже не боялся. Прогонит один раз, Поль не бросит заниматься, а наоборот постарается достичь больших успехов и придет снова. Теперь его никто не остановит. Конечно, он грустил, особенно сильно не хватало Саньки. Он постоянно ловил себя на том, что собирается ему что-то сказать, а потом понимал, что друга нет рядом. И было тяжело на сердце от того, что не простился с мамой. «Мама будет волноваться. Приеду и сразу напишу в письме, что со мной все хорошо. Нет, лучше напишу прямо сейчас и брошу в почтовый ящик на следующей станции, чтобы быстрее дошло». Поль аккуратно вырвал из книги со стихами чистый лист, достал карандаш и начал писать.

«Здравствуй, мама! Не волнуйся, со мной все хорошо. Я еду к учителю в Рильге. Прости, что не простился с тобой. Я не мог иначе. Вы бы меня не отпустили. Я всех вас очень сильно люблю, но у меня своя дорога. Она ведет к учителю. Мне иначе нельзя. Как приеду, напишу еще одно письмо. Передавай от меня привет Саньке. Ему сейчас тяжело. Скажи, что я его никогда не забуду и обязательно вернусь. Твой сын, Поль».

Когда Генри забирал посуду, Поль спросил:

— У вас есть конверты? Мне надо письмо отправить.

— Конечно, — сказал Генри, — сейчас принесу.

Он принес конверт. Поль вложил письмо, написал адрес.

— Я могу передать его с поездом, идущим через ваш город. Так будет быстрее.

— Правда? — обрадовался Поль. — Передай, пожалуйста!

Генри улыбнулся. Поль ему нравился. В нем не было никакой заносчивости и высокомерия, что встречались у детей богатых пассажиров. И еще в Поле было что-то, от чего хотелось находиться с ним рядом. Генри не понимал что это, но когда смотрел на Поля, говорил с ним, словно теплые и ласковые лучи солнца согревали его сердце. «Вот бы мне такого брата», — думал он. Еще он понимал, что Поль умнее его, хоть и младше. Но Поль этим совсем не хвастался и Генри проникался дружеским чувством к нему все сильнее.

«Чувство, — читал Поль, — должно быть ясным, искренним, открытым. Не принимая и подавляя свои чувства, желания, теряешь над ними власть. Искаженные, жаждущие проявления они возьмут верх над тобой изнутри».

«Я не всегда открыт, — думал Поль, — многое продолжаю держать в себе. Это все тот же страх, но теперь я боюсь проявить себя. Боюсь, что меня не поймут, а это остатки страха остаться одному. Почему я боюсь остаться один? Ведь это невозможно, если открыт. В мире много добрых людей. Генри, например. Ведь его никто не заставляет хорошо ко мне относиться и деньги тут ни при чем, я же вижу».

От этого понимания сердце Поля открылось еще немного, но этого оказалось достаточно, чтобы ощутить не только людей, но и мир вокруг. Раньше мир казался чем-то отдельным от него. Он видел поля, укрытые снегом, тень от поезда, а над ней изменчивые очертания клубов дыма, свое купе. Но все это не касалось его, существовало само по себе, как картинка, на которую смотришь со стороны. А сейчас весь мир вошел в его чувства и ожил. Поль осознал, что он здесь и сейчас. Все чувства тоже здесь и сейчас. В его сознании, в его руках, в его власти. И тогда он распахнул сердце и чувства еще сильнее. Странные ощущения и состояния, не имеющие названий, нахлынули на него, смешались с чувствами. Он прислушался к ним. Чем сильнее он прислушивался, тем тише они становились, он охватил, пропитал их вниманием, в какой-то момент чувства замерли, и наступила тишина. Не было страха, тревоги, радости, печали, желаний или эмоций. Все растворилось в свете осознания, лишь мысли продолжали свой бесконечный бег в уме. Поль понял, что настал их черед.

Тишина в чувствах была прекрасной и завершенной, как прекрасны идеально выполненные позы, но Поль знал, что статика не является вершиной совершенства. Он стал тренироваться входить в различные состояния, вызывать и погружаться в чувства. Бесконечные просторы мира чувств открывались перед ним. Бездонные глубины и уходящие своей тонкостью за грань восприятия высоты. Он плакал, погружаясь в пучины невообразимого горя, и был безмятежно счастлив в просторах тихой радости жизни и гармонии мира.

Он начал видеть истинные, зачастую скрываемые, чувства людей. Вот отец Генри ворчит на сына, выговаривая за не вовремя сделанную уборку, но в сердце теплым огоньком горит любовь к нему. Генри похож на свою маму, которая умерла пять лет назад. С тех пор они вдвоем колесят по дорогам страны, с запада на восток, с востока на запад. Любовь к жене сливается с любовью к сыну, а ворчит он по привычке. Генри, что стоит, повинно склонив голову, знает об этом и на самом деле не сильно боится отцовского гнева. Просто, если не пререкаться, отец скорее успокоится и все забудет. Вот полная женщина, что едет с тоненькой восьмилетней племянницей и сестрой к родителям. Она улыбалась племяннице и весело с ней играла, но на самом деле ненавидела. Это чувство мутными полосами окружало ее. Девочка отодвигалась, когда та наклонялась, а потом шептала маме, что от тети плохо пахнет. Мама говорила, чтобы она не выдумывала. Но девочка была права, тетя вообще ненавидела детей, поэтому своих у нее не было. Особенно она ненавидела таких изящных девочек, как племянница, именно такие дразнили ее в детстве толстухой, а чаще толстожопой. Но она не могла показать свои истинные чувства, потому что нуждалась в деньгах сестры.

Поль видел, что Генри, зайдя вечером, старается вести себя почтительно, а внутри жаждет по-приятельски поболтать. Тогда он встал, закрыл дверь и попросил его: