— Лишь бы письмо не намокло…
— Будем надеяться, что не успело, — сказал Виэльди и усмехнулся: — Да ты настоящий герой, дружище! Теперь проводи его, — он кивнул на Изира, — в покои. Поставь у дверей охрану: из наших, из талмеридов. Потом как следует согрейся.
Имидио кивнул и, схватив младшего советника под локоть, повел его ко дворцу.
Виэльди же обратился к Лакору.
— Тебя придется связать, пока мы все не узнаем.
— Конечно. Я понимаю.
Для преступника он вел себя на удивление спокойно, с достоинством. Может, все-таки не изменник? Но почему тогда выбросил послание? Ладно, это скоро выяснится.
Сарэнди связал советнику руки и ноги.
— Ноги-то зачем? — хмыкнул Виэльди.
Друг пожал плечами.
— Так, на всякий случай.
— Ясно. Принеси сюда факел или лампу, а я останусь с Лакором.
Приятель ушел, Виэльди же не выдержал и принялся срывать с футляра печать. Слова «лишь бы письмо не намокло» не давали покоя, не терпелось узнать, сухой ли пергамент, а если мокрый, то насколько.
Печать поддалась относительно легко, затем Виэльди открыл крышку. Открыл — и вскрикнул от неожиданности и боли: в ладонь вонзилась толстая игла. Прежде, чем он понял, что это такое, по телу разлилась слабость, сердце будто сковало льдом, колени и руки задрожали. Удержать и не выронить футляр он все же сумел, а вот себя — нет. Ноги подкосились. Виэльди, обессиленный, рухнул на камни. Затылок обожгло, словно по нему струилась лава. Это кровь…
Сквозь мглу, почему-то ядовито-зеленую, Виэльди увидел торжествующую улыбку на лице Лакора и услышал:
— Нужно знать, как правильно открывать такие футляры.
Веки закрылись, стук сердца гремел в висках. Сначала гремел. Но постепенно становился все тише и тише, реже и реже. То же самое происходило и с дыханием. Какое-то время Виэльди еще мог связно мыслить. Последнее, что мелькнуло в голове: «Ну хоть боли нет…»
А дальше не осталось ничего…
«Ничего» закончилось, когда в уши ворвались невыносимо громкие рыдания Сарэнди и его же голос:
— Ну как же так! Как?! Проклятье…
— Проклятье! — вторил Виэльди и прижал ладони к ушам. — Я сейчас оглохну…
Сарэнди отпрянул и воскликнул:
— Ты жив?!
Виэльди едва не застонал: крик был настолько громким, что голова загудела.
— Молчи… — шепнул он. — Тихо…
Друг умолк, но это слабо помогло: оглушали и завывания ветра, и грохот волн, и стук гальки.
Сколько прошло времени, прежде чем они стали терпимее, Виэльди понятия не имел. Казалось, будто не меньше десятка часов. На самом же деле еще и небо над головой не посветлело, до зари далеко.
Он с трудом перевернулся и встал на четвереньки — от живота к горлу сразу прокатилась жгучая, горькая волна. Виэльди вывернуло. Потом еще несколько раз. Лишь когда изо рта начала выплескиваться жидкость без остатков еды, тошнота поутихла, хотя в животе по-прежнему булькало, а голова кружилась и болела.
Кое-как он встал на ноги. Держали они плохо, но все-таки держали.
— Где он? — первым делом спросил Виэльди.
— Футляр у меня, а советник вон, — Сарэнди кивнул за его спину, и Виэльди обернулся. — Недалеко улизнул: по камням-то особо не попрыгаешь и не поползаешь. А ты еще спрашивал, зачем ноги связывать. А вот зачем!
Виэльди почти не слушал друга и, не отрываясь, смотрел на Лакора. Тот потерял былое спокойствие — часто дышал, открывал и закрывал рот, а его глаза едва не вылезали из орбит.
— Как?.. — хрипел он. — Невозможно… Никто бы не выжил… Никто.
— Умолкни, предатель, — слова дались с трудом: после рвоты горло саднило, будто он съел не одну пригоршню песка. Виэльди обхватил ладонью шею, словно это могло помочь, затем обратился к другу: — Ты принес огонь?
— Да, — Сарэнди отошел и вернулся, держа в руке лампу.
— Достань письмо. Только осторожнее — в футляре была игла.
— Уже заметил, — он вытащил послание и развернул. — Мне прочесть? Или ты сам?
— Сам. Давай сюда.
Сарэнди отдал пергамент и поднял лампу повыше, освещая его. Виэльди впился глазами в строчки… точнее, хотел это сделать, но знаки расплывались. Не потому, что письмо намокло — оно было влажным только по краям. Просто яд еще не покинул тело.
— Держи, — он вручил послание другу. — Прочтешь, а потом скажешь в двух словах, что там.
Сарэнди глянул в письмо и присвистнул.
— На шахензийском написано. Я в нем не очень, долго читать буду…
— Пусть, — Виэльди махнул рукой. — Это даже хорошо: может, я хоть в себя успею прийти.
Друг начал читать, беззвучно шевеля губами, а Виэльди и впрямь попытался унять дурноту: присел, скрестив ноги, и принялся глубоко и медленно дышать. Все равно мутило, хоть и меньше. Голова по-прежнему болела, особенно затылок. Прикоснувшись к нему, он вляпался во что-то липкое. Нет, не во что-то — в полузапекшуюся кровь. Ну да, точно — когда падал, ударился. Будто одного яда было мало. И как удалось выжить? Да им, похоже, сама смерть брезгует: и тогда, во младенчестве не забрала, и сейчас прошла мимо, только слегка задев. А ведь оба случая должны были стать смертельными… Не может дите не задохнуться в дыму, не может человек не умереть от яда, которого наверняка было достаточно, чтобы уложить даже здоровяка-громилу.
А что там девка-нищенка болтала о крови смерти в его жилах? Вдруг Виэльди и не человек вовсе, а какая-то неведомая нечисть? Да нет… ерунда. Наверное, просто повезло. В жизни чего только не случается. Может, яд оказался плохим. А дым… может, там, где лежал Виэльди-младенец, была какая-нибудь щель, через которую проникал воздух… Если хорошо подумать, всему можно найти разумное объяснение.
От мыслей отвлек Сарэнди.
— Все, — выдохнул он.
— Ну?
— Там сказано, что ты вернулся. А еще, что он… Лакор то есть… постарается отвлечь тебя на волнения в столице. В это время Хашарут займет западные окраины Адальгара. Якобы чтобы подавить там мятежи против Империи. Даже не якобы… мятежи там и правда готовились, причем самим наместником. Ну, чтобы повод был…
— Умно. Длинные руки отрастил себе господин наместник, зря отец его недооценивал. А Хашарут аж до этого, — Виэльди кивнул на Лакора, — дотянулся.
Главный советник, теперь уже бывший, вскинул взгляд и, поджав губы, уставился на Виэльди. Ясно — собирается хранить молчание. Однако заговорит, никуда не денется — если сам не развяжет язык, пытки помогут. Правда, сам Виэльди сейчас не в силах этим заниматься, но друг и один справится.
Но почему бы сначала не попробовать по-хорошему?
— Что же такое случилось, Лакор? — миролюбиво начал Виэльди. — Почему ты решил предать? Не меня — княгиню. Я всегда думал, что ты ей верен.
— Да! — выплюнул Лакор. — И я по-прежнему ей верен. Все, что я делал, я делал ради нее, ради ее блага… чтобы она наконец стала счастливой.
От изумления Виэльди вскинул брови и открыл рот.
— О! — воскликнул он и помотал головой, пытаясь осознать услышанное — от движения в затылке сильнее запульсировала боль. — Поясни.
Лакор издевательски изогнул губы и фыркнул:
— Зачем? Все равно я уже не жилец. Зачем должен хоть что-то тебе рассказывать?
— Ну, например, затем, что умереть можно по-разному: легко или в мучениях.
— Ты кое-чего не знаешь обо мне, талмерид, — ухмылка Лакора стала злораднее, а Виэльди все не мог взять в толк, откуда у советника такая к нему ненависть? Ведь он всегда был уважителен к Лакору. Тот продолжил: — Мое тело почти не чувствует боли. Думаешь, как я стал горбуном? Упал, повредил спину, а к лекарям не пошел — боли-то не было. У моей княгини лицо ничего не выражает и не чувствует, а у меня — тело. В этом мы с ней похожи…
— Наверное… И она к тебе привязана, ей будет больно узнать о твоем предательстве. Страшно представить, как она разочаруется…
Вообще-то Виэльди просто мыслил вслух, ни на что не рассчитывая — тем больше удивился, когда слова попали в цель. Лакор шумно сглотнул, его лицо исказилось от страха, почти ужаса.
