Я сел на край кровати.
- Нет, я здоров.
- Вы ничего не ели за ужином.
- Не было аппетита.
- Могу я чем-нибудь вам помочь?
- Все в порядке. Вы зря беспокоитесь.
- Я могу что-нибудь приготовить.
Чтобы сменить тему разговора, я спросил:
- Как ваши успехи с карабином? Вы тренировались сегодня? Он легкий, в самый раз для вас.
Она вздрогнула.
- Я пробовала. Честное слово, пробовала. Взяла его в руки и тут же поставила назад. Этим дело и кончилось. От оружия у меня мурашки бегу по телу. Вряд ли я когда-нибудь заставлю себя выстрелить.
- Здесь нет ничего невозможного, - возразил я. - Не понимаю, почему вы так боитесь.
- Я и сама не понимаю! - воскликнула она, снова вздрогнула и поежилась, словно от холода. Ее глаза расширились, они видели нечто таинственное и исполненное печали, скрытое от всех прочих. - У меня это с детства. Врачи назвали бы это фобией. Наверное что-то испугало меня, когда я была ребенком, хотя я не помню, что именно. - Она коротко засмеялась, ее губы нервно задергались. - Может быть, мне следовало пойти к психиатру? Вы в самом деле не хотите ничего поесть?
- Не хочу. Но большое вам спасибо за заботу.
- Ну что ж, спокойной ночи, Сэм.
- Спокойной ночи, м-с Эндикотт...
Когда я увидел эти следы, что-то насторожило меня в них, но задумываться над этим я не стал. Да и не до того мне было - душа моя была подавлена беспомощностью, крушением надежд, отвращением к себе и страхом перед внезапно разверзшимся во мне глубинами зла.
Я оставил Эндикотта на поляне, а сам пошел по широкой дуге, надеясь отыскать оленя и выгнать его на Эндикотта, но сегодня оленьих следов в лесу не было видно. Только чаща вокруг, темно-зеленая, мрачная, спокойная, исполненная торжественной тишины, навевающая печальные раздумья.
Наконец я описал круг, вышел на собственный след и, поднимаясь по знакомому холму, вспомнил вчерашний день: преступное искушение, винтовка у плеча, спина Эндикотта под прицелом - погруженный в эти мучительные воспоминания, я и заметил эти странные следы.
Они шли параллельно моим, но, в отличие от них, не спускались с холма, а поднимались вверх по склону. Немного не дойдя до вершины, они свернули налево, по направлению к сосновому бору.
Эндикотт сидел внизу на том же пне, что и вчера, и курил сигарету. Ружье лежало у него на коленях. Я заставил себя не замедлять шага и не останавливаться. Возможно, не остановись я вчера, я не увидел бы ее мысленный образ, и не возникло бы искушение...
Я спускался намеренно шумно, чтобы он слышал, как я подхожу. Он поднялся мне навстречу. Его глаза настороженно оглядели меня. Неужели догадался? Неужели что-то подозревает?
Он глянул на часы.
- Как долго вас не было, - заметил он, и в его голосе мне послышалась искренняя озабоченность. - Я уже начал беспокоиться.
- О чем же?
Он снова пристально поглядел на меня.
- Сам не знаю. Последние дни вы на себя не похожи. Если вам нездоровится, мы можем отложить охоту на день-другой.
У меня отлегло от сердца: он ни о чем не подозревает...
- Я совершенно здоров.
- Жаль, что я так и не добыл своего оленя. Ну, ничего, приеду за ним в следующем году. Посидите дома, хотя бы денек. Я могу побродить и один недалеко от хижины и близ тропинок. В любом случае я рассчитаюсь с вами сполна.
В ответ я едва сдержался. Что за праведника он из себя корчит! Вслух же произнес:
- Никогда не чувствовал себя лучше. Пошли домой, выпьем.
Она сидела между нами, сгорбившись и вцепившись пальцами в колени. В мерцании приборного щитка ее лицо казалось бледнее, чем обычно. По лицу пробегали тени, и я завидовал им - сам я не осмеливался к ней прикоснуться.
- Сверните налево, - сказал я. Это были мои первые слова с тех пор, как мы покинули хижину.
Эндикотт притормозил и свернул с дороги. Возле ресторана стояло несколько машин. Я вылез и услышал звуки музыкального автомата и шум голосов. В дверях я отступил в сторону, пропуская Розмари и Эндикотта. Мы повесили свои куртки в коридоре и вошли в зал. Я до сих пор помню песню, которую играл музыкальный автомат, она полностью соответствовала моим переживаниям:
Душа лишь тобою полна,
Я так одинок и печален...
Мы подошли к стойке, и Эндикотт выложил двадцать долларов. Я заказал виски, одним глотком осушил рюмку и тут же положил деньги за второй круг. Эндикотт и Розмари удивленно взглянули на меня - они еще не успели и пригубить из своих рюмок. Я сидел и слушал:
И слезы бегут по щекам,
Едва твое имя услышу...
В зале шумела веселая компания охотников. Разговор шел об оленях: убитых оленях, раненных оленях, огромных оленях, ускользнувших от пули... Они добродушно шутили и хохотали. Все, даже женщины, были одеты в свитера грубой шерсти и красные штаны; мужчины были небриты, от них пахло лесом, смолой, хвоей; все говорили разом, перекрикивая друг друга, и, не умолкая, гремел музыкальный автомат:
Но сердце не может,
Нет, сердце не может
Тебя позабыть...
Довольно скоро Эндикотт присоединился к этой компании и ввязался в спор о том, с каким оружием лучше ходить на оленя. Я выпил одну за другой еще три рюмки, и спиртное начало действовать. По телу разлилась приятная теплота. Моя печаль понемногу рассеялась, и я был бы вполне счастлив, не знай я того, что она вернется как только действие виски прекратится.
Несколько раз я ловил в зеркале на стене пристальный взгляд Розмари, и каждый раз первым отводил глаза. Наконец, я не выдержал, повернулся и посмотрел прямо на нее.
В этот момент она играла со своей рюмкой, отпечатывая на стойке влажные круги и с преувеличенным вниманием рассматривая их. Немного спустя она подняла голову, поглядела на меня - и мы застыли, прикованные взглядами друг к другу. В ее глазах я заметил какую-то безмолвную мольбу, обращенную ко мне.
- Не желаете ли потанцевать? - пробормотал я.
Она мягко скользнула в мои объятия, и я сразу понял, что, пригласив ее, совершил очередную ошибку.
- Что случилось, Сэм? - спросила она, когда мы закружились по залу. А я-то думала, что поездка подбодрит вас. Ведь это я уговорила Элроя съездить в ресторан. Что случилось? Признавайтесь.
