– Ну что, Вавила, сходил? Кого нам волхв напророчил?

Царь–батюшка вздрогнул, по сторонам посмотрел, хмыкнул: надо ж, так впечатлился, что и не заметил, как до своего терема добрался. Уж и ногу занёс, чтоб на крыльцо взойти.

– Не наступи, ненароком. Али не то нагадал волхв, ибо мнится мне, что расстроенный ты шибко?

Вавила вниз глянул, а на крыльце Домовик сидит, да не один. Из хрустального дворца к нему собрат наведался, тоже домовой, только по причине большого участка работ его Дворцовым звали. А третьим в компании Овинник, но даже для своей породы шибко уж махонький. Овинника этого Вавила не знал, видно издалека прибыл родственников попроведать. Росту с вершок, плешивенький, щупленький, но одет справно, даже богато: рубашонка на нём шёлковая, порты бархатные, пояс золотом шит. Перед гостем миска стоит, полная овощей. Овинник царю кивнул, а поздороваться не вышло – рот пищей набит. Удивился царь столь большому аппетиту этого маленького существа. Встал столбом и, открыв рот, смотрит, как редька с редиской, и прочие овощи, у Овинника во рту исчезают. Гость есть, торопится. Когда корешок хрена сгрыз, да не просто так, а с чесночком вприкуску, царь не выдержал, спросил:

– А скажи–ка мне, Овинник, пошто ты такой модный, одетый прям хоть в цари тебя, и при этом такой голодный? Неужто хозяева тебе одёжу едва ль не царскую справили, а накормить забыли? И где ж ты служишь, что редьку с хреном аки блюда райские трескаешь? Вот смотрю я на тебя, и мнится мне, что наша редька слаще, чем киселёк в садах небесных?

– Да там и служит, – ответил за гостя Домовик, – в самом что ни на есть Ирие. Скотником. А что хрен с редькой трескает да репой закусывает, так отчего б не потрескать, ибо для него это блюда деликатесные.

– Вот как? А я думал, в Ирие молочные реки текут, – недоверчиво хмыкнул Вавила, – да промеж кисельных бережков, а у бережков тех сливочки пенятся…

– Текут, – кивнул Овинник, поглаживая вздувшийся животик. Глазами он ещё б съел, да в животе места не осталось. Вздохнул он с сожалением, мисочку подальше отодвинул и подумал, что надо бы попросить родственника гостинец собрать, да побольше – чтобы в Ирие, как в очередной раз кисель сладкий в горле комом встанет, можно было себя остреньким побаловать. И ещё отметил, что приспроситься бы надо, не осталось ли с прошлогодних запасов капустки квашеной да огурчиков солёных. А ещё бы краше было, ежели б грибов бочонок удалось бы выпросить – вот уж пир был бы и для тела, и для измученной сладостями да молочными продуктами души. Вздохнул он тяжело и продолжил речь:

– Река молочная, берега кисельные. И киселей этих на любой вкус, каких токма нету. Ежевичные, черничные, малиновые, крыжовенные, да ещё всякие разные. Даже гороховый кисель в наличии имеется. Вот у меня, когда от сладости скулы сводит, я гороховым только и спасаюсь. А так бы давно ноги протянул. Хорошо, иногда выходные случаются, так отъедаюсь в гостях, всё больше на овощи налегаю.

– Вон оно как, – усмехнулся Вавила. – Я–то думал что вкус у того киселя натуральная амброзия!

– Да хоть бы и амброзия, а всё одно надоедает, ибо приедается, – резонно заметил Домовик.– Амброзия – она когда в праздник раз в году подаётся, тогда дюже вкусна, язык проглотишь, а когда каждый день да по три раза, а то все пять её употребляешь, так она из амброзии в обыденную еду превращается.

– Едак, едак, – кивнул Овинник. – Лучше б я в загон саамских оленеводов устроился. Жил бы себе в Лапландии, рыбку б трескал и в ус б не дул.

– Да ить у саамов усов–то нет! – Дворцовый хлопнул ладошками по коленкам, а Домовик хохотнул:

– Зато рыбы воз и маленька тележка, ибо места рыбные знают!

– Ага, а за редькой да репкой с морковкой в редкие отпуска ко мне б в гости отлучался, ибо рыба не хуже киселя надоесть может. Особливо, ежели её сырую трескать, как то саамы делают.

– Вот-вот! И я о том говорю, что у саамских людей нет никаких понятий о правилах санитарных, и рыбку ту они сырую лопают, что для организьмы сплошное вредительство! – Воскликнул Дворцовый. – От ить ты, брат Овинник, умный, в самом Ирие тебе боги место рабочее определили, а всё едино дурак!!!

Домовые испокон века дружно жили, за своих горой стояли, связи родственные чтили и помогали друг другу всем, чем возможно. Хотя и в их дружной семье не обошлось без оригинала: чудным слыл Дворцовый. Не было в нём ничего от степенности и рассудительности, какими домашние хозяева славятся. Дёрганый, заполошный, суетливый – шимела, да и только! И одет странно, совсем не по чину. Домовому – ему как? Ему рубаха положена с пояском и порты, на ногах лапти, либо босиком. А у этого вместо лаптей ботинки из синей материи, на мягкой белой подошве, чтоб бегать удобнее было: Дворцовый, он же не ходил, он носился по хрустальному замку, будто его в неудобное место петух клюнул! Как он при этом умудрялся не падать – непонятно, а только шнурки на тряпичных ботинках всегда развязаны были. Порты тоже синие на нём, по швам жёлтой ниткой простроченные, а рубаха в клетку, на пуговицах. Вот зачем, спрашивается, пуговки нужны? Если то одна оторвана, то другая на ниточке висит, вслед за товарками потеряться готовится? Аккуратности никакой, порядку и того меньше, и кто ж его домовым–то назначил? Видно, оттого в замке хрустальном оказался, что других желающих в холодном доме жить не сыскалось, да и Кощей, пока не умер, а после снова не воскрес, как домовладелец не в чести у домовых слыл. Лютовал шибко, да порядка у него никакого – всё, что не так лежало, во дворец тащил. Столько хламу было, что порой залы просторные свалку напоминали, а то и помойку, только красиво оформленную – хрусталём. Один Дворцовый прижился – и с Кащеем общий язык нашёл, и порядок навёл, не смотря на все протесты супостата. Даже того больше: и лукоморские богатыри, и хызрырские батыры с Кощеем бились-бились, да всё безрезультатно, а дёрганый домовой извёл Кощея в секунду, пусть не специально, но всё же, всё же…

Посмотрел царь на Дворцового, хмыкнул: тот даже беседуя, сидеть спокойно не мог, ёрзал, бородёнку чесал, то и дело вскакивал, бурно жестикулируя. Вспомнилось Вавиле, как тот змея Горыныча растил, сыночкой называл трёхголового. Вздохнул царь и подумал: «А вот ежели у меня сын будет, да на манер сложной ситуации домового из хрустального дворца – нестандартный? И тогда пожалею, что богов утомлял просьбами, что смирение в вопросе наследования царского трона не проявил?» Но царь тут же спохватился, себя одёрнул: «Вот думаю всяку гадость, и придёт же такое в голову?»

– Так что волхв–то сказал? – повторил вопрос Домовик.

– Что?… А… Сын. Конечно, сын!!! – И царь–батюшка, проскочив мимо домовых, рванул на себя дверь. Уже занёс ногу, чтоб через порог переступить, да передумал.

– Ты, вот что, Дворцовый, сбегай в замок хрустальный, да передай Горынычу приглашение на завтрак. Дело у меня к нему есть.

– А какое дело? – Дворцовый, подозрительно прищурившись, наклонил головёнку к плечу. – Не чижолае? А то ить боюсь, как бы сыночка мой не надорвался!

– На сыночке твоём пахать можно, ибо он у тебя быка заглотит и не подавится! – усмехнулся Домовик, достав из потайной щели подушку. Положил на ступеньку и осторожно опустил на неё осоловевшего Овинника. – Ишь, разморило сродственника. Наелся, болезный. Вот уж у кого с животом проблемы–то будут однозначные, ибо сто лет молочко пить, а потом столько огурцов за один присест умять, да прочими овощами закусить – вредительство натуральное, ибо желудок не выдержит. А ты говоришь – сыночка…

– Да ить не ест он быков, ить он у меня на треть вегетарьянцем сделался. Да и что ты несёшь, сродственник? Кто ж ему позволит быка заглатывать? У быка ж копыта грязные, да и рога не спилены, и вообще для желудку горынычеву нежного быки – вредительство однозначное! Я для него котлеточки готовлю, всё больше морковные да свекольные.

– Ну–ну, а он потом, после твоих котлеток заячьих, царю батюшке злата–серебра принесёт, либо сундук каменьев драгоценных выставит, полстада оптом купит, и кажон день раз – и по быку, раз – и по быку. Ибо жрать охота, а на витаминах, какими ты его с малолетства пичкаешь, далеко не улетишь, и вообще крылья таскать не будешь, ибо ослабнешь.