Вы даже вспомните или узнаете выражения вроде:

– Я думал…

– Нечего тебе думать! Кто тебе велел думать?! Кто ты такой, чтобы думать?! Думать за тебя умные люди будут! Ты должен не думать, а делать то, что тебе говорят те, кому думать полагается!

Они действенны даже когда мы взрослые, потому что в ответ рождается злое решение: ну и думайте сами, а я буду тупым исполнителем и так вам отомщу. Вы еще пожалеете! Это состояние тем хорошо, что оно приходит на памяти, и часто даже болезненной, и мы можем легко раскрыть его содержание.

В итоге такого решения мы начинаем изображать тупых, считая, что где-то внутри мы гораздо умней, чем изображаем. Мы всего лишь играем в тупого исполнителя, всего лишь набираем выражения вроде: нам думать не полагается, мы людишки маленькие! Но в итоге это состояние становится образом жизни. А когда оно оказывается спасительным, то мы еще начинаем чувствовать в нем силу, будто живем в бронежилете. И тогда воздействие решения не думать сказывается на всей жизни.

Но важнее этого то, что, вспоминая подобные решения, мы можем понять, что было с нами в детстве. Там тоже принимались такие же решения. Пусть они звучали несколько иначе, вроде: надо всегда спрашиваться! Или: прежде чем что-то взять или что-то сделать, надо спросить разрешения! Или: надо быть похитрее, и если можно спросить готовый ответ, нечего самому гробиться!

Но при этом они точно так же сдерживали творческий порыв разума и заставляли вести себя определенным, предписанным обществом способом. Так мы становились удобными и управляемыми. И это значит, что наше общественное устройство не нуждается не просто в тех, кто умеет думать, а в самом разуме!

Но все же, может ли способ задавать вопросы ради ответов быть одним из устройств разума?

Как кажется, может. Вот я стою перед задачей, которую не в силах сразу решить. К примеру, что-нибудь техническое, вроде неработающего прибора. Я пытаюсь его изучить, осматриваю, ощупываю, кручу в руках, жму осторожно различные кнопки, трясу. Таким образом я пытаюсь понять, что у него внутри и как он устроен.

Как я это пытаюсь понять? Я пытаюсь представить, то есть создать некий образ, складывающийся из множества образов, полученных во время моего обследования. Представив, то есть сложив перед внутренним взором образ устройства, я смогу сделать предположение о том, как же он работает, и окажу нужное воздействие, чтобы эта работа началась.

Значит, в своем представлении я создам образ возможного действия и образ предполагаемых последствий. Пока я еще не вышел за рамки того, как думать представляя. Но выйду, потому что, глядя на это устройство, я скоро начну рассуждать, а потом и воображать, достраивая те его части, которые не смог рассмотреть, но которые бы объяснили мне, почему же он все-таки не работает.

А потом я сдамся и пойду спрашивать знающего человека. И запущу прибор.

Это определенно будет решением моей жизненной задачи. Не его ответ и не то знание, которое он даст мне готовым, а то, что я пойду его искать.

Вот почему разум детей так легко принимает требование не думать, а спрашивать – оно естественно для разума как один из способов работы.

И значит это то, что человечество живет с перекосом, используя по преимуществу лишь одно из устройств разума и развивая его чрезмерно, в ущерб остальным.

Но можно увидеть это и иначе: человечество пару тысяч лет назад рассмотрело эту часть разума и решило обеспечить ее работу, выстроив внешние приспособления. Все огромное научное здание взращено для того, чтобы человечку можно было пойти и спросить ответ. И взращено основательно в виде приспособления, соответствующего самому устройству разума, так что поиск ответов оказывается очень естественным и относительно простым.

Здание науки, со всеми его строениями и отделениями, раскладывает все возможные вопросы о мире по полочкам, соответствующим устройству мира. И если нам нужен ответ на вопрос о какой-то части мира, мы всегда можем найти науку, соответствующую этой части. А в ней тех, кто подскажет, где лежат заготовленные впрок знания.

Следовательно, мы вполне можем достроить и остальные устройства разума до такого же развитого состояния. И тогда никакого перекоса в развитии человечества больше не будет. Надо только понять, что и как достраивать.

Со способностью разума думать, задавая вопросы, в общем-то, почти все ясно. В сущности, если мы задаем вопрос не ради ответа, а ради решения какой-то задачи, это действительно думание.

Но есть кое-что, что нельзя обойти молчанием. Первое – это сама возможность решать задачи спрашивая, то есть задавая вопросы. Как кажется, это вполне бытовое действие есть нечто парадоксальное и даже невозможное. По крайней мере, с точки зрения и европейский философии и, к примеру, буддизма, в этом есть странность.

Суть ее в том, что если я хочу изучить разум, я должен изучить его как таковой, как некое когито: я мыслю, значит, я существую. И мыслю Я и просто существую Я в одиночестве. И все мои качества и способности – это части моего разума, никак не зависящие от других разумов. Разум должен быть самодостаточен. Только тогда он соответствует Я.

Этот самодостаточный разум, как некое Я, может столкнуться или встретиться с другим Я-разумом. И европейская философия двадцатого века описала эту встречу как «проблему Другого».

Но Я-разум не может иметь устройство, изначально предполагающее, что сможет обеспечить выживание только с помощью другого разума. Другое Я, как и другой разум, в данном случае не рассматриваются чем-то отличным от любой внешней вещи, которую я могу использовать для выживания. В силу этого другое я всегда неведомо и должно исследоваться наравне с любыми вещами мира на предмет полезности.

Иначе говоря, воплотившись, я должен буду познать этот мир и познать в нем каждую вещь, с которой встречусь. В том числе я познаю, что яблоко съедобно, мех теплый, этот человек может за меня заступиться, а этот знает, как устроен электрический выключатель. По общефилософским взглядам, извлечение пользы из других – это предмет познания других. Но отнюдь не изначального знания.

Но если способность разума думать, задавая вопросы, есть часть его устройства, значит, я не просто изначально готов к встрече с другим и знаю, как его использовать, но мы вообще шли в этот мир вместе, зная, что в одиночку не выжить.

И более того: мы по своему устройству не являемся некими обособленными Я. Мы сделаны так, что можем соединяться в огромные разумные цепи, будто мы одно единое существо, состоящее из условно самостоятельных клеточек…

В прошлой главе я говорил о том, что в детстве для нас естественно исследовать и решать задачи самостоятельно. Конечно, мы много ошибаемся и портим много вещей. Поэтому окружающие люди переучивают нас, приучая не решать задачи самостоятельно, а спрашивать у тех, кто знает готовые или лучшие ответы. И это точно обеспечивает нам лучшее выживание в мире людей.

Совет и требование не изобретать велосипеды, а сначала учиться и познавать, то есть спрашивать тех, кто знает, кажется мудрым. Но если вдуматься, то только для тех, кто собрался выживать легче. И отнюдь не для тех, кто хочет научиться думать. Для этих ошибаться полезно и даже жизненно важно.

Поэтому с точки зрения обучения думать требование спрашивать выглядит как отучение думать. Детей человечества ломают, заставляя жить по образцам, а значит, стать послушными и управляемыми. Это очевидно.

Но очевидность оказывается сомнительной, если мы допускаем, что способность думать, спрашивая другие разумы, является исходно одним из устройств разума вообще. Если разум рождается, изначально предполагая, что надо выживать сообществом, тогда требование спрашивать очень важно.

Оно не переучивает, а приучает и воспитывает определенную культуру думания.

Конечно, и в этой культуре возможны перегибы, когда лучшие решения разума превращаются в образцы, а разум в мышление. Но это я оставляю за скобками, как говорится. Побочные явления возможны везде.