г) имперский миф вызревает в особого типа семейной среде, даже точнее сказать – вне семейной среды, в атмосфере демонстрируемой нелюбви (материнской депривации) и фрустрированности, т. е. отказа в удовлетворении первичных жизненных потребностей ребенка. Именно имперское общество породило такое калечащее психику человека, но крайне необходимое для воспроизведения требуемых от личности сверхкомпенсаторной активности и мазохистской жертвенности социальное изобретение, как детские ясли и детские сады. Подробный анализ символики детства человека имперской советской ментальности (сказок, игр, ритуалов детской и подростковой субкультуры), проведенный автором, позволяет выделить следующие характерные особенности культуры детства человека имперского типа:
а) установка на «неистинность отцов». Культивирование ситуации искусственного сиротства порождает психическую неуравновешенность, сверхнапряжение постоянного стремления компенсировать данный пробел поиском идеального Родителя и максимальной жертвенностью при служении связанной с его именем имперской идее. Архетип сиротства, который в условиях функционирования национального мифа становится для ребенка средством идентификации, сращивания со своей национальной принадлежностью, восприятия ее в качестве условия личностности, у человека с имперским типом детства становится поводом уклониться от идентификаций на групповом и национальном уровнях;
б) негативный Эдипов комплекс. Стимулированная культурой детства невозможность самоотождествления себя с родителем своего пола приводит человека имперской культуры к разрушению традиционной модели семьи и досуга, порождает серьезные проблемы в сексуальной сфере, но зато придает невиданный размах сублимационной активности. Для человека, выросшего в культуре имперского мифа, психологически комфортными являются все альтернативные семье социальные образования (от трудовых и воинских коллективов до маргинальных и криминальных сообществ), поскольку негативно пережитая в детстве Эдипова ситуация порождает устойчивую тенденцию «бегства из семьи», становящейся «ячейкой общества», т. е. источником поддерживающей социальность тревожности;
в) Чрезмерная доза прямого устрашения в культуре детства (начиная со знаменитого: «…Придет серенький Волчок, и ухватит за бочок, и утащит во лесок…») и ориентация на агрессивность как средство снятия фобийности. Именно из данного источника вырастает типичное для имперской личности восприятие насилия как обыденной формы социального воздействия и нормы межличностной коммуникации. Поэтому, будучи объединены в массу (на митингах, демонстрациях, съездах и пр.), люди, выросшие под эгидой имперского мифа, востребуют ритуалы нагнетания агрессивности, направленной на созданный идеологией образ Врага, и устрашающие символы (типа серпа и молота, красного знамени, или же бюста жертвенного агнца-Ильича на фоне кровавой плюшевой скатерти), возвращающие каждого из них в атмосферу собственного детства».
«Имперский миф психологически чрезвычайно комфортен, – продолжает Медведев в своем исследовании, – несет в себе возможность избегания мучительного выбора модели личной самоидентификации, групповой конфронтационной дихотомии по принципу «мы и они», дает ощущение осмысленности и важности любых личных жертв во имя сохранения государственности и систем надличностного властвования. В рамках этого мифа человек легко социализируется, безболезненно входит в состояние «винтика» – функциональной принадлежности системы внешних ему социальных структур, не зависит от сдерживающих социальную динамику групповых и национальных традиций».
Далее Владимир Медведев приводит возможные варианты краха имперского мифа, а также перечисляет основные черты национального мифа, приходящего на смену имперскому:
«Но вечно это компенсаторное социально-психологическое состояние продолжаться не в состоянии, – отмечает ученый. – Крах имперского мифа неизбежно происходит по следующим причинам:
а) прохождение оптимума культурной и территориальной экспансии, что неизбежно приводит к чрезмерной унификации имперской идеи и формализации имперской идеологии;
б) потеря вследствие вышесказанного привлекательности имперского мифа для тех подданных империи, которые в силу тех или иных причин сохранили навыки групповой идентификации и механизмы взросления, опирающиеся на миф неполитического характера (чаще всего – национально-религиозный);
в) провал лежащего в основании мифа футурологического прогноза, наличие которого и делает имперский принцип организации общества изначально уязвимым, в отличие от национального, опирающегося на уже случившееся, хотя и часто переписываемое прошлое. Провал этот рано или поздно демонстрирует личности иллюзорность имперской идеологии и принципиальную нереализуемость имперской идеи. Согласно основному закону манипулирования массой людей, эффективность любой имперской идеи обеспечивается футурологическим прогнозом, соотносимым по времени с периодом смены одного поколения другим. И если для первого имперского поколения отказ от имперской идеи невозможен, ибо означает лишение смысла собственной жизни как совокупности обоснованных ею лишений и жертв, то второе, хотя и воспитанное в имперской культуре детства, уже чувствует психологический дискомфорт и отреагирует на возникающую тревожность модификациями имперской идеологии (типа хрущевской «оттепели» и горбачевской «перестройки»). Третье же поколение, войдя в активный возраст, отторгает имперскую модель как полностью необоснованную. Таков механизм смерти социальных мифов, и потому период продуктивности любого имперского проекта сопоставим с продолжительностью жизни отдельного человека; он не может превысить интервал социальной активности трех человеческих поколений, т. е. 60-75 лет;
д) непосредственным поводом для краха имперского мифа в истории всегда было полное истощение (как экономическое, так и психологическое) общества, наступающее вследствие реализованного или же постоянно готовящегося агрессивного импульса.
В советской России имперский социалистический миф, и так уже носивший надрывный, возвратный характер, являвшийся вынужденным наследником когда-то гремевших норманнского, византийского, великоордынского, панславянского и коминтерновского проектов, явно истощился уже к началу 70-х годов. Осознание этого породило альтернативные имперские идеи, в частности, различного рода вариации «русской идеи» с сохранением имперской идеологии. Одной из самых ярких неоимперских моделей стала теория этногенеза Л. Н. Гумилева, которая попыталась восстановить традиционный тренд Империи на Восток. Усилиями отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС и лично т. А. Н. Яковлева данные попытки реанимации имперского мифа были пресечены на корню, что объективно приблизило наступление периода «перестройки», т. е. вступления российского общества в период распада имперской структуры государственности и кризиса соответствующего ей типа психологии людей.
Результатом подобного рода распада в истории всегда было появление на территории бывшей империи ряда национально ориентированных государственных образований. На основе же имперского типа личности, т. е. фактически – душевного калеки, лишенного ряда подлинно человеческих качеств, связанных с групповыми формами самоидентификации, – постепенно, через реанимацию семейной религиозности и структур гражданского общества, в противовес подданному формировался гражданин.
Можно даже попытаться перечислить основные отличительные черты национального мифа, естественным образом сменяющего миф имперский, и того типа личности, на который он ориентирован:
а) устойчивый приоритет интересов более или менее многочисленной группы людей, связанной единым языком, территорией и исторической традицией, перед любыми другими групповыми и межгосударственными интересами;
б) стабильность элиты и ориентация взаимоотношений «элита – масса» на традиционную патерналистскую модель властвования, опирающуюся на естественные для любого человека семейные роли и религиозно-культурную традицию.
