— Андрей. — в противовес представился парень, пристально разглядывая меня.

— Аня. — тихо представилась и тут же заметила спешащего к нам Витальку.

— Заучка, не могла меня подождать? — Виталька ловко обогнул Андрея, забирая из рук остатки стопки. Отвлеклась, помогая ему, а когда повернулась поблагодарить спасителя, он уже уходил. Отчего-то подумалось, что это хорошо. — Что этому хлыщу нужно было? — серьезно спросил Виталька.

— Предотвратил посадку моего лица на пол. Спас несколько книг от той же участи.

— Послал же Боженька… мало того, что заучка, так еще и неловкая.

— Не подскажешь, почему я тебя еще терплю?

— Любовь, она знаешь какая коварная? — лукаво подмигнул и звучно чмокнул в губы.

Он именно таким мне и запомнится — теплым, смешливым, моим… тогда еще моим.

Поймал.

— Мамочка!

— Тише, Нют. — я обнимаю ее. — Выгонят еще.

— Что случилось? — всхлипываю, давясь слезами, которые, наконец, хлынули из глаз. В голове какой-то шум, беспорядок после того, как позвонила соседка и рассказала, что отца и еще нескольких шахтеров засыпало в шахте.

— Я сама еще ничего не знаю, ребенок. — мамочка у нас сильная, она не плачет, пытается сохранить хладнокровие в сложных ситуациях, но я же вижу с каким трудом ей дается этот ровный тон. — Обвал на шахте. Оперируют уже несколько часов. — ее голос дрогнул. — А что оперируют толком не говорят.

— Господи.

Все, на что меня хватает. Мама усаживает меня на стул и садится рядом, пожимая мою ладонь, опять горбясь. Мы сидим тут долго. Наступает утро, начинают сновать врачи, больница в провинциальном городке быстро заполняется галдящими людьми, и только ближе к обеду из отдела хирургии выходит взмыленный, высокий мужчина с крупными чертами лица.

— Петрова Нина Андреевна? — он усталым взглядом обводит коридор, а мама уже рядом с ним заглядывает в эти усталые глаза, с отчаянной надеждой сжимая трясущиеся губы. — Ваш муж вне опасности, нам удалось остановить внутреннее кровотечение, позвоночник в нескольких местах имеет опасные трещины, и еще есть подозрение на защемление нервов, но тут уже мы не властны.

— О чем вы? — настойчиво спрашивает мама.

— Впрочем, рано конечно судить, нужно дожидаться пробуждения… — хирург мнется, а потом подавлено добавляет. — Возможно ваш муж уже не сможет ходить. Простите.

— Что? — мама хватается за сердце, а я подаюсь вперед, обнимая ее и усаживая на опостылевшие стулья.

— Мамочка!

— Ничего, доченька. — губы белые.

— Что-то можно сделать? — давлю на мужчину, что подобрался ближе к маме и пережимая кисть считает ее пульс, посматривая на часы.

— Не знаю. Говорю, еще рано делать выводы. Можно конечно сразу по приходу в сознание попробовать изыскать хорошего нейрохирурга, да только… — и все понимают эту загадочную тишину. Навряд-ли какой-то «хороший» нейрохирург попрется в глушь спасать шахтера. Нет, конечно, если ему предложить денег… интересно, сколько нужно? Хотя, какая разница, их один черт нет! — Да, потом на реабилитацию… — очередная загадочная тишина.

Загадочным оказался этот хирург, но добрым, сам уставший, а сходил за водой маме, заодно принес успокоительного, добродушно похлопал по плечу и скрылся в своей вотчине, явно спеша сдать смену и отправится отдыхать. А мы с мамой остались ждать, когда папа отойдет от наркоза, ждать результатов осмотра, молиться. Нам ничего более и не осталось.

Периодически разминая затекшие ноги, я спустилась на первый этаж, отзвониться Витальке, соседке Раисе Павловне, старушке, что сообщила мне в общежитие о трагедии. Всем, кому наше горе было не безразлично, а еще купить воды. Собственно, ей я чуть и не захлебнулась, когда услышала:

— Анюта?

Обернулась, сомневаясь, меня ли спрашивают, немного пугаясь знакомых, темно карих глаз.

— Андрей? Что тут делаешь? — недоумевая спрашиваю, нахмуриваясь. Он не отвечает, смотрит пристально в глаза, словно решая, что-то для себя, а потом усмехается, так жутко, непривычно, что неосознанно я делаю несколько шагов назад, наступая какой-то женщине на ногу, отчего тут же смущаюсь собственной неловкости и разбухшим языком прошу прощения.

— Отец не очнулся? — не замечая моей неловкости и проявляя странную осведомленность, спрашивает он.

— Что ты тут делаешь?

— Ловлю момент. — отвечает он приближаясь. — У меня предложение.

— Какое?

— Твоего отца после пробуждения доставят в хорошую больницу к лучшим хирургам. Я узнавал: шансы неплохие, да и снимки Федор Николаевич добродушно передал нейрохирургам на совещание.

Не пойму, почему меня так отталкивает неуютный, маниакальный взгляд Андрея.

— Если…?

— Умная девочка… — он криво улыбается. Расчетливо, жестко, как человек, видящий свою цель и готовый прямо сейчас забираться на головы и идти по ним. — Если ты станешь моей. — добавляет он, а кривая улыбочка так и не сходит с красивого лица.

— Я не шлюха! — зло выплевываю, пытаясь сдержать порыв со всей силы проехаться по его лицу. Пижон. А казался милым… хотя, какой милый, этот его взгляд…

— Шлюх у меня и без тебя много. Я женюсь на тебе. — говорит этот сумасшедший, сверкая блестящими глазами.

— Ч…то? — не удается мне справиться с шоком.

— Что слышала. Мы прямо сейчас, пока твой отец не пришел в себя, идем и расписываемся, я вызываю бригаду, что забирает твоих родителей в клинику, а потом ты перевозишь свои вещи ко мне. — его не смущает мой ошарашенный вид, довольно скалясь, он спрашивает. — Как тебе план?

— У меня есть любимый парень. — злобно тыкаю я в его грудь тонким пальцем.

— Уже нет. — пожимает плечами и передает мне небольшой листок, на котором растянутыми закорючками выделены буквы, очень знакомым почерком. Злой почерк, два слова отрывистых, хлестких: «мы расстаемся».

— Что? — в очередной раз недоумевая, спрашиваю.

— Ему нужна была моя машина, мне нужна ты. — просто отвечает сумасшедший. — Не расстраивайся, очередной продажный подонок. Таких много.

— Он не такой! — шиплю я и трясущимися руками, тыкаю его телефоном, зажатым в руках. — Я только, что с ним говорила!

— Кишка тонка признаться? — смеется он. — Боже он жалок. Набирай. — смело добавляет, выхватывая телефон из рук, потому как я и без его советов уже набрала Виталика. — Не разочаровывай меня окончательно, и поступи как мужик! — рычит он в трубку и передает ее мне с милой, змеиной улыбкой.