Первым из них как раз стал Тимик. Я ему сразу очень обрадовался. Проснулся, увидел его и тут же подумал: «О, прикольно, я не один буду. Весело». Тимик был маленький такой, худощавый. Намного меньше меня ростом. Его еще потом дразнили карликом. Даже питалки[3] «шкетом» называли. А он всегда возмущался и вопил: «Да я еще вас всех перерасту!» И действительно, сейчас уже вымахал – не догнать. Всех перерос. Вообще он сильно изменился с возрастом. Раньше был такой же черненький, как и я. Реально тот же цвет волос, как будто мы братья, только они у него были длинные. А потом он посветлел и начал коротко стричься. А нос как был, так и остался – огромный, гигантский просто.
Откуда взялся Тимик, я не знаю. Мы с ним это не обсуждали, даже вопроса такого не возникало. Потом узнал только, как раз когда мы до портфолио все вместе добрались, что мать его зовут Рагиля Малказенка. Я ее имя лучше, чем имя собственной матери запомнил. Реально! Потому что это такой повод для шуток, и мы над Тимиком потом постоянно стебались: «Ну как там Рагиля Малказенка поживает?» Но не суть. Тимик пришел в группу, и хорошо. Дружба у нас с ним как-то сама собой получилась, мы же все время были вместе. Как два заключенных, ходили по расписанию в туалет, в столовую, на прогулку. В баторе, в дошколке, был строгий режим: «Построились, в туууалееет!» Не то чтобы вот прям по времени, но если один захотел, значит, захотят все. Не будешь же каждого отдельно водить. Поэтому быстро встали и пошли все вместе строем. Кто не хочет, можете просто рядом постоять. Санузел у нас был большой – рукомойники стояли, ванная комната там же была. Проходишь дальше, и стоят два унитаза, а между ними фанерные перегородки. Даже кабинки такие, закрывающиеся. И еще из туалета вела дверь запасная почему-то на лестничную клетку. И мы через нее сбегали, когда строем надоедало ходить. В общем, нормально все было. Обычное детство. Как у всех.
С Тимиком мы вместе катали машинки, строили что-то, пазлы собирали, разговаривали и веселились, как могли. Мы с ним даже в куклы играли, было такое: «Привет, меня зовут Тимур», «Привет, меня зовут Гриша». «Давай вместе дружить». О боже! Сейчас как вспомню… Умора. В дочки-матери, мы, понятное дело, не играли. Не знали, что это за игра такая. У нас с ним все куклы были дети, друзья. Никаких взрослых даже близко. А вот потом, когда к нам в группу пришли другие ребята, семейные, мы в папу-маму тоже стали играть. Образы, кажется, брали из мультиков, ну и домашние что-то привносили. Но это мы уже не в куклы играли, а сами, как умели, изображали членов семьи. У нас были папа и мама, одна дочка – это была единственная кукла – и все остальные братья. Мама папе всегда говорила: «Ты руки помыл? Давай садись, сейчас принесу тебе ужин. Только тихо, наша дочка спит». Мне роль папы не доверяли, его играл почти всегда Никита. Как самый ответственный. И он нам, такой: «Братья, тихо. Будете шуметь, проснется дочка». А «мама» была все время Света, конечно, и она там готовила что-то постоянно. Сколько себя помню, у нас всегда была только одна девочка в группе, а остальные все мальчики. Слава богу, хоть сейчас в колледже наоборот – у меня в группе тридцать девочек, а я один. Вот это жизнь! Хотя тоже свои заморочки.
Кстати, у нас в то время не было никакой жестокости в играх. Мы ничего такого не делали, кукол не били. Свое зло ни на ком не вымещали. Даже когда нас обижали, мы это просто держали в себе. А может, копили.
Потом, чуть ли не в этот же, первый день, пришел другой мой лучший друг – Никитка. Он вроде из какого-то другого Дома ребенка был. А может, и сразу из семьи к нам попал. По крайней мере, мне так казалось, потому что раньше я его, как и Тимика, никогда не видел. Он был такой маленький, пухленький и ходил все время красный. Чего-то там постоянно смущался, стеснялся. Но у Некита в отличие от нас с Тимиком была мама, которая приезжала к нему в дошколку. Я ее видел. Она ему подарила на день рождения огромный детский мотоцикл. Мы на нем все по очереди катались. Но в итоге, как обычно, чуть не подрались из-за него, поэтому питалки мотоцикл забрали. Он до сих пор стоит в дошколке, я видел. А мама Некита какое-то время ходила к нему, но потом пропала. Удивительно, но Некит как-то спокойно отреагировал – не вспоминал, не плакал, не спрашивал, когда она снова придет. Просто молчал. Как всегда смущенно улыбался и, как обычно, краснел. Наверное, держал все в себе.
Я, кстати, совсем не завидовал тому, что к нему мама приходит. В принципе, не очень этого понимал – мне тогда что мама, что чужая женщина, все равно. Тетенькой больше, тетенькой меньше, какая разница? Их и так было слишком много перед глазами, мелькали туда-сюда. А вот тому, что у Некита был мотоцикл, завидовал. Это реально круто! Мама Некита вроде была лишена родительских прав, точно не помню, но, кажется, от кого-то слышал, что она пила, и соседи на нее пожаловались. Пришла опека с полицией, и Некита забрали. Хотя, может, это и не его история, а чья-то другая. Их сотни таких было вокруг. Но для меня это все было непонятно, никаких эмоций не вызывало. Даже когда ко мне самому начала приходить тетя Ира, я тоже особо не реагировал. Но про нее я еще подробно расскажу. А вообще, я же тогда не понимал, что такое родственники, родители. Что еще за родня? Какая-такая мама вообще? Вот убей не помню, чтобы вопросы задавал: «А откуда я взялся? Как появился на свет?» Да, многие дети в три-четыре года начинают интересоваться, откуда берутся дети. Им там объясняют всякое, что у мамы из живота. Но я-то понятия не имел, что у ребенка должна быть мама. Меня воспитатели воспитывали. Мы, кстати, их мамами и называли – «мама Оля», «мама Соня», «мама Нина». Смысла никакого в это не вкладывали, просто так принято было. Традиция. И в детстве я на эти темы не загружался, как и на все остальные. В принципе, никогда «почемучкой» не был.
А дальше, постепенно, у нас в группе получилась «сборная солянка». Пришел еще Миша. И мы его так возненавидели! Вот он именно из дома пришел, из семьи. Домашние дети всегда были ужасные – капризные и гадливые. Не такие, как мы. И по Мише сразу было видно, какая это мразь. С ним невозможно было жить в одной группе. Все игрушки у нас всегда отнимал. Плакал по поводу и без повода. Наверное, из-за того, что он был семейным, характер у него оказался таким противным. И рыжий он был, как огонь. Вот из-за него я до сих пор ненавижу рыжих. Дрался он постоянно. Вечно был зачинщиком. И при этом всегда выходил сухим из воды. Если мы все вместе напроказничали – я, Тимур и он – то Мишка чуть что, сразу же: «Это все онииии!» И мы ему, такие: «Что ты творишь, Миша?». Прижимали его к стенке, учили уму-разуму, а он все равно за свое. Опять идет к питалкам и давай плакаться, жаловаться на нас. «Они меня били», «Они меня обижали» и все такое. Реально достал. Но зато однажды из-за этого придурка Миши я понял, что Некит – мой лучший друг и настоящий человек. Когда тетя Ира стала ко мне ходить, у меня впервые появилась собственная игрушка, телескоп-мозаика. Она мне ее подарила. Это как подзорная труба, смотришь в глазок, крутишь ее, а там какие-то бусинки падают, и каждый раз появляется новый узор. И вот этот гад Миша подбегает ко мне, отбирает телескоп и тут же с ним куда-то уносится. Я ему кричу: «Мишка, вернииии!» А он не слушает. Я плачу уже, реву от горя. Питалки то ли чай пили, то ли еще что-то, но они ничего не сделали, даже не вышли на мой плач. И я, такой, к другу: «Некит, у меня Миша телескоп отнял, можешь с ним поговорить?» И Некит пошел, поговорил. Попросту говоря, взял и навалял ему. Этот Миша, понятно, начал плакать, биться в истерике. Опять рассказал воспитателям, что мы его, бедненького, бьем-избиваем. В итоге телескоп забрали и положили на шкаф. Никому не давали – ни мне, ни другим. И я, такой: «Ну, все! Спасибо, Миша. Теперь ты у нас попляшешь». И весь год, который он был с нами, может, немного меньше, ему от нас конкретно доставалось. А потом его в семью обратно забрали. И с тех пор я рыжих не переношу. Это уже на всю жизнь.
