Лароуз сжал мягкую куклу – неведомого зверька, с которым часто играл, подражая старшему брату, который любил устраивать представления с пластмассовыми фигурками из серии о супергерое. Его сшила Эммалайн. Грязный мех местами протерся. Один глаз-пуговка оторвался. В том месте, где шов разошелся, мать запихала выбившийся пух рогоза и прихватила прореху крупными стежками. Красный фетровый язык зверька износился так, что напоминал ленточку. Сперва дрожь, которую Лароуз долго сдерживал, была такой легкой, что ее трудно было заметить. Но вскоре она стала прокатываться по его телу широкими волнами, а потом появились и слезы. Мэгги лежала рядом с ним в постели, ощущая его несчастье, которое делало ее собственное несчастье таким сильным, что у нее готово было остановиться сердце.

Она перевернулась и спихнула Лароуза с края матраса. Он упал, таща за собой одеяло. Мэгги выдернула его из-под мальчика, и Лароуз, икнув, оказался на голом полу.

– Из-за чего ты плачешь, малыш?

Лароуз начал рыдать, тихо и безутешно. Мэгги почувствовала прилив черной злости.

– Хочешь к мамочке? К мамочке? Она ушла. Она и твой папуля оставили тебя здесь, чтобы ты стал моим братом, как Дасти. Но ты мне не нужен.

Когда Мэгги сказала это, она почувствовала, как черная злость улетучилась. Она сползла с кровати и нашла на полу Лароуза. Он молча лежал в углу, свернувшись в клубок, в обнимку с набитым пухом зверьком. Она прикоснулась к спине мальчика. Он был холодным и окоченевшим. Мэгги взяла свой спальный мешок и натянула на них обоих. Затем она обняла малыша, согревая своим теплом.

– Ты мне не нужен, – в страхе прошептала она.

Спустя несколько лет эта ночь стала для Лароуза драгоценным воспоминанием, то и дело всплывающим в памяти, и он лелеял его, ибо то была первая ночь, проведенная с Мэгги. Он вспоминал теплую фланель ее рубашки и ее объятия. Он верил, что в ту ночь они стали братом и сестрой. Он забыл, что она вытолкнула его из постели, забыл ее злые слова.

Вольфред посмотрел на девочку, этот завернутый в одеяло комок плоти. Маккиннон всегда был честен – для торговца, конечно, – и не проявлял никаких признаков морального разложения за пределами обычного: продажа рома индейцам запрещалась законом. Вольфред не мог поверить в то, что случилось, и поэтому снова отправился на рыбалку. Когда он вернулся с еще одной связкой рыбы, его голова была ясной. Он решил, что Маккиннон выступил в роли спасителя. Он избавил девочку от Минк и от положения рабыни в каком-то другом месте. Вольфред нащепал растопки и развел рядом с факторией небольшой костерок, чтобы приготовить рыбу. Он зажарил весь улов, и Маккиннон съел это лакомство с черствым хлебом, оставшимся с прошлой недели. Ничего, завтра Вольфред испечет новый. Когда он вернулся в дом, девочка сидела там же, где раньше. Она не шевелилась и не вздрагивала. Похоже, Маккиннон не прикасался к ней.

Вольфред поставил тарелку с хлебом и рыбой на грязный пол поблизости от нее. Она жадно все съела и вздохнула, переводя дыхание. Он поставил рядом с ней кружку с водой. Она выпила ее залпом, под конец издав тихий звук, напоминающий детский лепет.

После того как Маккиннон наелся, он залез на свое лежбище, сооруженное из жердей и медвежьих шкур, где привык напиваться, чтобы уснуть. Вольфред прибрался в фактории. Затем он нагрел ведро воды и присел рядом с девочкой. Он намочил тряпку и приложил к ее лицу. Когда спекшаяся грязь отошла, постепенно, одна за другой, показались ее черты, и юноша нашел их очень приятными. Губки у девочки были маленькие и пухленькие. Глаза смотрели приветливым взглядом. Брови расходились идеальными дугами. Теперь, когда ее лицо обнажилось, он уставился на него в смятении. Она была так изящна. Знал ли об этом Маккиннон? И знал ли он, что удар его ноги сколол уголок одного из передних зубов и оставил большой синяк на нежной, как лепесток, щеке девочки?

– Гиимиикаваадиз[18], – прошептал Вольфред.

Он знал, как описать на оджибве ее внешность.

Юноша осторожно прошел к углу дома, где, как он знал, находилось то, что ему было нужно, и размешал в миске грязь. Потом он взял девочку за подбородок и осторожно вновь наложил глину на ее лицо, скрыв под ней поразительные линии бровей, идеальную симметрию глаз и носа, удивительный изгиб губ. Она была изящным ребенком одиннадцати лет.

– Прошлой ночью они спали на полу, – проговорила Нола. – Это должно прекратиться, объяснила я Мэгги. Если тебе так нравится пол, сказала я, могу предоставить его в твое полное распоряжение. Будешь стоять на нем в углу. Знаешь, она огрызнулась. Ладно, заявила я. Тогда ты наказана и не выйдешь из комнаты без моего разрешения. А малыш снова плачет. Прямо не знаю, что делать.

Она взмахнула рукой. Ее лицо было измученным и серым, а тело казалось иссохшим. Всю неделю она держалась, но теперь настали выходные, и Мэгги весь день провела дома.

– Выпусти ее, – попросил Питер.

– О, она уже и сама вышла, – сердито заметила Нола. – Сидит себе, завтракает.

– Почему бы тебе не разрешить им играть вместе? Они будут счастливы.

Питер и Нола уговорились всегда поддерживать решения друг друга, когда это касается детей. Но теперь все пошло наперекосяк, подумал Питер. Спустя несколько минут он застал Нолу тыкающей Мэгги головой в миску с овсянкой. Мэгги сопротивлялась. Когда Нола увидела Питера, то убрала руку с шеи дочери, как будто ничего не случилось.

Тяжело дыша, Мэгги уставилась на застывшую кашу. Мать не разрешала класть в нее изюм или сахар, потому что от них может быть кариес. Девочка подняла взгляд на отца. Он сел и, пока Нола стояла к ним спиной, переложил большую часть овсянки себе в тарелку. Потом жестами показал, что пора начинать есть. Мэгги взялась за ложку. Он взял свою раньше нее, зачерпнул овсянку и отправил себе в рот, состроив грустное лицо клоуна. Мэгги сделала то же самое. Они закатили глаза, а потом посмотрели на Нолу, словно голодные собаки. Лароуз последовал их примеру, хоть и не понимал, что происходит. Не оборачиваясь, Нола сказала Питеру:

– Прекрати эту фигню.

Питер крепко сжал свою ложку и пристально посмотрел в спину жене.

Питер думал, Нола сразу начнет выздоравливать, когда проблема будет решена. Он считал, что пора отправить Лароуза домой. Но он хотел, чтобы такое решение приняла жена. Вместо этого та принялась строить планы.

– Я собираюсь приготовить для него торт, – сказала она, глядя на мужа затуманенным взглядом. – Со свечами, как на день рождения. Я поставлю их рядами, и пусть он постарается их задуть. Он сможет загадать сто желаний.

Она отвернулась. Врач прописал ей успокоительное. Она примет его на Рождество. Я стану печь Лароузу по торту каждый день, думала она. Только бы он перестал плакать, только бы прижался ко мне, как это делал Дасти, только бы стал моим сыном, моим единственным сыном, ведь другого у меня больше не будет. Какое-то упрямое, застарелое чувство обиды не давало Ноле сказать Питеру, что месячные у нее прекратились вскоре после рождения Дасти, и доктор не мог объяснить, почему. Питер не заметил никаких изменений, но вообще-то она всегда была скрытной, когда дело касалось здоровья. Эммалайн была единственным человеком, который об этом знал. Как у нее захватывало дух от того, что она доверила такой секрет именно сестре! Ее сердце сжималось. Это и стало, думала Нола, причиной тому, что ей принесли Лароуза. Эммалайн поняла.

Именно из-за того, что сестра знала ее так хорошо, Нола и ожесточилась против Эммалайн, отвернулась от нее и боялась.

Питер в конце концов отправился к Ландро. Он мог пойти пешком – тот жил всего в полумиле. На западе был Хупданс, на востоке и севере – резервация и являющийся ее центром поселок. На юге был Плутон, вымирающая маленькая община, в которой еще имелась школа. Именно в нее ходила Мэгги, и туда же предстояло пойти Лароузу, если ситуация не изменится. Въехав на пустую дорожку, ведущую к дому Айронов, Питер заглушил двигатель. Окна маленького серого дома были совсем темными. Сбоку прилепилась незаконченная терраса из фанеры и досок. Брезентовый полог был снят с изогнутых шестов парильни, стоящей позади дома. На дереве висела кормушка для птиц, сделанная из молочного пакета, на подъездной дорожке стоял ящик, полный банок для консервирования, а во дворе валялись разбросанные игрушки. Собаки, которая обычно вертелась поблизости, теперь не было видно. Айроны, скорее всего, уехали навестить родственников в Канаду или подались к одному местному парню, знахарю по имени Рэндалл, на семейное торжество. Дружа с Ландро, он знал, что его друзья практикуют индейские религиозные ритуалы. Как они называются, он не мог припомнить. Питер очень смутно представлял себе традиционные верования, которыми увлекался Ландро. Когда они были вместе, то предпочитали рыбачить или охотиться. Питер знал, насколько осторожно обращался с ружьем Ландро, и казалось невероятным, что он мог совершить такую ошибку. Питер оставил машину на подъездной дорожке и пошел за дом Ландро, в лес.