ЦЕРКОВЬ Н. ОСВОБОДИТЕЛЯ

В журналистском блокноте всегда собираются факты, которые не войдут в статью или очерк, но при этом именно они стимулируют журналиста, заставляют его перо не сбиваться с пути, по которому катится, как под уклон, все быстрей и быстрей задуманный материал. А есть факты, которые не удается никогда проверить, и только нечаянный случай может иногда представиться, и тогда полузабытая строка из блокнота оживет и за ней откроется то, о чем стоит писать.

В каком-то справочнике-путеводителе, прекрасно изданном неким совместным наше-ихнем издательством, была дана фотография церкви. Я не профессиональный знаток искусства и мало что понимаю в зодчестве, меня привлек не столько внешний ее вид, сколько подпись под снимком: "Церковь Н. Освободителя".

Быть может, я забыл бы и про этот снимок, и про путеводитель, но навязчивая идея засела в голове: что значит "Н"? Николай Чудотворец? Или Николай Угодник? Или... вместо "Н" должно быть "Х", а вместо "Освободитель" - "Спаситель"? Во всяком случае, эту строку я выписал. А буквально на днях попалось на глаза еще одно фото, а на нем - та же самая, но разбитая в годы войны церковь, сквозь пробоины которой проглядывал подорванный немецкий танк. Под фотографией стояла фамилия автора снимка.

Сержант Никита Бакалдин, хотя и командовал отделением, по сути своей был человеком гражданским. И работал до войны в большом краеведческом музее. Работа у него была, прямо скажем, не творческая - шофер, но не простой шофер; приходилось Бакалдину возить картины и гобелены, скульптуры и витражи. Постоянное общение с предметами искусства обогатило душу шофера. Он узнал им цену и наравне с другими сотрудниками того же музея, профессорами и искусствоведами, научился беречь как зеницу ока любое произведение, созданное людьми.

Сержант Никита Бакалдин, хотя и командовал отделением, всякий раз, когда с боями брали занятые немцами города, в свободные от боев минуты со своим отделением собирал уцелевшие музейные ценности и сдавал их под расписку в военную комендатуру города. Отделение жаловалось на сержанта Бакалдина замполиту роты: замучил, дескать, сержант искусством, и неизвестно еще - будем ли живы, а командир отделения о музеях мечтает. Впрочем, так думали не все, - были и такие, кто понимал, что война войной, а командир все-таки поступает верно.

Однажды раздобыл где-то сержант Бакалдин открытки с репродукциями картин и в перерывах между боями рассказывал присмиревшим бойцам о каждой картине, на ходу сочиняя ее историю. На обороте было написано, но, увы, не по-русски, о том, что та или иная картина таит в себе, но Бакалдин иностранных языков не знал, поэтому полагался на свою интуицию и сочинял. Открытки он держал в грубой, привыкшей к винтовке и автомату руке. И смотрел, рассказывая, не поверх аудитории, смолящей цигарки и наполняющей дымом синие вечера, и не в глаза солдатам, подремывающим после тяжелого дня, а смотрел он прямо на картину-открытку, которая освещалась поставленной под нее коптилкой. Освещалась снизу мерцающим светом.

Голос у Никиты Бакалдина был не командный, не раскатистый и не громкий, а тихий и медленный, отчего слышно было то, что он говорил, только первым рядам солдат.

На правом фланге в первом ряду сидел орденоносец и минер Егор Спасибо.

Егор любил говорить мало, все больше молчал, интересовался искусством. Иногда ему хотелось спросить: "Слышь, паря, а откуда ты столько знаешь?" Но он сдерживал себя: молчаливый был человек.

Бакалдин журчал, солдаты слушали. Слушали и думали о своем. А слова медленно, как медовые капли, падали, падали через равномерные промежутки времени.

- Сержанта Бакалдина к командиру роты, - неожиданно раздался во время одной из таких лекций голос часового.

И Никита Бакалдин пошел, прервав на полуслове свою дилетантскую лекцию. Минут через двадцать он вернулся, но лекцию продолжать не стал, собрал открытки с изображением картин мировой живописи и сунул их в свой вещевой мешок. Аккуратно и молча сделав все это, он скомандовал построение своему отделению, отвел его несколько в сторону, чтобы не мешать отдыхать остальным, и принялся медленно, со своими всегдашними тягучими интонациями, размахивая руками, так, чтобы если на минуту отключить его голос, со стороны могло бы показаться, что он вновь занят своим любимым делом - читает не строго научную искусствоведческую лекцию. Однако теперь он говорил другое:

- С рассветом начинается наступление по всему городу. По расстоянию это не много, всего-то верст шесть или семь. Хуже всего то, что фрицы цепляются за каждый дом, не говоря уже о кварталах. Наша задача, товарищи бойцы...

Отделению сержанта Бакалдина предстояло заминировать некоторые улицы, на случай прорыва немцев. Обладая цепкой памятью шофера, Бакалдин хорошо помнил виденную им в блиндаже командира роты карту этого городского района. Теперь он на клочке бумаги рисовал улицы, планировал завтрашний бой.

В только что нарисованном плане чего-то не хватало. Улица обрывалась где-то посередине квартала. Что же там было на карте командира? Какое-то строение? Кружок и крестик или пирамидка и крестик? Ну, конечно же, - еще замполит предупреждал: на пути продвижения роты, посередине улицы церковь, скорее всего заминированная отступающими немцами. Завтра при наступлении обходить ее справа.

- Ясненько, - почесал затылок орденоносец и минер Егор Спасибо. - А может, сейчас прямо туда, в церковь-то, а?

- Не понял, - сказал Бакалдин.

-Да я говорю, товарищ сержант, может, сразу туда пробраться, в церковь-то, а как наши пойдут утром в атаку, мы и прикроем их.

- Верно...

Командир роты против такого решения бойцов не возражал. Бакалдин со своим отделением пополз к церкви. Бесшумно упал на землю немецкий часовой. Слабый свет проникал в строение с улицы в пробитый купол, кроме того вскоре замерцала коптилка.

- Стой, ребята, - вдруг сказал Бакалдин обрадованным ребятам, благополучно добравшимся сюда, - здесь мины.

До поздней ночи работали саперы Бакалдина, разминируя церковь. Наконец сержант разрешил перекурить.