«А вот товарищи утверждают, что часть полотна по Вашей договоренности с возчиками досталась Вам», –  звучит сухой надтреснутый голос Перельмана. На мгновенье в памяти Григорьева мелькнула лисья рожа младшего счетовода Кудыкина, который сидит сейчас за столом в соседней комнате рядом с рабочим местом Константина Ивановича. И как-то медленно, тяжёлой рыбой всплыла мысль: «Вот оно что, донос…» Константину Ивановичу слышится, будто издалёка голос Перельмана: «Уж не обессудьте, любезный Константин Иванович. Мы с товарищем Грековым пройдём на Вашу квартиру, посмотрим, не завалялись ли у Вас эти аршины полотна». Все это время Перельман тяжело смотрит на Грекова.

Уже на выходе из кабинета Перельман обернулся к Константину Ивановичу, и тому показалось, что Исаак подмигнул ему. Он слышит его голос: «Константин Иванович, Вы задержитесь здесь вот с этим товарищем, –  Перельман кивнул в сторону милиционера, который остался в кабинете, –  да, вот ещё: напишите-ка имена возчиков. Мы и к ним заедем. Да, ещё и имена мужиков, которые помогали возчикам переносить дрова из леса до дороги». Константин Иванович дрожащей рукой выводит имена мужиков, занятых в перевозке дров. Передаёт бумагу Перельману. Говорит, глядя в сторону: «Имён помощников я не знаю, но и они работали не бесплатно. Часть полотна точно возчики отдали этим мужикам». «Разберёмся, разберёмся, –  вдруг повеселев, воскликнул Перельман. Взглянул на мрачного Грекова, –  с чего начнём? С квартиры Григорьева или сразу в Великое?»

«У меня ордер на арест К. И. Григорьева», –  зло отозвался Греков.

Под окном тяжело заурчал «Бенц», на котором приехали гости из Ярославля.

Часов в десять вечера кассирша Клава принесла два стакана чаю и по куску ситного. Константин Иванович придвинул стакан и хлеб милиционеру.

Тот благодарно посмотрел на Григорьева, проговорил округлым ярославским говорком: «Да ужо, мы ж с утрева не емши». А Клава, жалостливо взглянув на Константина Ивановича, по-старушечьи запричитала: «Господи, да что же это делается…» Константин Иванович взглянул строго на розовощекую молодуху Клаву, слегка погрозил пальцем. Та понимающе поджала свои яркие губы.

Перельман с Грековым явились глубоко за полночь. Первым в дверях появился Перельман. Наклонился к уху Константина Ивановича, прошептал: «От меня – извинения Катерине Петровне за сегодняшний переполох». Греков с порога кабинета раздраженно крикнул: «Евтухов, едем». Милиционер сглотнул остатки чая, по-доброму улыбнулся Григорьеву. Выпятив грудь, отчеканил Перельману, явно выученное: «Честь имею».

«Ещё раз мои извинения», –  обращается опять к Константину Ивановичу Перельман, когда чекистская команда скрылась за дверью. Голос его уже не кажется таким режущим ухо. «А Греков этот – тёмная личность, –  устало говорит Исаак, – пойдёмте, уже третий час ночи. Я подвезу вас до дома. В моём распоряжении Ляминская двуколка. Сегодня, когда мне позвонили из Ярославля и сообщили, что едет…» «Ревизор», –  откликается Константин Иванович.

«Если бы ревизор… А то Греков. Я думал, это за мной. Написал заявление, что снимаю с себя обязанности временно исполняющего. Передал заявление Лямину Григорию Ивановичу, чтоб он утвердил на фабричном комитете. А он мне двуколку, –  усмехается Перельман, –  на всякий случай. Правда, куда там тележке тягаться с «Бенцем». Далеко не убежишь».

Лошадь медленным шагом тащила двуколку вдоль тяжёлых теней незрячих домов. Перельман не торопил её. Чёрное небо было усыпано пронзительно яркими льдинками звёзд. И их холодное свечение наполняло душу мертвящим оцепенением.

– Это только начало, –  нарушил молчание Перельман.

Константин Иванович не ответил. Страшно было продолжать разговор.

«Ещё много крови будет впереди», –  эта мысль как-то медленно овладевала Перельманом. Но не пугала его. Он был мистик, верящий в свое роковое предназначение.

Лошадь без команды остановилась возле дома Григорьевых. Константин Иванович осторожно сошёл с двуколки. Махнул рукой Исааку. Тот кивнул головой.

Неожиданно взошла луна, осветив всю округу неживым, фиолетовым светом.

Дверь в квартиру была не заперта, и это напугало Константина Ивановича. Он пробежал по коридору мимо резного сундука, вещи из которого вывалены на пол. Сундук этот прибыл с приданым Катеньки.

В комнате мебель вся отодвинута от стен, дверцы бельевого шкафа и буфета распахнуты настежь. Простыни, скатерти, платья Катеньки и рубашки, и нижнее бельё Константина Ивановича – всё в беспорядке валялось на полу. Катя сидела на стуле посреди комнаты, укачивая дочку. Обратила на мужа неподвижный взгляд. Слабо улыбнулась. Сказала: «А я думала уже всё…» И разрыдалась. Константин Иванович подбежал к Кате, осторожно взял из её рук ребёнка. Положил на диван. Верочка тихо захныкала. Но он уже не слышал ничего, бросился на колени перед женой, прижал её к себе. «Всё, всё, милая моя. Всё хорошо», –  шептал он, целуя мокрое от слёз лицо Катеньки.

Уже забрезжил ранний рассвет, когда Константин Иванович повёл жену в спальню. Катя спохватилась, было, собирать с полу бельё. «Завтра, завтра», –  проговорил Константин Иванович, увлекая жену к кровати. Как только у себя подмышкой почувствовал ровное дыханье Кати, тут же провалился в глубокий сон.

На утро Константин Иванович проснулся поздно. Накинул халат, вышел из спальни. В гостиной, где вчера был полный разор, всё было прибрано, даже мебель чинно стояла у стенок. В коридоре слышится негромкий голос Кати и ещё чей-то бабий, жалостливый с придыханиями. Константин Иванович узнает, это соседка Матрена:

– Господи, твово-то заарестовали. Как же это. И что же эти большевики творят. И никакого спасу от них нет…

– Нет, нет. Всё нормально, Матрёна Петровна, Константин Иванович просто задержался на работе допоздна, –  слышится торопливый голос Кати.

– Так уж и на работе, люди напраслину возводить не будут. Константин Иванович человек заметный. Кто ж на Пасху в церкви хором руководить-то будет? Пасха ж нынче в мае, – не унимается Матрёна.

– Спасибо, Матрёна, что озаботилась обо мне. А вот он и я, – Константин Иванович появляется в дверном проёме, затягивает кушак на халате. –  Извиняюсь, что не при параде.

– Да чего уж. Мы, чай, не институтки нетронутые… – Матрёна засуетилась смущённо.

Катя вежливо подталкивает её к входной двери.

Константин Иванович вальяжно сидит за столом, ожидая завтрак.

– Чего там у нас нынче, по случаю моего избавления, – кричит он. И беззаботная улыбка расползается по его породистому лицу. «Ишь, бодрячок, не рано ли веселишься», – будто кто-то прошипел на ухо. И стало сразу как-то неуютно.

А Катя отвечает мужу из кухни:

– Праздничный завтрак. Каша овсяная на подсолнечном масле. Кусок ситного с сыром голландским. Чай с мятой и два куска рафинада к нему…

– Ой, Катенька, рафинад-то спрячь, –  вдруг потускневшим голосом отзывается Константин Иванович, –  чай, не прежние времена.

Катя с подносом появляется в комнате. Испуганно спрашивает:

– Костя, ты мне не всё рассказал? Я-то, дура, успокоилась. Вчера твой Перельман даже извинился предо мной. Правда, тихо, чтоб тот маленький, что на татарина смахивает, не услышал.

– Да, да, Катенька. Этот, что на татарина смахивает, и есть главный злодей. А Исаак Перельман просил ещё раз передать тебе извинения за вчерашнее.

– Так твоего нынешнего начальника зовут Исаак? – как-то потерянно спрашивает Катя, –  а я думала он грузин…

– Такие вот времена, –  усмехается Константин Иванович.

Слышатся торопливые стуки во входную дверь. Константин Иванович выходит на крыльцо. Пред ним белобрысый мальчонка.

– А, Ванюшка – на побегушках. Пошто пожаловал? – улыбается Константан Иванович.

– Комиссар Перельман велели передать, что ждут Вас на работе, –  затараторил мальчонка.

– А когда ждут-то?

– Не сказано когда. Сказано – ждут, –  улыбается во весь рот Ванюшка.

У Константина Ивановича как-то сразу улучшилось настроение. «Скажи, вскоре буду», –  говорит он.