Константин Иванович промычал невнятное. Отвернулся, не желая поддерживать разнузданный тон начальника. «Ну, а теперь за работу», –  довольный собою, прогрохотал Перегуда. Константин Иванович пропускает перед собой молодого помощника. Когда тот скрылся за дверью, поворачивается к начальнику. «Что ещё?» Перегуда поднимается из-за стола. Глаза его испуганно и зло бегают. «А вот что, товарищ Перегуда, –  говорит Константин Иванович, еле сдерживает ярость, –  мы с Вами вместе свиней не пасли. Бросьте свой барский тон. Я здесь служу Советской власти, а не Вам. И дело своё знаю, –  хотел добавить «в отличие от Вас», но вовремя решил, что это уже перебор, –  так что, давайте: Вы для меня товарищ Перегуда, я для Вас – товарищ Григорьев. И никаких «ты»». Развернулся и выскочил из кабинета. За спиной слышался ор, переходящий в свинячий визг. Прислонился к стене около кабинета Перегуды.

Слышал в приоткрытую дверь, как Перегуда кричал по телефону, то и дело, склоняя имя Григорьева. Потом тон его становится глуше. Уже слышны подобострастные нотки. И почти заискивающее: «Так точно, товарищ Доброхотов. Да я ничего, Николай Фёдорович». Потом послышался шумный выдох, будто паровоз выпустил пар.

Константин Иванович представил, как Перегуда огромным, не очень чистым платком вытирает свое жирное, покрытое каплями пота лицо. Удовлетворённо хмыкнул, поправил неизменный галстук и двинулся в бухгалтерскую комнату. Там его уже ждал помощник. Николай Глебович вскочил, будто вздёрнутый пружиной. «Сидите, –  махнул рукой Григорьев, – но вот что, милейший, Николай Глебович, уж не обессудьте, но сейчас отчёт за полугодие. Так что сидеть сегодня нам до полуночи».

«Как прикажете», –  услышал он в ответ. И порадовался, что без скандала. Городские, они капризные.

– Да вот ещё скажите, –  обращается Константин Иванович к Перчикову, –  кто сейчас в Ярославле председателем Губкома вместо Цветкова – Доброхотов?

– Да, да. Теперь товарищ Доброхотов Николай Федорович, –  слышит он в ответ.

«Хрен редьки не слаще», –  обречённо подумал Константин Иванович о новом председателе Ярославского Губкома. И как в воду глядел. Не прошло и недели, как «помощник» Перчиков приносит бумагу, мол, подпишите Константин Иванович акт «о нецелевом использовании» полотна на фабрике. «О каком это нецелевом использовании», –  возмутился главный бухгалтер. Директор Патов пару дней назад повысил в чине Константина Ивановича. Как он позже скажет, чтоб Перегуду держать в узде.

Верно, и Перчиков ещё не видел приказа о назначении Григорьева главным бухгалтером. Больно развязно ведёт себя помощник. Вот и сейчас улыбается эдак ласково и гаденько: «Как же, а на дрова, сколько пошло аршин полотна? Вы будто не знаете». Константин Иванович взглянул на бумагу. «Это же чистый донос!» – главный бухгалтер не удержался от крика. А Перчиков вдруг незнамо откуда почувствовал свою силу, пытается говорить тяжёлым голосом, подражая начальнику Перегуде. Но голос-то у Перчикова бабий, на визг срывается. Однако слова находит серьёзные: «Выбирайте выражения, товарищ Григорьев».

«Может, проще Вам, Перчиков, выбрать новое место работы!» – не сдерживает себя в гневе Константин Иванович. Ещё раз успел взглянуть на бумагу. Внизу подписи: «зам директора фабрики по фин. вопросам» – Перегуда, счетовод Перчиков – размашистая подпись. А бухгалтер Григорьев – подпись отсутствует. И Перчиков уже не младший счетовод, как было ещё день назад. «А я и не знал, что ты подрос», –  успел подумать Григорьев, но бумага уже в руках помощника. И помощник выбегает из кабинета.

Константин Иванович час ждал гнева начальника Перегуды. Не дождался. Направился к директору. Проходя мимо стола секретарши, лишь буркнул: «У себя?» Та удивлённо кивнула. Патов что-то отчаянно кричал по телефону. Кивнул Григорьеву, показал на стул. Константин Иванович слышит, как директор несколько раз повторяет фразу: «Да поймите же меня, Николай Федорович, так работать нельзя. И товарищ Луначарский нас поддержал…» «С Доброхотовым разговаривает, председателем Губкома», –  понял Григорьев. И тревожно заныло сердце.

Патов тяжело выдохнул, положил телефонную трубку: «Ну, всё… Был у меня Перегуда. Требует Вашего увольнения». «А там и новый Греков за мной явится», –  подумал обречённо Константин Иванович. «Я просил Николая Федоровича, чтоб убрал от нас Перегуду, мешает он нам», –  слышится голос директора. У Константина Ивановича отлегло от сердца. «Вы видели акт, который меня заставляли подписать. Это же донос», –  возмущённо говорит он. «Ну, видел. Каждый занимается своим делом. Он для этого и приставлен», –  на удивление спокойно отзывается Патов. «А могли с его подачи и вредительство пришить», –  несмело шепчет Григорьев. «Это Вы лишку хватили. Впрочем, в наше раскалённое время… – Патов на мгновение замолкает. И как-то обречённо заканчивает, – у товарища Перегуды в Ярославле много сторонников. И пока не найдут ему подходящего тёплого места, с фабрики не уберут». «А почему бы его обратно в Ярославль не отправить? Он же там вроде был у дел», –  не унимается главный бухгалтер. «Это уж вопрос к товарищу Доброхотову, –  усмехается директор, и его жесткий взгляд светлеет, –  при Цветкове Перегуда был при деле. А вот сейчас что-то не поехало… Работайте спокойно, товарищ Григорьев». Директор встаёт из-за стола, пожимает руку Константину Ивановичу.

«Похоже, что ежели к редьке добавить яблочко, да морковки, да сдобрить сметанкой. Редька, пожалуй, станет слаще хрена, уважаемый товарищ Доброхотов», –  довольная улыбка расползается по лицу новоиспечённого главбуха.

Потом пришёл циркуляр из «Центротекстиля»: разрешение на каждого возчика при доставке дров давать не пять аршин полотна, а тридцать. Вот тебе бабушка и Юрьев день.

Перегуда совсем сник. Но в грозовые годы верных друзей не оставляют в беде. Подоспел, весьма кстати, декрет о ликвидации безграмотности, и Перегуда был брошен на ликбез в село Гаврилов-Ям. Конечно, не тот масштаб. Но товарищи из Ярославля дали понять, что он в резерве, и надо быть начеку. Разговор с Ярославлем был короткий. Но за сухими фразами Сергею Семёновичу слышалось желанное: «Кадры надо беречь». Это уже о нём, о Перегуде. Чеканная фраза: «Кадры решают всё» пока ещё только прорастала бутончиком в чиновных кабинетах. Бутончик должен ещё расцвести пламенным цветком. И ягодкой налиться кроваво-красным соком.

Если помнит читатель, Катерина Петровна Григорьева, еще до замужества преподавала в церковно-приходской школе всё в том же селе Гаврилов-Ям. Юная учительница особенно отмечала белокурого подростка из бедных крестьян Ваню Поспелова. Когда учительница читала некрасовские строчки: «Прямо дороженька: насыпи узкие, столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то всё косточки русские. Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?» Ваня краснел и опускал свои длинные ресницы.

Вот вышел Декрет Совнаркома о ликвидации безграмотности. И тут вспомнили про безработную учительницу Катерину Григорьеву. Пришёл хмурый солдат с винтовкой, знакомый – из фабричных. Муж на работе. «С кем детей-то оставить?» – засуетилась Катя. Солдат сказал сумрачно: «Не извольте беспокоиться, Екатерина Петровна. Вскорости вернётесь». Повёл по улице. Встречный народ шарахался от них. Люди переходили на другую сторону улицы, чтоб не здороваться с Катей.

Солдат довёл до дома фабриканта Локалова, теперь там заседал Совет рабочих и крестьянских депутатов. Открыл дверь в прокуренную комнату, дохнуло махоркой, аж голова у Кати закружилась. Солдат остался за дверью. А от стола поднимается, Боженьки святы, Ваня Поспелов. Совсем не изменился. Только рыжей щетиной оброс.

«Ваня», –  только успела сказать Екатерина. А в голове уже заискрилась некрасовская фраза: «…косточки русские. Сколько их, Ванечка! Знаешь ли ты?» Не посмела проговорить. В памяти ещё было кровавое лето восемнадцатого года.

А Иван уже подскочил к Екатерине Петровне: «Извините, Екатерина Петровна, ведь сказал «пригласить». Нет, этот дуролом послал солдата с ружьем». Катя не посмела спросить, кто этот дуролом. И правильно сделала. «Меньше знаешь – лучше спишь» – это был завет её мужа. Впрочем, сам-то Константин Иванович редко следовал этому завету.