– Есть, лежат какие-то.

– Потренируйся и можем начинать.

Даша дрожащими руками взяла первый попавшийся листок. Несколько раз прочитала написанное, чтобы по возможности заучить. Это в Краевой телекомпании работают с суфлером, маленьким телекружкам пока об этом можно только мечтать. Более или менее запомнив текст, пристально уставилась в объектив камеры. И – отвела взгляд. Она чувствовала себя как под прицелом автомата, словно ее на расстрел привели, и сидит она, беззащитная, распятая безжалостным электрическим светом, а так хочется убежать, спрятаться и не ввязываться больше в подобные авантюры. Даже затошнило от панического страха.

– Ну, что? – словно из ниоткуда раздался голос Павла. Софиты настолько ослепляли, что весь павильон казался погруженным во мрак. И Павел растворился в этом мраке, только голос жил и звучал со всех сторон.

– Погоди, я не могу…, – голос охрип и предательски дрогнул. – Погоди, я сейчас соберусь…

– Слушай, не можешь – давай оставим эту затею! В самом деле – у тебя же совсем нет опыта! Давай не будем позорить себя и телекомпанию – пусть на конкурс отправляется Жанна.

На Дашу эти слова подействовали как удар хлыстом.

Она вздрогнула, резко выпрямилась и с металлом в голосе произнесла:

– Извини. Давай работать.

Даша сконцентрировалась, и в этот момент с ней произошло что-то вроде раздвоения личности. Та ее часть, которая безумно боялась и не смела взглянуть в бесстрастное око объектива, скомкалась и ретировалась в самый темный угол павильона, с ужасом наблюдая за тем, что происходит с ее второй половиной под прицелом видеокамеры. А другая, неведомо откуда взявшаяся Дарья Волкова, вошла в образ телеведущей, уверенной, холодной, официальной, дерзко взглянула в объектив и отрапортовала текст так, что сама получила наслаждение от того, как звучал ее голос, как играл тембр, от гаммы интонаций: в одном месте ироничной, в другом – задушевной. Несколько секунд уходило у нее на то, чтобы запомнить текст. Пробежав по нему глазами, она, почти влюблено глядя в объектив, с обольстительной полуулыбкой выдавала очередную подачу, вкладывая в короткие сухие предложения всю свою энергетику, всю себя.

Наконец была произнесена последняя подача.

– Все! – выдохнула Даша.

– Умничка! – откликнулся Павел.

– Давай глянем, что получилось.

Оба склонились над монитором. Даша очень волновалась – кураж, конечно, она испытывала, но вот насколько ей удалось выразить то, что творилось в ее душе? Она дала себе слово быть пристрастной, посмотреть на себя со стороны и, если только ей покажется, что она недостаточно профессиональна, безжалостно уничтожить все, что отснято и отказаться от своих смелых планов.

Однако чем дальше смотрела Даша на себя экранную, тем больше ей нравилось то, что она видела и слышала. Павел постарался: удачно выставленный свет, с любовью подобранный ракурс подчеркнули достоинства ее лица, так что на экране она выглядела даже лучше, чем в жизни. Что касается ведения программы – видно было, что чувствует себя ведущая уверенно, интонации были подобраны удачно, а главное, ей удалось в официальный и бесстрастный образ привнести черты своей личности. Но, возможно, это только ей так кажется? Даша перевела взгляд на Павла и в глазах его прочитала восхищение.

– Ну, Пашка, что скажешь?

– Супер!

– Не хуже Жанны?

– Лучше!

– Да ну… Это потому, что ты неравнодушен ко мне.

– А вот и нет! Сейчас я оцениваю тебя не как женщину, а как профессионала.

– И все-таки – давай теперь посмотрим на Жанну.

Поставили кассету, где программу вела Жанна. После низкого, с приятным тембром, голоса Волковой тонкий голосок Жанны казался сюсюканьем, не совместимым с общим стилем ведения «Новостей». Она просто тарабанила текст, не расставляя смысловых акцентов. Что касается внешности, то ее белокурые волосы с темной, не прокрашенной макушкой, выглядели дешево.

– Так что – монтируем?

– Монтируем!

Программу смонтировали быстро – между сюжетами поставили подачи Даши Волковой. Теперь можно было расслабиться. Павел разлил пиво по высоким бокалам. Провозгласил тост:

– Ну, за успех нашего предприятия!

– За успех!

Даша облегченно вздохнула и с наслаждением осушила бокал прохладного пенистого пива – заслуженная награда после стресса, после непростой, но хорошо проделанной работы!

После того, как бутылка опустела, изрядно охмелевшая Даша потянулась к Павлу и прижалась губами к его щеке. Он вздрогнул, закрыл глаза, но тут же, через силу отстранив девушку, глухо проговорил:

– Ты мне очень… очень нравишься! Но – не надо. Если это благодарность – не надо. Я сделал это просто так.

– Надо! – возразила Даша. – Я хочу, чтобы мы были повязаны. И – я просто тебя хочу.

Она отодвинула пульт в сторону, села на стол. Павел встал, обнял ее, она прижалась к нему, обхватив его ногами. Они долго с упоением целовались. Постепенно его ласки становились все более настойчивыми, а движения – нетерпеливыми. Он расстегнул ее кофточку, обнажил сначала одно плечо, покрывая его поцелуями, затем другое. Кофточка упала на пол. Даша никогда не носила бюстгальтер, а потому ее груди обнажились, напряглись. Павел жадно прижался губами сначала к одной, затем к другой груди. Даша с наслаждением ощущала, как трепещет его большое тело в ее объятиях, ее возбуждало беспомощное выражение его лица, искаженного мукой желания. Она вся подалась к нему, готовая принять его в себя и отдать себя ему. Он торопливо, едва совладав с собой, освободил ее от трусиков и юбки и вошел в нее требовательно и жестко. Даша вся отдалась ощущениям, поплыла по реке наслаждения, волны которого захлестывали ее, то отрывая от земли, то бросая в глубины темной страсти. Когда наслаждение достигло апогея, Даша мучительно и сладострастно изогнулась, Павел подхватил ее, прижал к себе и, содрогаясь, замер…

Спустя несколько мгновений Даша открыла глаза, словно пробудилась от глубокого и прекрасного сна, с благодарной улыбкой посмотрела в черные глаза Павла.

– Пашка, ты – прелесть!

– Я люблю тебя, – просто сказал он.

Когда вышли на улицу, было совсем темно. Где-то вдали светился одинокий фонарь. Павел проводил Дашу до подъезда.

– Не приглашаю, – сказала она. – Я привыкла спать одна.

– Тогда до завтра!

Павел медленно побрел домой. Несмотря на то, что женщина, которую он захотел с первого взгляда, наконец-то стала его, на душе было неспокойно. Он то блаженно улыбался, то хмурился. «Я не мог поступить иначе, – уговаривал он себя, но голос совести не давал ему покоя. – Как это не мог? Мог. Директор и коллектив решили послать на конкурс Жанну. Значит, надо было послать Жанну. А то, что он сделал, называется вранье и подлость. По отношению к Жанне, к ребятам. Ишь, как я раскис перед этой Дашкой. Лихо она меня использовала. Ведь подметила как-то, что я ее хочу. А я, дурак, думал, что умею скрывать свои эмоции… Так, стоп, стоп, стоп! Не надо упрощать. Если бы я хотел Дашу и пошел ради нее на подлость – это одно, но я пошел на это, чтобы предотвратить другую подлость – по отношению к Даше. Разве не подло поступает Жанна? А наши – разве не хороши? Видят подлость и молчат. Надо было помочь девчонке! Ну, помог. А дальше что? Как я буду нашим в глаза смотреть, когда все откроется? А откроется по-любому. Дашка боялась, что ее уволят, но по ходу, нас обоих уволят… Значит, так. Возвращаюсь в редакцию и посылаю Жанну. А там – как Бог решит. Вот это по-честному».

Павел расправил плечи и решительно направился обратно в телекомпанию. Отправив программу, смонтированную с подачами Жанны, он со спокойной совестью вернулся домой и заснул сном праведника.

Игорь Александрович Горин был везучим человеком. Ему исполнилось тридцать три года, когда он возглавил Краевую Гостелерадиокомпанию. Головокружительный карьерный взлет… Он получил сложное хозяйство в виде двухэтажного здания и хозяйственных пристроек, гаража с десятком легковых машин, бесконечного количества офисов, требующих ремонта, монтажных, напичканных электроникой, а главное – штат сотрудников, который насчитывал почти пятьсот человек. Человеческий материал был разный – творческие работники (журналисты, редакторы, операторы, режиссеры, звукорежиссеры, ассистенты режиссеров), подсобный персонал (водители, плотники, рабочие в павильоне), а еще гримеры, парикмахеры, секретари, повара, уборщицы… Среди творческих работников много было амбициозной молодежи, но основная масса состояла все же из старых, прочно окопавшихся у телевизионной кормушки сотрудников, которые ревниво относились к новичкам и, постоянно интригуя между собой из зависти, объединялись, чтобы выжить какую-нибудь очередную молоденькую корреспондентку, широко открытыми наивными глазами глядящую на мир. В итоге на олимпе местной журналистики оставались самые стервозные и толстокожие, которым, как говорится, палец в рот не клади, потому как сами кого угодно съедят и не подавятся. Однако надо отдать должное старой гвардии – большая часть действительно состояла из настоящих профессионалов, многие проработали здесь не один десяток лет, а кто-то и вообще стоял у истоков телевидения. И вдруг над ними возносится молодой руководитель в то время, как каждый на этом месте видит исключительно себя. Игорь Александрович сразу стал держаться определенной линии поведения – никакого панибратства или преклонения перед заслуженными стариками. Подчеркнутая бесстрастность, ледяная вежливость, элегантная надменность… Роста он был выше среднего, хорошо сложен, темноволосый, с бледным, строгим и довольно привлекательным лицом, правильными, несколько суховатыми чертами, небольшими серыми глазами, пронзительным умным взглядом. Его тонкие губы никогда не трогала улыбка. Про таких говорят: «застегнут на все пуговицы». Носил он костюмы темных расцветок, неизменно черные галстуки и кристально-чистые рубашки.