Но все же подчинилась, ей хотелось произвести самое благоприятное впечатление, если это было возможно после утренних событий. Какое-то время они ехали молча, потом Анна Леонидовна вырулила на трассу до Москвы.

– Куда мы сейчас?

– Я же говорила: полетим в Швецию, – опекунша взглянула на Тамару через зеркало заднего вида. – В шесть у нас самолет до Стокгольма. Если успеем, купим тебе одежду. Я бы предпочла шопинг там, на месте, но мы прилетаем вечером, надо будет сразу плыть в пансион.

– Ясно.

Как в телике, что ли? Всякие там магазины, яркие упаковки? И прямо все фирменное? А если очень дорого? И Тома пообещала себе выбирать только самые дешевые вещи. Пусть видит, какая она экономная. А лучше нет, пусть выбирает сама. Вот что скажет – то и покупает.

– Тебе не верится? – Глаза в зеркале мягко прищурились: женщина улыбалась.

– Не очень, если честно.

– У меня есть для тебя сюрприз. Посмотри в бумажном пакете. Там, рядом с тобой.

Девочка нерешительно заглянула в дорогую картонную сумочку с ручками-ленточками – даже про себя она не могла назвать это произведение искусства пакетом – и увидела грязно-белую папку. Достала – и обомлела: «Личное дело № 30386-Д – Корсакова Тамара Андреевна, 21.06.2002».

– Но откуда?.. Неужели она вам отдала?.. Нет, не может быть…

– Ты права. Она не отдавала.

– Неужели?..

– Пусть это останется нашим маленьким секретом, – Анна Леонидовна подмигнула. – Ты рада?

– Я?! О, господи, конечно, рада! Я счастлива! Нереально! Спасибо вам огромное!

– Хорошо. Можешь пока почитать, а мне лучше сосредоточиться на дороге.

У Томы пульс звенел в ушах от волнения. Дрожащими пальцами она погладила канцелярский картон, развязала серые веревочки и раскрыла папку. Ее фото, анкета, прививки, характеристика, даже грамота за конкурс чтецов. Копии документов и прочее барахло… Вот! Выписка из больницы, свидетельство о смерти матери… Желудок сжался, к горлу подкатил комок тошноты. Тамара через силу сглотнула и прижала язык к нёбу: старый прием. В детдоме рвоту заставляли убирать самим, поэтому она предпочитала сдерживаться. Во рту остался горький привкус желчи.

– Ты в порядке? – Анна Леонидовна обеспокоенно нахмурилась.

– Да. Кажется.

– У тебя… Как же это… Морская болезнь?

– Я не завтракала. Все нормально, уже прошло.

Тома до боли вцепилась в бумаги. Мама… Всё здесь. Каждый листочек. Она сбережет их, сохранит. И однажды выяснит все. Найдет убийцу и посмотрит в глаза человеку, который лишил ее матери. А потом отыщет отца, и он пожалеет, что оставил ее.

Опекунша все же заехала в придорожное кафе с манящим названием «У Володи», с трудом найдя место на обочине между фурами. Дальнобойщики здесь останавливались вздремнуть и перекусить. Хозяин Володя оказался бородатым осетином Вариком, который, как и директриса, попал под обаяние Анны Леонидовны, рассыпался в комплиментах и лично подал на их столик свежие круглые лепешки с зеленью.

– Не хочешь рассказать мне про маму? – Женщина тщательно изучила кусочек выпечки, прежде чем отправить его в рот.

– Нечего рассказывать, – Тома успела запихать за щеку четверть лепешки и теперь с усилием ее проглотила. – Мне было два года, я ничего не помню. Знаю, что мы жили в кирпичном доме. Ночью начался пожар. Когда приехали пожарные, я лежала на снегу с ожогом на шее, а мама осталась там… Ее тело обнаружили потом.

Она говорила быстро, с набитым ртом, стараясь не впускать в себя эти воспоминания снова. То и дело к горлу поднимался холодный ком, но она забрасывала его лавашом, и боль отступала.

– А другие родственники? Больше у тебя никого нет?

– Вместо отца в моем свидетельстве стоит прочерк. Отчество, видимо, досталось от деда. Больше я ничего не знаю. Вроде есть в Москве какие-то родственники. Но раз меня решили оставить в детдоме, то мне они никто. Вот и все, – Тамара старалась говорить ровно, без эмоций.

– И зачем тебе личное дело?

– Мне не нравится история с пожаром. Вырасту – и найму сыщика. А пока пусть материалы будут у меня.

– Логично.

Анна Леонидовна не стала докучать расспросами, они спокойно закончили завтрак и до Москвы едва перебросились парой фраз.

Тома собралась с силами и углубилась в старые ксерокопии. Старалась читать их, словно это была какая-нибудь отвлеченная история. Не про нее – про кого-то другого.

К счастью, тот, кто вел архив, для верности переснял все: и отчет пожарных, и документы на дом. Чьи-то размашистые каракули на копиях стали совсем черными, буквы сливались. И все же главное ей удалось разобрать: возгорание произошло ночью на втором этаже, в спальне. То есть плиту как причину сразу можно было отбросить. О проводке речи тоже не шло: судя по протоколу осмотра, в тот день весь поселок был без света.

Внимание Томы привлекло заключение милиции. Якобы в руках найденного тела Корсаковой Елены Андреевны был нож. Зачем человеку нож во время пожара? Более того, откуда он взялся в спальне? Теперь Тамара была уверена на все сто: маму убили. Она часто об этом думала, но в глубине всегда оставалась надежда, что она ошиблась. Что не было человека, способного желать зла ее маме. И теперь, когда все подтвердилось окончательно, Томе стало не по себе.

В очередной раз она терзала себя вопросом: кто? И почему? Никаких улик. И снимки плохого качества – только копии. Страшные, расплывчатые, похожие на фотороботы портреты ее мамы.

– Мы почти приехали, – голос Анны Леонидовны вернул Тому в реальность.

Девочка поморгала и выглянула наружу: от деревень не осталось и следа. За пыльными серыми ограждениями суетились люди, возвышались высотные новостройки с пустыми глазницами окон, краны, вывески.

– Не знаешь, где здесь можно купить приличную одежду?

– Я в Москве была дважды: на экскурсии в Кремле и на елке, – призналась Тома. – По магазинам нас не водили.

– Точно, прости. Давай остановимся здесь.

Они зашли в сияющий стеклом и хромом торговый центр, и Томе стало не по себе. Она все ждала, что продавцы будут смотреть на нее с презрением и брезгливостью, как на какую-нибудь оборванку. Выгонят из бутика или не разрешат мерить новые вещи. Поэтому сначала жалась, боялась даже подходить к вешалкам и уж тем более до них дотрагиваться, но девушки с бейджами любезно улыбались, а Анна Леонидовна с такой беспечностью кидала в корзину новые и новые вешалки, что девочка под конец освоилась и сама выбрала толстовку с высоким воротом, пару бандан для шеи и узкие джинсы. Ворох вещей заботливо разложили по пакетам, потом были куплены средства гигиены и даже туалетная вода, а довершением праздника жизни стали вместительный чемодан и рюкзак, куда были упакованы все обновки.

Тома сразу же переоделась в новые штаны и футболку, шикарнейшие замшевые кроссовки, как в рекламе, и, поскольку время позволяло, опекунша настояла на визите к парикмахеру. Уродливо обрезанным волосам придали молодежной небрежности, и Тома почувствовала себя готовой на все ради милейшей женщины, которая появилась в ее жизни меньше суток назад.

– У тебя есть какое-нибудь увлечение? – спросила Анна Леонидовна. – Чтобы занять себя в свободное время? У нас, конечно, есть библиотека и настольные игры, но вдруг тебе захочется заниматься чем-то своим.

– Ну… Я рисую иногда. Не так чтобы профессионально… Но мне нравится…

– Поняла, – Анна Леонидовна сосредоточенно кивнула и повела ее в «Мир хобби». – Смотри, какой красивый!

И она протянула девочке толстый альбом с бабочками и сердечками.

– Здорово, – без энтузиазма протянула Тома.

– Ну ладно. А если этот? С котятами?

– Мне четырнадцать.

– Выбирай. Любой.

Тома подошла к стеллажу, нерешительно пробежалась по нему взглядом и вдруг наткнулась на черный, нарочито состаренный альбом для скетчей в кожаной обложке. Он напоминал книгу заклинаний и потому вызывал благоговейный трепет.

– Отличный выбор, – Анна Леонидовна положила альбом в корзину, а вместе с ним немецкие акварельные карандаши в жестяной коробке и здоровенное пособие для начинающих художников.