Пока наши матери пытались наверстать упущенное за годы разлуки, восстанавливая картину общих воспоминаний, связывавших сестёр в прошлом, мы с Элизабет привязались друг к другу крепкими узами духовного сродства, разорвать которые, как мне тогда казалось, не сумеет ни одна сила на земле.

Меня пленяло в кузине Элизабет решительно всё – и её манера очаровательно вскидывать голову, прежде чем разразиться нежным благовоспитанным смехом; и сияющие от неожиданной находки глаза, даже если это было всего-навсего переливчатое воронье перо; но более всего меня привлекала в ней основательная безмятежная уверенность в правильности и единственновозможности каждой жизненной ситуации. Это восприятие каждого дня как небольшого, но удивительного чуда, дарованного свыше, поражало меня до глубины души и вселяло ещё большую любовь к моей новообретённой родственнице.

Конечно, свою роль в становлении её натуры сыграло серьёзное религиозное воспитание, которым занимался её отец, викарий англиканской церкви Джошуа Пристли. Хотя тётушка Мод, как я заметила позже, излишней религиозностью и не отличалась, Элизабет воспитывалась в строгом соответствии с церковными канонами и с детства была приучена видеть в каждом наблюдаемом событии руку провидения, наставляющего неразумных детей своих на путь истинный.

Вместе с тем мрачная религиозная одержимость, так пугавшая меня в викарии Пристли, совершенно отсутствовала у Элизабет, постигавшей мир Божий и его законы со взволнованным и радостным предвкушением ребёнка, разворачивающего долгожданный подарок.

Всякий раз после отъезда тётушки Мод и кузины Элизабет наш огромный мрачный особняк казался мне ещё более обветшалым и заброшенным. Моя мать почти сразу же погружалась в свою привычную апатию, будто накидывала на себя уютную шаль равнодушия к окружающему миру. Усталые раздражённые слуги возвращались к неспешному ритму жизни, не подразумевавшему чистки серебра или каминных решёток, так что наш быт, так сильно преображавшийся с приездом тётушки, возвращался к своему изначальному состоянию.

Жизнь, которая начинала бурлить и искриться с приездом желанных гостей, быстро затухала и превращалась всё в то же стоячее болото, что и обычно. Решимости матери навести соответствующий порядок в нашем несуразном доме хватало ненадолго, а все её обещания, данные тётушке Мод при расставании, оставались невыполненными. (К слову, отец довольно прохладно отнёсся к тому факту, что в поместье частенько приезжает сестра жены с дочерью, но так как виделись мы с ним только за короткими трапезами, да ещё и не каждый день, его мнение нас с матерью не особенно интересовало).

Таким же образом дело обстояло и с моим домашним образованием. До этих пор ни мою мать, ни моего отца не волновало то, что бо́льшую часть дня я предоставлена самой себе, а нянюшкины россказни никоим образом не соответствуют тому, что должна знать и уметь юная барышня моего возраста и положения.

После первого же визита тётушки Мод начала всерьёз обсуждаться идея поиска для меня хорошей гувернантки, способной привить мне любовь к порядку и благоразумию, а также научить достойно держать себя в обществе. Почувствовав угрозу своей привольной жизни, я встретила эту идею со всей строптивостью невоспитанного ребёнка, который не привык к ограничению свободы. Можно сказать, что я уже изначально питала ненависть к этой неизвестной леди, которая должна была прибыть в наш дом и поселиться в соседней со мной комнате.

Не только я оказалась не готова к вторжению постороннего человека в размеренный и привычный ход нашей жизни. Моя мать тоже не выказывала никакого энтузиазма по поводу массы хлопот, которые неизменно бы появились с появлением в Хиддэн-мэнор гувернантки для её подрастающей дочери. Поэтому было решено пойти на компромисс и подчиниться мягким, но настойчивым требованиям тётушки Мод превратить меня в маленькую леди, при этом избавившись от необходимости расширять штат прислуги.

Моя мать решила заняться моим образованием собственноручно, и идея эта целиком захватила её на какое-то время, что меня удивило и обрадовало. Наблюдая за нежными взаимоотношениями тётушки Мод и кузины Элизабет, я лелеяла надежду на то, что мы с моей матерью станем так же близки друг к другу, но ожиданиям моим сбыться было не суждено.

Хронические мигрени и меланхолия, которыми страдала моя мать, не позволяли ей уделять мне столько внимания, сколько я требовала от неё. Нередко с самого утра её комната оказывалась заперта для меня, а семейный доктор, лечивший мою мать по большей части настойкой опия и горячими припарками, настоятельно советовал не беспокоить больную.

Занятия наши прекратились, так по-настоящему и не начавшись, и комната на втором этаже, специально подготовленная для проведения уроков, стояла закрытой.

Вскоре я начала ожидать визита тётушки Мод и кузины Элизабет не только для того, чтобы увидеть дорогих моему сердцу людей, но и по той причине, что при них моя мать забывала о своих недомоганиях и становилась деятельной и смешливой. Неподдельное внимание и искренняя любовь, которые она дарила мне в эти дни, заставляли меня забывать о предшествующих им неделях холодности и равнодушия.

Перед сном я неумело молилась о том, чтобы тётушка Мод и Элизабет навсегда переехали к нам в Хиддэн-мэнор. Мне представлялись долгие счастливые дни, полные беспечных игр с Элизабет; чаепития у камина со свежими лепёшками (которые почему-то никогда не подавались к чаю вне приезда в поместье гостей), а также долгие прогулки вчетвером по скалистым холмам и вересковым пустошам Дартмура.

Эти упоительные картины, которые я рисовала в своём воображении, страстно желая их реального воплощения, казались мне невыразимо прекрасными. Тем большим ударом для меня стало известие о том, что тётушка Мод и кузина Элизабет отправляются в путешествие на континент, отчего мы долгое время не сможем увидеться с ними. Эта новость, которую я услышала в кухне от миссис Дин, буквальным образом заставила мои ноги подкоситься, а сердце сжаться от предчувствия долгой разлуки.

Около недели я была безутешна, бродя по дому и не находя прежней радости в своих одиноких играх, которые теперь было не с кем разделить и о которых теперь было некому поведать. Удручённое состояние настолько завладело мной, что я начала плохо спать и потеряла аппетит; мои угловатые черты лица заострились, а волосы лишились привычного живого блеска.

Разлука с любимыми людьми заставляла меня страдать. Вполне вероятно, что она могла стать причиной развития меланхолического недомогания, но тут произошло нечто, заставившее мою мать стряхнуть с себя хроническое сонное оцепенение. У нас с нею появилась общая тайна, отчего мы обе воспрянули духом и сблизились, как никогда ранее.

В то утро нянюшка Бейкер разбудила меня позже обычного. Хандра, охватившая всё моё существо после известия об отъезде тётушки Мод, повлияла на моё здоровье, и я чувствовала себя слабой и больной. Резкий запах виски, которым нянюшка сдабривала свой утренний чай в промозглую и сырую погоду, вызвал у меня приступ тошноты и желание не покидать уютную постель под плотным пологом, хранившим тепло.

– Вставайте, маленькая мисс! Неужто вы собираетесь полдня валяться в постели? – голос нянюшки, редко настаивавшей на своём, был на удивление резким.

Когда няня была не в духе, я старалась не подливать масла в огонь её неудовольствия, поэтому поспешила подчиниться.

Обычно, разбудив меня, нянюшка удалялась, предоставляя мне самостоятельно одеваться и совершать утреннее умывание (которое я частенько пропускала, не желая терять остатки тепла и покрываться мурашками от ледяной воды). Первой странностью сегодняшнего утра было то, что она продолжала выситься надо мной, нервно постукивая правым ботинком по половицам и наблюдая за моими действиями, неодобрительно поджав губы.

Под её настойчивым взглядом я умылась и, стуча зубами, натянула тёплые чулки и шерстяное платье, гадая в уме, что же послужило причиной странного нянюшкиного поведения.