-- Но это все к слову, -- подытожил свое выступление Обалдуев. -Несмотря на последний ряд событий, мои воззрения на возрождение Древлянска не изменились. Я по-прежнему сторонник светлой идеи и стану сотрудничать с любым, если тот скажет: Древлянск будет городом-садом.

-- Золотые слова! -- подытожил начальника Рыбакитин.

-- Мы -- с вами! -- ухватил Чудоюдов рюмку с коньяком. -- Лично я тоже не могу поступиться принципами.

-- Выходит, один за всех и все за одного? -- пронзил взглядом товарищей Обалдуев.

-- Выходит, -- кивнул Рыбакитин, а Чудоюдов, пригубив коньяк, не сдержался:

-- Иного пути у нас нет. Вы правильно отметили, Дмитрий Дмитриевич: иначе в лучшем случае нам придется возвратиться на прежние места работы. А это, сами понимаете, шесть лет политической деятельности кошке под хвост.

-- Думаю, до этого дело не дойдет, -- успокоил его Рыбакитин.

Тут надобно отметить, что Чудоюдов и Рыбакитин, несмотря на различие в возрастах, были, как говорится, два сапога пара. Оба, хотя и окончили разные институты, казалось, вышли из одной альма матер. И это к тому же при том, что один родился и вырос в Жмеринке, а другой в Путивле, у первого отец -провизор, а у второго -- киномеханик. Оба они, правда с перерывом в десять лет, по распределению явились на древлянский завод, заняли вакантные должности. Оба быстро как-то выхлопотали отдельные квартиры, съездили в загранкомандировки и привезли оттуда "Волги". Первый -- зеленую, второй -коричневую, вот и вся разница. В остальном же они были как братья-близнецы, что, во-первых, определялось удивительным тяготением друг к другу их фамилий, а во-вторых, однообразной стройностью мыслей. Еще до перестройки, сходясь на кухне у Рыбакитина, посматривая на город с высоты шестого этажа, они частенько вздыхали о судьбах русской интеллигенции -- в том смысле, что к этой интеллигенции принадлежать просто дико, но приходится, потому как место рождения люди себе не выбирают. До поисков сермяжной правды не опускались. В слове "сермяга" им чудился запах ношеных лаптей, мерзких выделений потовых желез и непременно кваса, хотя, когда иссякал запас пепси-колы, бочковой квас они пили с шутками и прибаутками, покупая его у краснощекой тетки возле дома на углу. Ради справедливости стоит отметить: хлеб из соседней булочной они тоже ели, совершенно не чувствуя, что тот пахнет потом.

Их кухонное фрондерство так и тлело бы всю их жизнь, если бы не перестройка. Друзья наши воспрянули и с кухни вынесли мысли свои в рабочий коллектив, правда, не заикаясь ни о потовых железах, ни о лаптях, ни о квасе, ведя речи тонко, упирая на годы сталинщины, хрущевскую "оттепель", брежневский "застой", на итоги реального социализма, сравнивая все с капитализмом, намекая, что хотя капитализм и гниет, да люди в этой гнили как сыр в масле катаются. В говорении публичных речей у Чудоюдова с Рыбакитиным выявился талант. И другой талант выявился: они вовремя углядели и оценили Обалдуева с его пламенной душой, подхватили и поперли сквозь тернии предвыборной кампании, превознося и развивая идею города-сада. В результате составился теперешний триумвират. И быть бы Древлянску городом-садом, кабы не ультиматум воевод, городничих и городских голов.

После реплики Рыбакитина Чудоюдов с приятелем дружно выпили, словно утвердив сказанное. Обалдуев, перенесший сердечный припадок, пить не стал. Дождавшись, когда коньяк будет проглочен, промолвил, перемежая паузами слова:

-- Но все же... думаю... нам надо разобраться в ситуации... Не верю я в это небесное сошествие... Князь... действительный статский советник... лейб-гвардии капитан... Чушь собачья!.. Тут, думаю, свои хулиганят... И свои эти умные очень... и осведомленные...

-- И денежные к тому же, -- подхватил Чудоюдов. -- Вы вдумайтесь: изумруд, сабля, пергамент -- на все деньги нужны. И эксперты явно подкуплены. Кроме Ханзеля, разумеется. Ханзель, по испугу видно, ни при чем. Остальные -- дед какой-то, кавалерист, доморощенный историк Протасов. Кстати, кто их нам рекомендовал?

Все дружно задумались, и через минуту Обалдуев признался:

-- Не помню.

-- Не помню, -- эхом отозвался Рыбакитин.

-- И я не помню, -- сознался Чудоюдов. -- Но дело, в конце концов, не в этом. Потом вспомним. Теперь же слушайте. Я тут поразмышлял, и вот вывод: в Древлянск незаметно внедрился какой-то посторонний капитал. Ультиматум -начало борьбы за древлянское экономическое пространство. Нам бросили вызов в надежде, что, испугавшись, мы уйдем с арены. На наше место придут другие и в интересах нового капитала править начнут.

-- Другая иностранная фирма? -- обеспокоился Обалдуев.

-- Думаю, на этот раз свои, отечественные. И скорее всего, мафия -- уж больно бандитские у них приемы.

В комнате повисла тишина. Все дружно вспомнили происшедшее с каждым из них. Рыбакитин нагнулся и огладил гипс на щиколотке, Чудоюдов огладил левую щеку, после чего Обалдуев отмахнулся:

-- Чушь. Мой сердечный приступ совершенно естествен.

-- Конечно, -- загорячился Чудоюдов, -- но именно это и подтверждает их бандитско-мафиозные приемы. Они, видимо, уже весь город подкупили, и в поликлинике у них свои люди есть. Вызнали про вашу ишемию и точно удар нанесли. Не рассчитали только, что ваш могучий организм выкарабкается.

-- Пожалуй, -- погладил переносицу Обалдуев.

-- А моя Ирина, -- окончательно разогрелся Чудоюдов. -- Сколько же нужно было ей заплатить, чтобы на людях она решилась мне дать в морду?! Только мафия способна в такой мере использовать женщину для дискредитации должностного лица!.. А наш, овца усатая, интеллектуальный радикал... Тут уж явно использование психотропных препаратов. Вы вдумайтесь: разве возможно, чтобы совершенно нормальный человек за час-два совершенно с ума спятил?!

И снова все задумались. Долго думали, пока Рыбакитин чуть слышно не сказал:

-- И все же тут что-то другое. Ведь я знал про тот колодец и все же подошел к нему. Не хотел на крышку наступать и наступил. А пленум горкома? Мне один участник признался: предполагал в последнем ряду молча отсидеться -- а его против собственной воли на трибуну вынесло, десять минут не помнит что в микрофон молол... Да и раньше, припомните, в городе хоть изредка, хоть раз в году, нечто подобное случалось.

И компания в третий раз задумалась. Очень долго на этот раз думали. Чудоюдов, мысленно обозревая прошлое, три раза свою рюмку выпивал, наливая ее доверху. На четвертый, не донеся до рта, поставил на стол.

-- А, -- хмельным жестом разогнал над столом воздух, -- просто стечение обстоятельств.

-- Хороши стечения! -- сокрушенно вздохнул Обалдуев. -- Один случай с бывшим директором завода чего стоит.

-- Не слышал, -- признался Чудоюдов.

-- Ты на заводе тогда еще не работал, -- пояснил Рыбакитин. -- Директор одинокий был, а квартиру ему пятикомнатную выделили. Переехал он в нее и пропал. День на работе нет, два, три, четыре. В область звонили, в Москву, в министерство -- не приезжал. На пятый день додумались взломать квартиру. И что ты думаешь? Лежит директор на полу, вытянувшись между стеной и пианино. Старинный инструмент, "Беккер", петербургской работы, в полтонны весом -- ни встать, ни повернуться. Мы: "Кто вас так?" А он: "Ничего не помню". А в квартире, как говорится, никаких следов сопротивления и насилия, словно он вдоль стены сам лег и сам эту громадину к себе придвинул. На следующий же день после вызволения от пятикомнатной квартиры отказался. Пока директорствовал, так и жил в однокомнатной, наравне с рабочим классом.

-- Дела-а, -- протянул Чудоюдов.

-- Вот и соображай.

-- А история с распашкой речной поймы? -- вспомнил Обалдуев. -- Три года норовили, да так и не распахали. Сначала противился первый секретарь -сняли. Потом мост через речку обвалился сам по себе. На третий год мост починили, пустили трактора, и -- пошло-поехало: у одного трансмиссия полетела, у другого гусеница лопнула. А третий заглох. Тракторист туда, сюда -- ни с места. Догадались в топливный бак заглянуть, а там натуральная вода, чуть-чуть соляркой припахивает.