Тут-то и подъехал к дому автомобиль. Остановившись, фырчал мотором. Через забор, сквозь яблоневые цветы, в окно потянуло гарью. Федор Федорович, поморщившись, отложил ручку и стал ждать тишины, отметив про себя, что автомобиль государственный: частник сразу бы заглушил двигатель. Не дождавшись, выглянул в окно. От калитки по дорожке между сиреневыми кустами шагал исполкомовский Саша-шофер. Увидев в окне Федора Федоровича, остановился, оценил его внешний вид и махнул рукой:

-- Одевайтесь, на совещание поедем!

-- Куда?! -- удивился Федор Федорович.

-- В горсовет.

-- Важное что-нибудь?

-- Сказали, живым или мертвым, одно колесо здесь, другое там.

Прыгая на левой ноге, правой целясь в штанину, Федор Федорович решил: не иначе снова обокрали музей. В прошлом месяце ночью воры, подцепив к грузовику трос, выдернули из окна решетку, выбили стекло и выкрали фарфоровые настольные часы князя Курепина, туалетный зеркальный складень дворянки Озеровой и полупудовый именной самовар купца второй гильдии Посохина. Когда через десять минут к раскрытому окну прибыл милицейский наряд, воров и след простыл. В прошлом же году из собора Бориса и Глеба украли пять икон и ящик с деньгами, собранными на колокола. Полгода назад вскрыли часовой магазин и выкрали партию ходиков с кукушкой, а три месяца тому назад пропала единственная в городе мраморная статуя пловчихи, стоявшая возле входа на стадион. Вечером статуя была на месте, а утром директор обнаружил пустой постамент, десять рублей на нем, придавленные камнем, да пришпиленные к десятке водочный талон и краткую записку: "Не тушуйся, директор. На, возьми и пойди выпей с горя". Ценности по сию пору ищут, а депутатская комиссия по борьбе с преступностью без роздыха заседает, и депутаты уже склонились к тому, что преступность -- результат застоя. Стенографистка же Ядвига Львовна, прослужившая в горсовете пятьдесят лет, удивилась выводу и заявила: мол, как ни странно, но до застоя и при застое в городе так нагло не воровали, на что ей серьезно возразили: она не депутат, ее дело -- стенографировать прения.

Усевшись в машину, Федор Федорович снова спросил Сашу:

-- Что случилось?

-- ЧП, -- ответил Саша и словоохотливо принялся рассказывать, придав голосу перестроечную небрежность, отдававшую на две трети нигилизмом и хамством, а на треть -- несокрушимым самодовольством.

Два года назад Саша был совершенно иным. И в свободное время, и за рулем всем нарядам предпочитал черный костюм. Бывало, спросят его простые смертные о чем-либо, а он: "Да" или "Нет" -- и удалится походкой министра. Таинственностью был окутан человек. Да и как же иначе, если приобщился святая святых? Самого возил! Только "сам" кликал Сашу Сашей, все прочие же, даже зампреды, величали его по имени-отчеству.

Теперь Саша преобразился до неузнаваемости: вареные джинсы, кроссовки, китайский пуловер, машину не иначе как одной рукой ведет, а разговорчивым стал -- ужас! Все знает, все предполагает, до всего сам дошел, обо всем судит с размахом.

-- Видно, заводские люмпены бастовать надумали, -- прищелкнул пальцами Саша. -- Наши-то и задрожали. Обалдуев, Чудоюдов и Рыбакитин с ночи сидят соображают. Да ума не палата, вот и собирают малый совнарком. Главный милиционер -- раз, военком -- два, от радикальных интеллектуалов -- усатый. В разум не возьму только, на кой Ханзеля, ювелира, привезли? А носатый коммунист пришел и тут же смылся. Вы, сказал, шестую статью отменили -теперь сами и расхлебывайте. А я, мол, в фантастику не верю, была, есть и будет классовая борьба. Вы, дескать, думали, что к власти придете и народ вам пятки чесать будет? -- И хохотнул. -- Во кутерьма! Две власти откатал, а дело выгорит -- третью катать буду.

-- Выходит, вы вечный, -- сказал Федор Федорович.

-- Власть вечна, -- возразил Саша. -- И любая власть любит кататься.

-- А меня-то зачем вызвали?

-- А вас, думаю, воззвание засадят писать к бастующим, в историческом аспекте, со слезой: дескать, вспомните, братья, Суворова, Кутузова да Нахимова и одумайтесь. Дескать, деды ваши в девятьсот пятом году не затем бастовали, чтобы вы безобразили. Стыдитесь! А потом про семнадцатый год, а потом с сорок первого по сорок пятый и про Жукова. А потом о послевоенном возрождении...

"Не дай Бог злодею власти, дураку -- воли", -- вспомнил Федор Федорович запись в заветной тетради. Покосившись на розовое, упитанное Сашино лицо, еще вспомнил: "Разум тело долит, дурость -- холит" -- и загляделся в окошко, выхватывая взглядом из бегущего мимо порядка домов милые сердцу постройки -так называемый золотой фонд, -- устоявшие под натиском природы и человека, оставшиеся почти такими, какими были они и сто, и двести, и триста лет назад. Правда, этих домов осталось мало, но если дать волю воображению, можно воочию увидать всю неброскую, но неповторимую в своей скромности и умиротворенности русскую архитектуру, которую мог создать только определенный дух. Даже и теперь то немногое, что осталось от прошлого, все еще звучало доминантой, определяя суть, вложенную в градостроительство предками.

Федор Федорович любил свой город беззаветной любовью доброго сына, любящего своих родителей, заботящегося о них, хоть и сверх сил, до их могилы, до собственной старости. Два раза он мог покинуть Древлянск. Первый -- предложил работу директор знаменитого музея, второй -- предложила руку и сердце жительница Москвы. В обоих случаях Федор Федорович, не рассуждая, отказался. Смысл отказа был такой: что станет, если все из родных мест двинутся в чужие края? С кем родина каждого тогда останется? Конечно, кто-то другой приедет в Древлянск, займет его место в музее и мезонине, но станет ли любить и понимать город, как он? Только при нем, Федоре Федоровиче, Древлянск по сути останется таким, каким ему быть положено. Пришлый же, если даже он и добрая душа, по-сыновьи никогда не воспримет города, потому что не в нем вырос и питался иными соками. Директор знаменитого музея пожал руку Федору Федоровичу, а жительница Москвы воскликнула: "Идиот! Неужто я себя погребу в этом паршивом городишке?!" -- и из мезонина вниз по лестнице каблучками тук-тук-тук...

"Чудаков грех осуждать, -- усмехнулся Федор Федорович, вспомнив запись в тетради. -- Прост чудак, да, на него глядючи, умный задумается".

3

Тем временем, околесив холм с махонькой одноглавой церковкой, украшенной вывеской: "Ремонтный кооператив "Арканзас"", автомобиль вылетел на площадь Братьев По Классу.

В Древлянске давно забыли, кому бывшая Базарная площадь обязана столь редким и значительным наименованием. Примелькалось оно, притупился звук слов, и уже теперешние жители громоздкое название полностью не осознавали и коверкали на истинно русский лад, обзывая площадь то Братьевкой, то Братановкой, а то и вовсе Братьев-Разбойников, совершенно не связывая, однако, название с историческими особенностями прошлого и настоящего страны, но всего лишь подражая известной народной песне. Из всех ныне здравствующих горожан, пожалуй, только Федор Федорович знал о давнишнем трагическом случае -- причине переименования площади. Хотя, впрочем, и Федор Федорович знал лишь голый факт, который можно толковать по-всякому, в зависимости от силы воображения, потому что никаких сопутствующих документов не сохранилось. А произошло следующее. В тысяча девятьсот двадцать первом году в Древлянск на должность председателя ЧК был прислан Ефим Яковлевич Венцель, который тут же по приезде вечером, напившись пьян, прыгнул с пожарной каланчи. На следующее утро председатель РИКа Хватов, крепко опохмелившись, пожелал оглядеть место происшествия. Влез на каланчу, раскинул руки и... тоже полетел. Все можно было бы объяснить трагическим стечением случайных обстоятельств, кабы не закавыка: Хватов был прославленным алкоголиком, но Ефим Яковлевич характеризовался как совершенно непьющий, волевой человек. Еще смущало и другое, дошедшее сквозь года: только-только грянул оземь Хватов, как с четырех углов заполыхал дом городской ЧК и горел столь жарко, что ни архивов, ни имущества какого-либо спасти не удалось. Столь печальный случай пытались расследовать, но причин серьезнее пьянства не установили и решили дело замять, а дабы смерть двух деятелей в глазах потомков выглядела героической, переименовали площадь, вложив в название революционный смысл.