«Разговоры прекратились, смолк гул голосов, когда тщедушная, облаченная в черное фигура брата Ордерика проследовала сквозь толпу и поднялась к алтарю. Вслед за бенедиктинцем пробрались два монаха с выбритыми тонзурами; один из них был одет в порыжевшую коричневую рясу, а другой – в черно-белое одеяние. Их присутствие вскоре получило объяснение, ибо в тот момент, когда брат Ордерик откинул назад капюшон своей сутаны и начал творить молитву на латыни, монах в коричневом принялся громким голосом переводить его слова на норманно-франкский, тогда как его товарищ повторял то же самое на итальянском. Раннее утреннее солнце позлатило изможденное, аскетичное лицо бенедиктинца: он воздел вверх руки со словами благословения, а собравшиеся опустились на колени, склонили головы и молитвенно сложили ладони. После, не обращая никакого внимания на злобное рычание собак, дерущихся за спиной толпы, он начал читать «Pater Noster» («Отче наш»), и все присутствующие последовали его примеру. Брат Ордерик вступил затем под сень креста и бесконечно долгий миг пристально вглядывался в обращенные к нему заросшие, обветренные лица. Длинная белая борода затрепетала, когда он страстно заговорил чистым, звенящим голосом:
– Слушайте и внемлите, дети мои, ибо я поведаю о вещах величайшей важности. Узнайте же, что в прошлом году его святейшество папа Урбан II получил ужасные вести от императора византийцев. Этот христианский государь сетовал, что варварский народ, не признающий Бога, вторгается в восточные фемы, или провинции, и опустошает их огнем и мечом. Знайте, что язычникам сим несть числа, подобно песку в пустыне, и зовутся они турками. Они и их неверные собратья, арабы, словно могучий морской прилив, штурмуют стены Византиума, столицы империи, являющейся последним оплотом христианства в Малой Азии. Если безотлагательно не прибудет подмога, неверные скоро захватят названный город.
Голос брата Ордерика, подумала Розамунд, наделен необыкновенной силой: негромкий по сути, он разносился далеко поверх остроконечных воинских шлемов, достигая ушей простого люда, стоявшего на отшибе.
– По этой причине империя восточных ромеев пребывает в смертельной опасности. Ее богатейшие провинции подвергались до сих пор столь чудовищному разграблению, что ныне турки пасут своих лошадей у ворот самого Византиума. Никто не в силах сосчитать великое множество наших братьев христиан, которых проклятые турки умертвили, поработили или угнали в рабство.
Голос тщедушного человечка воспарил ввысь.
– Внемлите, дети мои. Узнайте еще, что эти нечестивые собаки разрушают храмы Божьи, осквернив сначала священные алтари испражнениями.
Вопль ужаса вырвался у слушателей.
– Силой эти дикари делают обрезание христианским мужчинам и льют кровь от подобного иссечения в купели со святой водой.
Услышав о таком надругательстве, Эдмунд де Монтгомери ахнул от глубокого потрясения, а кривоногий рыцарь, стоявший напротив него, принялся грязно ругаться вполголоса.
– Эти дети сатаны превращают в конюшню оскверненные храмы, если остаются там надолго, – продолжал брат Ордерик. – В этот самый миг демоны истязают христиан, мужчин и женщин. Они привязывают их к столбам и выпускают в них столько стрел, что тела мучеников напоминают ежей. Другим они вспарывают животы и заставляют детей Христа идти, топча свои собственные внутренности, а христианские женщины от мала до велика подвергаются безжалостному насилию.
Розамунд, похолодев от ужаса, подняла взор и увидела, что глубоко посаженные глаза старого монаха горят, словно яркие факелы.
– Сарацины, еще одно варварское арабское племя неверных, завоевавшее Святую землю, вопреки всем нерушимым договорам, с ними заключенным, грабят и убивают беспомощных христианских паломников, когда те идут помолиться у Гроба Господня. У тех несчастных, кто надеется в бедности найти защиту, неверные в поисках монет вырезают с пяток мозоли. Когда сарацины захватывают христианский город, то отрезают у женщин груди, а невинных младенцев с хохотом пронзают копьями. Слабых и больных эти исчадия ада топят в нечистотах и заставляют умирающих мужчин пожирать свои собственные гениталии.
Звук, похожий на рычание множества злобных псов, облетел вокруг холма, и лес пик заколыхался, словно трава в поле под налетевшим порывом ветра.
– Кто отомстит за творимое поругание? На кого еще ляжет этот долг, если не на вас и ваших братьев во Христе?
С бородой, отливающей серебром и золотом в лучах утреннего солнца, брат Ордерик, высоко воздев руки, обходил импровизированный крест, все время напряженно всматриваясь в потемневшие от гнева лица. Наконец он остановился напротив самой большой группы знатных господ и печально покачал головой.
– Вы рыцари, удостоенные шпор и поясов рыцарей, без сомнения доказавшие свою доблесть на бранном поле, и все же вы – грешники, раздувшиеся от гордости и высокомерия. Вы смеете сомневаться в этом? Разве не удовольствия и славы ради вы день за днем нападаете на своих братьев во Христе и убиваете их? Разве это по-христиански? – замечательный голос призывающего гремел, словно трубный глас. – Разве вы сражаетесь во имя Господа? Фу! Вы прославлены только тем, что превращаете детей в сирот, вы, доблестные расхитители имущества слабых и храбрые преследователи беспомощных женщин! Воистину вы лишь кровожадные убийцы, ибо, несмотря на высокопарные речи, ищете битвы не иначе как из корыстных и низких побуждений, чтобы потом во всеуслышание похваляться своими подвигами. Кого вы умерщвляете? Братьев своих христиан. И зачем? Чтобы захватить их владения, насыщая свою постыдную алчность!
Впечатляюще неторопливо бенедиктинец в черном облачении снова обошел вокруг креста, сложенного из трех веток. Сделав несколько шагов, он останавливался и пытливо изучал каждую группу этого разношерстного собрания.
Эдмунду казалось, будто сверкающие глаза призывающего видят его насквозь, проникая в самые потаенные уголки сознания, прочитывая и глубоко осуждая все то, что его учили свято чтить, – кодекс рыцарской чести.
– Покайтесь, вы, о грешники! – вскричал бенедиктинец срывающимся от волнения голосом. – Воздержитесь от богопротивных междуусобиц и сразитесь лучше во славу Господа нашего Иисуса Христа. Его святейшество Урбан повелевает вам отказаться от кровной вражды и негодных помыслов погубить друг друга и обратить свое оружие против собак Магомета, антихриста!
… – Помните, вы, грешники, что молвил Господь наш Иисус: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Недостойный слуга Божий я есмь, и я приказываю вам идти в поход против неверных и сражаться за спасение своих ничтожных душ. Пусть боевым кличем вашим будет: «Dieu lo Vult!»[1]»
Френсис Мейсон ван Викк, «Серебряный леопард»
Печально, что Стаффордширский клад не принес ожидаемого счастья тем, кто его нашел. Возможно, потому, что крест в нем был и вправду приведен в негодность и никакой «силы» в нем, увы, не осталось. Однако даже символичное изображение креста в далеком прошлом означало многое. Об этом свидетельствуют его изображения на самых различных предметах. Вот и воины с крестами на щитах и одеждах появились задолго до крестоносцев и крестоносцами тогда совсем не назывались. Ведь крест – символ очень древний, и пользоваться им начали в незапамятные времена, когда до возникновения христианства было еще далеко. А те древние кресты были всякие – и прямые, и с расширяющимися концами, и с искривляющимися поперечинами… Последние, называвшиеся суасти (от этого слова и произошло слово «свастика»), пришли к нам из Северной Индии, где очень и очень давно расселились племена древних ариев. Что же означала арийская свастика? Само слово «суасти» на древнеиндийском языке санскрит означает «благоденствие под Солнцем», а древняя свастика символизировала единение небесных сил огня и ветра с алтарем – местом слияния этих небесных сил с силами земными. Поэтому алтари ариев украшались свастиками и почитались местом священным, защищенным от зла. Позднее арии покинули земли, на которых жили тогда, но свою культуру, традиции и даже орнаменты передали многим другим народам, и те точно так же начали украшать свои доспехи и оружие изображениями креста с изгибающимися или загнутыми концами.
