С момента моего пребывания в Sìth — bhrùth, я досконально ознакомилась с фейрийскими креативными методами заточения в неволе. Они используют власть против своих жертв. Всё, что они делают, предназначено для того, чтобы постепенно сломать тебя, каждый день, каждую секунду. Они заставляют тебя решить, что проще: смерть или лишение души.

"Какого черта здесь происходит?" — спрашиваю я про себя.

Тюрьма Сорчи похожа на ночной перекресток. Она прикована между двумя деревьями, одно из которых находится на обочине дороги, и оковы на ней настолько туго натянуты, что ее тело вытянуто и неподвижно. Деревья сгибаются к ней, словно продолжая её тело. Совокупность ароматов почти заставляет меня подавиться. Железо. Сырое мясо. Нечто горелое.

Она выглядит такой сломленной.

Руки и ноги Сорчи растянуты, рваные порезы стекают вниз по ее бледной коже на землю — туда, где собралась такая глубокая лужа крови, что достает до её лодыжек. Я должна быть довольна от того, что вижу, как Сорча страдает — как страдала моя мать, когда она вырвала у нее сердце и оставила умирать на улице. И была бы довольна когда-то тогда, через несколько месяцев после смерти матери, меня не заботило ничего, кроме мести. Та Айлиэн не знала сострадания. Не для Сорчи.

Но сейчас…

Всё то время, что я провела у Лоннраха. Беспомощная. Когда он удерживал меня в зеркальной комнате, он так мучил меня, управляя мной и держа в изоляции. Наказание за мои преступления. Я провела целый год, охотясь на фейри, но в то же время для него я не была охотницей. Я была добычей. Он сделал так, чтобы я об этом никогда не забывала.

Слова Лоннраха звучат в моём сознании, ужасное напоминание о моих самых худших днях. Теперь я точно понимаю, какого это — быть беспомощной.

Никто не заслуживает того, чтобы находиться под чьим-то полным контролем, не способными дать отпор, даже если захотят.

Возможно, я стала слишком мягкой. Может быть, просто устала от смерти. Быть может, это сострадание и отделяет нас от монстров. Это делает меня лучше их или это делает меня глупой?

— Кэм? — Киаран легко прикасается к моей руке, но я отхожу. Словно читая мои мысли, его взгляд темнеет. — Не смотри на меня так.

— Ты приходишь сюда, чтобы…заставить её истекать кровью? Как и Лоннрах, когда навещал меня?

Некоторые наказание настолько ужасны, что выходят за рамки оправдания. Но фейри действуют по моральному кодексу, который не подразумевает сочувствия. Особенно, когда этот фейри — Король Неблагих.

— У меня много недостатков, — говорит Киаран твёрдым голосом, — но среди них нет пыток ради развлечения.

— Однажды ты это делал.

Будто любил это. Словно жил для этого. Потому что верил, что эмоции — это слабость.

Выражение его лица закрывается.

— Если я когда-нибудь снова достигну этой точки, — он бросает на меня взгляд, — тогда ты будешь знать, что меня уже нет, — он кивком указывает на Сорчу: — Это ее воспоминания. Она сама себя мучает.

— Ее воспоминания?

— Это то, что она делала с людьми, когда заманивала их на перекрестки ночью, — Киаран облакачивается на дверную раму, черты лица оттеняются лунным светом. — Цепи вымочены в воде с seilgflùr, так что ее силы связаны. Сила здесь призывает ее переживать смерти тех, кого она убила. Я посчитал это справедливым наказанием.

Поднимается легкий ветерок, нежно вороша листья на деревьях вдоль дороги, и тошнотворный запах крови достигает меня. Цепи Сорчи тихо клацнули. Жутковатый звук.

Она до сих пор не подняла взгляда.

Я не понимала, что отхожу назад, пока не врезаюсь в Киарана.

— Ты думаешь, я жестокий, — когда не отвечаю, он продолжает: — Это то, что она делала тысячи лет с твоим видом. Каждую ночь. Она не заслуживает ни капельки жалости.

— Что насчет того, что делал ты? — не могу ничего поделать, кроме как спросить. Он, может, и носит покаяние за тех, кого убил, на своей коже, но это не сравнится с этим. — Какое твое наказание?

Он не читаем, настолько это разочаровывающе. Ненавижу, когда не могу сказать, о чем он думает.

Киаран бросает руку с моего предплечья.

— Я отдал свое сердце человеку, — он уходит прежде, чем я успеваю ответить.

После мгновения замешательства я следую за ним.

Когда мы подходим, Сорча так и не поднимает взгляда. Ее темные волосы блестят в лунном свете, свисают прямо до бедер. Они прячут ее лицо, словно занавес. На ней тонкое черное платье, которое покрывает ее от запястий до лодыжек, на подобие того, что женщины могли бы надеть на похороны. Она выглядит такой маленькой, таким образом, ее плечи склонились вперед, руки повисли в невесомости. Цепи — это единственное, что держит ее прямо.

Такой ужасный вид, что очередная волна жалости накатывает на меня. Она только возрастает, когда мы приближаемся, и ее короткие, хриплые вдохи заполняют мои уши. Я дрожу, когда слышу их.

Ненавижу этот звук.

Быстрые, задыхающиеся вздохи животного в такой агонии, что это единственное, о чем они могут думать. Если бы я услышала такое во время охоты, я бы быстро убила создание. Это было бы правильно сделать. Это было бы милосердием.

Из первых уст знаю, что такое боль. Я дышала так же после "допросов" Лоннраха.

Мы останавливаемся перед ней, и под каскадом ее волос, я вижу, как окровавленные губы Сорчи изгибаются в улыбке. Той, которой она не одурачит меня.

— Пришел позлорадствовать, Кадамах? — ее голос грубый, как будто она до этого кричала. — Или ты здесь просто понаблюдать и насладиться моим наказанием? Не понимаю, почему ты вообще отказался от своей короны. Тебе идет быть Неблагим.

— Думаешь, я наслаждаюсь этим? — голос Киарана звучит уставшим. — Я никогда не хотел быть твоим Королем.

— Хотел когда-то, — смех Сорчи больше похож на то, будто она давится. — Ты был согласен убивать ради этого. Прежний ты посмотрел бы на всю эту кровь и сказал бы, что это все отходы. Что мне нужно бы истечь кровью досуха.

Внезапная картинка врывается в мои мысли. Сорча у шеи моей мамы, зубы впились в ее кожу. Когда она отрывается, губы покрыты кровью мамы. Она отмечается на ее бледной коже так же четко, как нефть на фарфоре.

У меня не получается сдержать звук, вырывающийся из моего горла.

Сорча резко вскидывает голову, ее глаза сужено смотрят на меня через завесу ее густых черных волос. Затем она откидывает голову назад и смеется, гортанный царапающий звук, который эхом разносится в ночи, наполовину безумный.

— Для человека ты прям-таки не знаешь, как оставаться мертвой, да? — ее улыбка режет меня, будто лезвие. — Мне следовало вырвать твое сердце и съесть его. Как я сделала это с твоей мамой.