Может быть, так умиротворяюще подействовала на всех сонная, величественная красота горной осени — но никто ни с кем не ссорился, даже спорить не было ни у кого охоты. Более того — смотрели друг на дружку странно: мол, почему мы не каждый вечер так любим друг друга?.. Даже вялый, меланхоличный, в последние дни совершенно погасший Рудольф Гесс несколько оживился и тихо беседовал о чем-то с Магдой Геббельс. Даже Борман, которого все терпеть не могли, казался сегодня не таким уж противным.

Исключеньем из общего настроя как обычно был фюрер, который говорил и говорил, словно ревнуя каждого из соратников и к горам, и друг к другу. Он словно и впрямь боялся, что о нем забудут — и потому тянул и тянул бесконечную шероховатую нить болтовни, серую и скучную. Остроумным Адольф бывал далеко не всегда, а сейчас его, видно, просто не хватало на это, и он бубнил и бубнил что-то всем давно известное, перескакивая с одной темы на другую. Честно говоря, утомлял он не менее надоедливо жужжащей перед лицом мухи, и за обедом все молчали, погрузившись в собственные мысли.

По счастью, после обеда Борман куда-то исчез.

— Можно дойти до чайного домика, — сказал фюрер, — но что-то я устал. Посидим здесь.

Он раздраженно побрел в музыкальный салон, и все покорно последовали за ним и расселись в креслах, продумывая способы борьбы с зевотой на случай нового двухчасового монолога. Магда уже взялась зачем-то разглядывать шов на юбке.

Но не угадали. Адольф капризно поморщился и вдруг сделал всем — ну, почти всем — приятный сюрприз.

— Пуци, сыграй что-нибудь.

Какое счастье, подумал Бальдур, у которого уже глаза слипались от монотонного Адольфова жужжанья.

— Что хочешь, Адольф?

— Даже не знаю. Пусть Руди выберет, — буркнул Гитлер.

Все поняли — да, он действительно раздражен. И пытается как-то выплеснуть это раздраженье — может, сам того не осознавая. Все знали, что Гесс вроде бы равнодушен к музыке.

Но Пуци сделал вид, что этого не знает, и спокойно спросил:

— Рудольф, что сыграть?

Гесс ответил ему серьезным взглядом и тихо попросил:

— «Лунную сонату».

Гитлер вскинулся:

— Ты любишь Бетховена, Руди?.. Не знал…

Но Пуци просто-напросто заткнул ему рот, начав играть.

«Лунной сонаты» хватило, чтоб настроение у всех — в том числе и у Адольфа — изменилось к лучшему. Скучно уже не было, хотелось послушать что-нибудь еще. Один лишь Геринг меланхолично закатил глаза и шевелил пальцами, словно неупокоенный утопленник, и после последних тактов буркнул:

— Ханф, ты нас всех похоронил. Не наводи тоску после обеда, давай поживее что-нибудь.

Губы Пуци дрогнули в улыбке, и рояль жизнерадостно взревел старинным прусским маршем. Адольф от неожиданности подскочил в кресле — и засиял. Всякие строевые-маршевые мажорные мелодии действовали на него вдохновляюще.

— А теперь имейте совесть, господа, — сказал Пуци после марша, — вы тут не одни.

Дамы наперебой заказывали любимые мелодии. Геринг так даже и станцевал с Магдою Геббельс венский вальс.

— Прошу прощения, мадам, — сказал он после, — что плохо вел, но пузо существенно мешает чувствовать партнершу. А вообще все претензии к нашему долговязому другу, ибо вальс танцевать меня учил он…

— Что-оо? — радостно взвыл Адольф, — Пуци тебя учил танцевать вальс?! Когда это было?!

— Давно, — коротко ответил Герман, — и, могу тебя заверить, без пуза у меня получалось лучше. Но нет. Конкурс на лучшего партнера мне сейчас не выиграть…

— А конкурс — это забавно, — сказала Магда, стрельнув ехидным взглядом в своего хромого мужа. Она злилась на него за какую-то очередную измену, — Давайте устроим!

Геббельс оскорбленно дернул бровью.

— Меня увольте! — замахал руками Адольф.

— Но почему, мой фюрер? — спросила Хенни, — Я уверена, что…

— К черту! Вон Гесс пусть танцует!

— Ни малейшего смысла в этом не вижу, — спокойно сказал Рудольф, — потому что результат ясен заранее. Выиграет либо Пуци, либо Ширах.

— Вот пусть друг с дружкой и танцуют тогда, — буркнул Адольф, и Бальдур слегка натянулся: намек, что ли? Да нет, непохоже. Просто очередной шедевр Адольфова юмора.

— Давайте просто еще послушаем, — мирно сказала Эльза Гесс, — Поиграй еще, Пуци, пожалуйста.

— Заказывайте.

— На твой вкус, — улыбнулась она.

Ох, фрау Эльза, думал после всего этого Бальдур, ну как так случилось, что вам отказала интуиция? Вы ведь всегда умели гасить любое напряжение в зародыше… Впрочем, сколько можно следить за психами.

… С полчаса все сидели молча и слушали, слушали — даже не глядя друг на друга. Незнакомая импровизация как-то враз захватила всех — тема развивалась так своеобразно и непредсказуемо, что хотелось, очень хотелось следить за ней дальше и дальше…

Бальдур понял, что это, мигом раньше того момента, когда разразился скандал.

Он понял бы и раньше, но эта музыка была так же невозможна в Берхтесгадене, как «Хорст Вессель» в синагоге, потому до Шираха и не доходило, где он раньше слышал подобное.

Джаз. Нью-орлеанский джаз. Господи!

И тут Геббельс взвизгнул:

— Да что это такое!

Пуци моментально бросил играть.

Глаза Адольфа горели. Он понял.

— Что это такое? — произнес он в полной тишине.

— Дикарская музыка дегенеративных негров, вот что это такое! — пролаял Геббельс, поднявшись и вытянувшись.

Адольф тоже поднялся — медленно, словно бы нехотя. Гесс и Геринг быстро и растерянно переглянулись.

— Как я понимаю, очередная шуточка, основанная на том, что нас здесьдержат за полных кретинов, да?! — крикнул Геббельс, заводя, разумеется, не столько себя, сколько Гитлера, по своей сохранившейся с детства привычке — не умеешь драться, умей стравить других.

— А ты, — спокойно сказал Пуци, — и есть полный кретин.

Он без стука закрыл рояльную крышку. И тоже встал.

Адольф как-то бочком, по-крабьи и с крабьей же скоростью (и грацией) пошел к нему, не отрывая от него горящего взгляда и сунув руку в карман брюк.

Сейчас их разделял рояль, но Ширах, как и все остальные, понял, что именно у Адольфа в кармане. А от пули рояль не спасет, если за ним не прятаться, разумеется.

Геббельс побледнел. Может, он уже и жалел о том, что сотворил. А может, и нет. Дамы молчали и следили за мужчинами огромными остановившимися глазами.

Сцена выходила безобразнейшая… и мало кто знал, что нужно делать…

Ширах заметил, как Гесс бесшумно тронулся с места. Он шел за Адольфом в том же точно темпе, только чуть более длинными шагами, и подбирался к нему все ближе. Геринг зорко следил за ним, удивительно собранный и напряженный.

Один Пуци казался спокойным. Он смотрел на приближающегося Адольфа с неким вежливым и чуть брезгливым интересом, как смотрят обычно на отвратительное насекомое. Зря. Адольф мог бы простить ему эту выходку, но никогда не простит такого взгляда… впрочем, кажется, это уже не имеет значения.

Гесс меж тем оказался у Гитлера за спиной и подмигнул Герингу. Тот еле заметно кивнул.

Мягким движеньем Гесс обхватил Гитлера сзади за плечи — низко, близко к локтям, чтобы парализовать возможное движенье правой руки, которая хваталась за револьвер в кармане. Гитлер был в таком состоянии, что, похоже, воспринял это как нападение. Он взревел и начал бешено вырываться, выражаясь при этом такими словами, что дамы заалели, но хватка длинных жилистых рук Гесса была сильной и цепкой… Тут же в дверном проеме замаячили черные силуэты эсэсовцев, но Геринг погрозил им кулаком и жестом приказал закрыть дверь с той стороны.

Может быть, именно в этот момент у Шираха зародилось подозренье, что фюрер не вполне нормален психически — известно ведь, что сила безумцев во время приступов удесятеряется. Рыхловатый, мешковатый фюрер рвался на волю так, что куда более сильный, тренированный Гесс не мог с ним управиться… а может, до смерти боялся причинить ему боль…

— Герман… — пропыхтел бедный Гесс, тараща глаза, — Мужики! Да заберите у него пушку чертову!